Что сказать? Да она и сейчас, в это насочившееся и вспыхнувшее под кожей «сейчас» — сон, бытовое обстоятельство, умножившее на десять его уязвимость, негабаритный груз, косо ставший в проеме, но сказал: перепады настроения, депрессия беременных, полное понимание, важность полноценного сна, любовь… Утром, в восемь, он спросил добродушного Хериберта, паломника: а у тебя будет время выслушать и посоветовать? Хериберт мог «после двух», Кристианыч не отвечал (Эбергард не знал, что он хочет услышать от Кристианыча), в префектуру поехать не смог: там ждали в девять, он не представляет себе «разговора», своих слов, таких, что способны — решить, а еще больше боялся того, что сделают, его услышав; закопался в тряпье «а вдруг что-то посоветует Хериберт», «они и сами должны всё понять», и затих, спросил (а к кому еще?) адвоката: можешь? — она всегда могла; когда работает? — убрал звук на телефоне и — поехал в приятно пахнущее тепло, в некоторые узнаваемые детали, в еще не убранную постель, в перезрелое, но неизношенное тело, в бессловесную жадную ласку — и в этот раз после всего уже не было такого стыда и такого раскаяния, привыкает.
— Ну что? Что-то не так? — Вероника-Лариса убирала волосы с его лба. — Тебе не понравилось?
Как сказать от себя? «У меня неприятности», «проблемы на работе», «подставили», «попал» — всё это кто-то уже говорил; не мог ею насытиться, ВероникаЛариса перестала спрашивать и больше слушала себя: что бы еще ей хотелось? как? — ворочались каждый в своем, словно обустраивая соседние норки, а потом молча смотрели в окно: громадными волнами валил снежный дым, мечась под фонарями, отряжая отдельные снежинки стукнуть в окно, там роился снег — крупинки, точки, мухи, — что поближе, летели быстрее, просто неслись, что подальше — кружили, и волны стужи бросали их в стороны; оказывается, она не задремала:
— Переживаешь из-за суда? Я придумала отличный план боевых действий. Только перед судом всё расскажу. Мы победим! Я очень умная у тебя. И хитрая.
— Спасибо, знаю, что ты за меня, — Эбергард думал: Эрна, вот что волнует: кто же будет с ней разговаривать из-под травы, когда ее отца совсем уже не будет, когда она приедет подержаться за ограду, постоит (а может, вспомнит перед сном) и немногими первыми словами начнет рассказ о том, что произошло за последнее время, о чем думает, что тревожит, что-то ведь скажет обязательно, начав с «папа…», и услышит, как кто-то говорит в ответ какие-то понимающие слова, вряд ли выходящие за смысловые пределы «я тебя люблю» — но кто будет Эрне отвечать из-под сугроба, с порыжевшего, непохожего фото, когда он не сможет, чей же это будет голос?
Хериберт почему-то подсмеивался, прыскал:
— Ну, какая у тебя обстакановка? — загорел в какомто паломничестве с федеральным министром, прохаживался и весело уточнял: — Гуляев? А Хассо? И? И Кристианыч?! Во дают… — и удовлетворенно хихикал: — То-то, я гляжу, ты схуднул — где щеки?
Эбергард не устоял и подсмеивался тоже над собой — вот заехал повеселить и посмеяться, но всё чувствовал в горле невыхарканную горькую тяжесть — проглатывал, глотал — нет, на месте; вдруг отчетливо услышал, как в его голове женский кухонный провинциальный незнакомый голос вдруг окликнул его по имени.
— Что скажешь?
Хериберт пожал плечами: а разве предусматривалось, что он… как бы… что-то скажет? Сел боком, лицом на телевизор и гербы, косился смешливо на Эбергарда, словно «я-то знаю, что на самом деле, а ты неужели сам не догадываешься?», полностью довольный, что вот это всё, занимательно изложенное — не его, и никак его сейчас не касается, и потом не затронет.
— Не зна-аю… — рука Хериберта привычно легла на толстую священную книгу с золотыми застежками. — С увольнением… я думаю — это не монстр. Это игра Гуляева.
— Зачем?
— Он понял, что выхода у тебя на префекта нет. И не будет, — Хериберт всё так же смотрел в стену, что-то важное двигалось там, на стене, состоя из нескольких отдельно перемещавшихся частиц, трудно отслеживаемых зрением одного человека, для Эбергарда оставалось немногое, остатки, разделяемые длительными паузами, «о чем это я только что». — И процент, что ты Гуляеву для монстра… он оставлял себе, подкормиться. А монстру гнал — увиливает клиент, время тянет, обещает — не делает, потерпим до выборов и сразу же… — показал, как ножницы перекусывают проволоку, преодолевая некое сопротивление. — Тебя нет и — концы обрублены. Перед тобой чист, перед монстром чист. Я бы так сделал. Ну, а как ты вообще? Ведь не одна ж работа? Ходишь на спорт? Наташка Белобородова еще работает? — и Хериберт неловко подмигнул.
— Да. Погоди, а что с этими… посоветуешь? Что бы ты на моем месте?
Хериберт возмущенно хмыкнул:
— Я?! — как Эбергард мог допустить, что Хериберт мог оказаться на его «месте» — невозможно. — Ты это… Ты, братец, разговаривай с ними… Не выходи из переговорного процесса. Чтобы понимали: ты не пропал. Все эти детские твои… Телефон отключу, на встречу не поеду… Встану и уйду посреди разговора… Это к плохому, если ты замолчишь. Но хуже будет, — Хериберт опять хмыкнул, что-то вспомнив из своего, — если они замолчат.
— А что говорить, если будут угрожать?
Хериберт выпятил нижнюю губу и совершенно очевидно впервые задумался о том, о чем не имел ни малейшего представления, наподобие: как именно создавалась наша вселенная и еще несколько соседних.
— Скажи: на всякую силу найдется другая сила.
И? Эбергард ждал, ждал, но похоже — всё. Не знал, что еще. Первое, что:
— Может, к Лене Монголу обратиться?
— Может. Но это, понимаешь, будет выглядеть так: клиент должен, а еще пытается под кого-то залечь… Могут сделать гадость. Причем любую. А Леня… Что Леня. Леня им отдаст то, что ты должен, — Хериберт повторял и повторял «должен», как что-то очевидно принадлежащее Эбергарду, как хромота или цвет глаз, — а ты ему отдашь то, что им должен. И еще половину. За меньшее Леня ответственность на себя не возьмет. Если бы не было вопросов к тебе — это другое дело, — Хериберт насмешливо потянул: — А вопрос е-е-есть…
«Я не себе», «деньги не у меня» — говорить некому. Хериберт с деталями рассказал, как целовал руку патриарху, шутливо поднимался убежать:
— Я прямо тебя боюсь! Ты такой серьезный! Будешь еще чай? Поедешь куда летом или Улрике не отпустит?
— Хериберт, а кем бы ты хотел стать? Вот кроме этого… Если бы всё, что хочешь? — Они словно знакомились.
— Я бы, — словно именно этого ждал, — открыл бы дайв-клуб в Доминикане. Погружался бы с туристами, рыбачил… Ресторанчик еще небольшой. Магазин…
«И часовню Матроны Московской», как ждал Эбергард, не добавил.
— А почему ты этого не сделаешь? У тебя есть деньги, хватит детям, внукам, всем. Почему ты здесь? Если ты действительно хочешь? Почему же ты не живешь по-другому?!
Хериберт взглянул: серьезно? еще есть время заржать и ударить ладошкой о ладошку? — показал бровями «далеко же у тебя это зашло», удалялся куда-то с огромной скоростью, меняясь лицом, мертвея, сказал: в приемной люди с Восточно-Западного округа, приехали поздравить с прошедшим Днем защитников Отечества; не пропадай.
Вслепую стер непринятые входящие — много злых непринятых входящих, позвонил сам: Фриц, у меня готовы те документы; и у меня готово! — с удовольствием откликнулся Фриц, а давай завтра в девять тридцать, сегодня какой-то такой неудобный беспорядок, в смысле распорядок.
Куда? Ждут его у префектуры? Звонили, конечно, и на городской, и Жанна сказала им, тем: уволен, сюда больше не звоните; что они могут думать другого, одно: знал заранее, состриг сумму и побежал; прав Хериберт: надо разговаривать; такая вот его слабость — некоторых людей для него не существует, ограниченные возможности общения, не умеет ничего с такими, как Роман, как монстр. Или Пилюс. Только — убить. И он — один, выпал, одному их не убедить.
Жанну он попросил (не раздеваясь, расстегнувшись, так, забежал):
— Забудьте про них. Больше не позвонят. Вы же сказали: я больше не работаю.
Жанна фыркала, преувеличивая раздражение, уравнялись они:
— Так разговаривают… Очень грубо. Мне это надо? Сказали: добегается. — Ей даже нравилось посмотреть, что с ним будет, когда скажет так. — Может, сейчас еще позвонят.
Не смог подходящее лицо вылепить; «Эрна»! «Эрна!», «Эрна!» — сияло в обеззвученном телефоне.
— Привет, пап, дашь мне доверенность на выезд на весенние каникулы в Италию, едем с классом, мне бы очень хотелось, — в один выдох. И замолчала.
В дверь застучал кто-то грубый, Эбергард приготовил уверенные, давящие на гостей глаза, и Эрне отвечал, уже не видя ее, видя только грядущее что-то:
— После суда. Посмотрим.
— До суда еще неделя. Мне завтра надо в школе сказать: еду или нет.
Заколотили в дверь еще, с издевкой выстукивая музыку.
