Следующая глава содержит конспективное изложение основных положений книги Великовского «Земля в переворотах» и дальнейшего подтверждения этих положений многими видными учеными.
Коснувшись вопросов эволюции, Рансом цитирует профессора Льюиса Гринберга, редактора журнала «Хронос»: «Сейчас становится ослепительно очевидным, что научные исследования и мышление шестидесятых и семидесятых годов созвучны и поддерживают утверждение Великовского о том. что эволюция является катастрофическим процессом». Профессор Гринберг прав. Мышление шестидесятых и семидесятых годов изменилось.
Гипотезы, за которые ученые были готовы сжечь Великовского на костре, считаются теперь бесспорными. Но, тем не менее, многие ученые не изменили своего отношения к Великовскому.
Большая глава в книге Рансома посвящена сессии ААПН в феврале 1974 года. Критика докладов, докладчиков и организаторов сессии буквально уничтожающая. Особенно досталось Сагану. Из мозаики фактов Рансом создал отличный литературный портрет известнoro в Америке ученого. Получился своеобразный собирательный образ, характеризующий противников Великовского и методы их, так называемой «научной полемики». Во время доклада Саган неоднократно ссылался на приложение, которое желающие могут прочитать, чтобы убедиться в обоснованности его утверждений. «Поскольку никто не видел приложения к докладу Сагана, журналисты должны были принять на веру утверждения, что мнение подтверждено серьезными данными, представленными в приложении к оригинальной работе. Спустя два года приложение появилось вместе с его пересмотренной статьей. После прочтения приложения становится ясно, почему Саган не хотел, чтобы оно появилось. Его аргументы могут звучать убедительно для кого-либо, не знакомого с физикой, но любой физик легко заметит, что приложение не содержит рационального физического анализа. Во время написания приложения Саган мог только надеяться на то, что ни один человек, знающий физику, никогда не прочтет его».
Рансом очень точно заметил, что: «…ученые, работающие в промышленности, более тесно связанные с реальностью, чем с теорией, горячо поддерживают новые идеи.
Однако именно академические ученые на протяжении всей истории реагировали на новые идеи менее научно и более насильственно, чем другие люди».
Рансом рассматривает этические аспекты «дела Великовского», вопросы религии, коллективной амнезии, изменение отношения многих ученых и университетов к Великовскому.
Заключая книгу, он пишет: «Также было продемонстрировано, что главные теории, противостоящие теории Великовского, оказались неправильными во многих узловых пунктах. Если эти теории верны, почему они так часто ошибочны? Даже если бы Великовский не предложил приемлемую альтернативу, к настоящему времени мы должны были начать (и многие уже начали) сомневаться в теории „единообразия“».
В 1950 году Великовского обвиняли в том, что он поднял руку на Ньютона и Дарвина.
Сейчас, спустя более четверти века, было очевидно, что Великовский не опровергал Ньютона. Он только говорил, что небесная механика не ограничивается Ньютоном. Из книги физика Рансома следует, что Великовский оказался правым.
Говоря о Дарвине. Рансом ограничился несколькими примерами и процитировал профессора Гринберга. Он не написал, что от всей дарвиновской теории к этому времени осталось только имя Дарвина, укоренившееся в науке, и вера в дарвинизм тех, кто непосредственно не занимается изучением эволюции в биологии.
Кстати, что такое эволюция? Представьте себе фантастическую ситуацию: на Землю, лишенную жизни, прилетают инопланетяне и начинают археологические раскопки. В первом культурном слое они находят колесо «Боинга-747». Сведущие в технике инопланетяне высоко оценивают инженерные качества находки. В следующем слое они находят колесо «Дугласа». Конечно, это уже менее совершенный образец, хотя все еще производит впечатление на исследователей. Глубже инопланетяне находят колесо первого «Форда». В более глубоком слое — колесо арбы. И, наконец, где-то в самом нижнем культурном слое — поперечный срез дерева, самое древнее из всех найденных колес. После тщательного изучения находок, инопланетяне приходят к заключению, что в борьбе за существование произошла эволюция древнего колеса до совершенного творения, обнаруженного в поверхностном слое. Эволюция…
Нет, Великовский не высказывал подобных мыслей. Он говорил об эволюции, вызванной увеличением мутаций во время космических катастроф. Но с дарвиновским объяснением эволюции он согласиться не мог.
Дарвиновская теория не объясняет происхождения видов. Противники ламаркизма и дарвинизма, правильно критиковавшие эти теории, не предложили взамен конструктивной теории. Следует ли из этого, что. не зная объяснения какого-нибудь явления природы, мы вправе придумать произвольное объяснение, исходя из принципа, что «на безрыбье и рак — рыба»?
Дарвиновская теория содержит положение о влиянии соматических клеток на половые — таким, якобыг образом передаются по наследству приобретенные качества.
Великовский вскользь упоминает, что в Советском Союзе это стало официальным, так называемым, «мичуринским» учением. В эксперименте же неоднократно была доказана несостоятельность подобного утверждения Дарвина.
Великовский едва коснулся вопросов, которые могли бы пролить свет на методологию и создание догматических идей в естественных науках. Цели и методы могут быть различными в свободном и тоталитарном мире, но результаты, оказываются весьма схожими.
Великовский отлично знал (он написал об этом в книге «Человечество в амнезии»}, что основой философии марксизма является диалектический материализм. Не совместимое с материализмом понятие — диалектика — в этом случае открывает широкое поле и большие возможности для словесной эквилибристики. Отбирается не то, что имеет логическую взаимосвязь, а то, что выгодно для создания так называемого «марксистского» учения.
Например, основа дарвиновской теории о естественном отборе — это развитие представления Мальтуса о росте фауны, в том числе, народонаселения земного шара, в геометрической прогрессии, а средств пропитания — только в арифметической.
Марксизм напрочь отвергает учение Мальтуса, так как оно противоречит положению о классовой борьбе и насильственном построении коммунизма. С другой стороны, — поскольку дарвинизм — это оружие в борьбе с церковью, марксисты взяли его на вооружение. Естественно, они скрывают связь дарвинизма с мальтузианством. В социалистическом лагере с его специфическими условиями обучения и информации, учащиеся вообще не имеют представления о том, что дарвинизм построен на мальтузианстве. Так выращивается очередное поколение дарвинистов.
Другая, но не более радостная картина наблюдается в свободном мире. Церковь, которую считали источником реакции, мракобесия и догматизма, атаковала теорию Дарвина. Поэтому симпатии нескольких поколений ученых были на его стороне. Но многих ли из них интересовало, как дарвиновская теория согласуется с фактами?
Дарвинисты, видевшие эти несоответствия, пытались «подпереть» и «подлатать» теорию, расползающуюся буквально по швам, новыми гипотезами, которые, в свою очередь, нуждались в «подпорках». Так возник неодарвинизм.
Представляя множество фактов, Великовский очень деликатно показывает, что в настоящее время от оригинальной теории Дарвина не осталось ничего, позволяющего считать ее вехой на пути развития науки.
Когда Великовский получил от мисс Кун первые отредактированные ею страницы «Веков в хаосе», он изложил ей свое литературное кредо: простые фразы, отказ от штампов, «модерновых» словечек и подчеркиваний, а главное — никакой иронии и сарказма.
Следовал ли Великовский своему кредо? Иногда в его контраргументах, в его полемике слышна тонкая ирония. Возможно, что это — не намерение автора, а субъективное восприятие читателя. В главе о дарвиновской теории Великовский обращает внимание на логику (или отсутствие таковой) в знаменитом примере с жирафами. В борьбе за существование у них удлинилась шея, позволяющая доставать листья с более высоких деревьев, когда внизу уже нет пищи. В период засухи, возражает Великовский, у самца жирафа больше шансов выжить, потому что он крупнее и шея у него длиннее. Но не самец — продолжатель рода. И даже если выживет самка и родит детеныша, у него, маленького, нет возможности дотянуться до листьев. Как же в данном случае срабатывает дарвиновский тезис о выживании сильнейшего? И как быть с мамонтами, которые, несмотря на свое совершенство, почему-то не выжили?
Возможно, что наличие или отсутствие иронии в этом примере зависит от «порога восприятия» смешного у читателя. Но, когда Великовский пишет: «Обучать теории единообразия можно было только в безлунную ночь», ни у кого не возникнет сомнения, что он не всегда следовал своим намерениям.