— Круто пострелял, — бормочет Оскал, когда я возвращаюсь на исходные. — Как по своим.
Это наша обычная шутка на стрельбах. Но сегодня она меня не веселит. Оскал не понимает, почему я так клево стреляю. Просто мне страшно. О, страх — великий умелец, страх — отличный солдат. Страх может все. Никакой силач, герой и боец не сделает такого, что в состоянии сделать перепуганный до смерти солобон. Говорю это со знанием дела — как перепуганный до смерти лось.
Гуляев с Банником отстрелялись неважно. Это дает мне прекрасный повод, заведя их за угол наблюдательного пункта, подальше от стукачовского глаза замполита, побуцать для прочистки мозгов.
Замполит сегодня старший на стрельбах. Ротный остался в лагере: Обдолбыш ведь еще не задрочен до ручки, надо ж этим кому-то заниматься. А Мерин важное дело дроча никому не доверяет.
Замполиты — они все лопухи. Не знаю, почему. Наверное, потому, что их в их училищах учат не быть командирами, а замещать командиров по политчасти. Короче говоря, наш замполит почему-то не заставил нас сдать оставшиеся патроны там же, на стрельбище. Наверное, забыл. Что ж, я его понимаю. Когда в голове вся мировая политика колом сидит, все эти наты, сеаты и сенты со своими томагавками, Посейдонами и минитмэнами, и надо день и ночь думать о том, как избежать их вероломных происков, где же здесь упомнить о паршивой горсти патронов в паршивых магазинах паршивой десантно-штурмо-вой роты?
Короче говоря, когда мы прибыли в лагерь, невыстреленные патроны по-прежнему зависали в наших рожках. Но тут нагрянул Мерин, такой счастливый, какими только и бывают отличные офицеры, произведя образцово-показательный дроч подчиненных.
Он немедленно обматерил замполита, застроил роту и приказал замкам собрать патроны у личного состава. Но замки не успели. Когда процесс отбирания патронов был в самом разгаре, из ротной палатки неожиданно выплыл Обдолбыш. Мама ты моя дорогая, много я видал избитых солдат, но такого красавца увидел в первый и, наверное, в последний раз в жизни. Его лицо с развороченными бровями, сломанным носом и распухшими губами покрылось сплошной кровавой коркой. Бушлата и куртки на Обдолбыше не было, а нательная, рубаха была красная от крови — не в пятнах, а просто красная, целиком, как будто ее выкрасили. Он еле шел, хромая на обе ноги и прижав руку к ребрам, а заплывшие глаза его смотрели куда-то сквозь. Сквозь строй, сквозь сопки, сквозь горизонт Просто сквозь.
Когда я увидел этот взгляд, мне вдруг почему-то стало жутко холодно. Я увидел перед собой почти полностью починенный механизм, еще не мертвый, но уже и не живой. Я уже знал, что сейчас произойдет.
Он подошел к строю, молча взял — именно взял, а не выхватил (наверное, во всем Забайкальском военном округе не нашлось бы человека, который не отдал бы ему в этот момент все, что имел) у кого-то из бойцов автомат и вышел перед первой шеренгой.
Думаю, что ротный в эту секунду тоже все понял. Он сделал шаг назад и пробормотал что-то побелевшими губами. Но скрежет передергиваемого затвора заглушил этот бессильный шепот. Обдолбыш действовал четко, как машина. Ни одного лишнего движения. Его приборы тоже учли расстояние, ветер и изгиб траектории.
Мгновение после этого было так тихо, что я слышал, как шуршат, извиваясь по земле, струйки песка и хрипит в легких Мерина страх. Это было очень длинное мгновение: я успел поразиться белизне неба и заметить, как воздух, который обычно дурашливо мечется от дышалки к дышалке, мертвой паутиной повис на губах людей. Никто не дышал. Все ждали.
В следующий миг все снова ожило. Задергался в руках Обдолбыша автомат, паутина воздуха расползлась под сухими ударами вылетающих из ствола пуль, и ротный медленно осел на землю. Приборы не подвели Обдолбыша. Он не целился в обычном смысле этого слова, по-человечески, но все пули вошли точно в печень, в правое подреберье. Ротный застонал, опрокинулся навзничь и затих. Не успели еще каблуки его сапог прочертить в песке предсмертные борозды, как роту словно ветром сдуло. Не то чтобы все разбежались в разные стороны. Вовсе нет. Они просто исчезли. Когда я оглянулся по сторонам, я не заметил никого из них. Тогда я присел на кочку и закурил.
Прямо передо мной стоял Обдолбыш. Он уронил автомат, покачал головой и обернулся ко мне.
— Крутые ты ему справил чехлы, брат, — сказал я. Обдолбыш меня не услышал. Не оглядываясь на Мерина, он подошел ко мне и хрипло попросил:
— Дай закурить, браток.
Я подкурил новую сигарету, дал ему, Он тяжело опустился на землю рядом со мной.
— Он все-таки сделал это, — пробормотал Обдолбыш чуть погодя.
— Чего? — не понял я.
— Он очень хотел умереть…
Я курил и смотрел куда-то вдаль, за сопки.
— Хлопни меня, браток, — вдруг попросил он.
— Ты че, дурак?
— Не хочешь? Я тоже не хотел… — сказал Обдолбыш и снова перестал меня замечать.
Увидев, что он дрожит от холода в своей рубахе, я снял бушлат и накинул ему на плечи. Он, кажется, даже не почувствовал этого. Он просто сидел и думал о чем-то своем, и ждал, когда придет кто-то, кто захочет его убить.
Убить человека очень просто. Тем более, когда он сам этого хочет. Надо только знать, куда воткнуть пулю. Ты только приставь дуло к нужному месту и нажми на собачку, а пуля и его тело сами сделают все, что нужно.
Не хотел бы я быть пулей, чтобы делать все, от начала до конца. Лучше уж так, просто приставить и нажать.
Поднявшись, я подобрал брошенный Обдолбышем автомат и приставил дуло к его лбу.
— Нажимай, — сказал Обдолбыш устало.
Я нажал. Автомат мертво клацнул затвором. В нем больше не было пуль, все они дремали сейчас в теле с капитанскими погонами на плечах. Автомат уже израсходовал все свои смерти… Нет, не все.
— Ударь прикладом в переносицу, — произнес Обдолбыш. — Только размахнись получше.
Я отступил на шаг и размахнулся.
— Отставить!
К нам подбегала толпа с комбатом во главе.
— Отставить, Тыднюк! Я опустил автомат.
— Козел… — пробормотал Обдолбыш презрительно и поднялся.
Потом его увели, унесли труп Мерина.
— Молодец, Тыднюк! — сказал мне комбат.
— Чего?
— Молодец, задержал опасного преступника…
Мне захотелось его убить. Но в автомате не было патронов. Я молча развернулся и ушел.
Шума вокруг этого дела было много. Это и понятно: даже в нашем беспредельном корпусе офицеров валят не каждый день. А афганских ветеранов — и того реже. Последнего — джелалабадского героя майора Вишню — уложил месяца два назад один урлобан из 311-го краснопо-гонного полка. Майор в качестве проверяющего из штаба корпуса вместе с начкаром, разводящим и сменой заявился на пост. Часовой по причине страха перед китайскими диверсантами был обкурен драпом до состояния нестояния и потому принял смену за атакующее подразделение противника. Стрелял он метко и кучно — даром, что под драпом: только двое караульных и уцелели.
Ну, да ладно. Не о майоре Вишне речь. Так вот, роту нашу в тот же день сняли с полигона — благо, до конца учений осталось всего два дня — и перебросили бортовыми ЗИЛами в корпус. Спасибо стрелку Обдолбышу — если бы он не увалил Мерина, телепались бы мы через два дня домой тупым пехом. Для повышения, так сказать, боевой и политической подготовки.
По возвращении в городок мы заимели то, слаще чего нету леденца для особотдела, прокуратуры и политзасранцев, — РАССЛЕДОВАНИЕ. Казалось бы, дело сделано, цель поражена, виновный налицо — чего уж тут еще расследовать? Ан нет. Копаются чего-то, вынюхивают, допрашивают. Как будто от этого толк какой будет. Один ведь хрен: чего бы свидетели ни показали, впаяют солдату за убийство офицера на полную катушку. Даже если солдат был отличный, а офицер — мерзавец, горький пьяница и двоечник, даже если солдат спасал свою жизнь, даже если и по Уставу, и по справедливости поступил он совершенно правильно и единственно возможно, все равно его засудят. Даже если каждый из судей будет точно знать, что на месте солдата поступил бы точно так же, все равно тому труба. Потому как не может солдат, который вроде и не человек даже, убить офицера, командира БЕЗНАКАЗАННО. Это ж какой прецедент! Это ж если по справедливости или даже по Уставу, так скольких же офицеров недосчитается корпус уже завтра? А их и так не хватает, в частях хронический недокомплект, да и куда же это годится, если пять лет страна учит офицера, учит, тратит на него деньги и время, а потом его собственный подчиненный хлопнул в три секунды? Это же какой убыток!
Ладно, допустим, офицер действительно был неправ. Тот неправ, этот, пятый, десятый. Значит, где-то обучение, воспитание сбоит. Но ведь кроме как через солдата этого, убийцу, сбои эти нигде пока не вылазят, верно? Так что ж, теперь всю систему менять, чтобы под какого-то солдата вшивого подстроиться, который еще, кроме того, что убогий, голодный, необученный, паршивый какой-то, так еще и преступник, убийца? Так ведь проще его под трибунал по гамбургскому счету, чтобы другом, остальным, неповадно было. Верно? Так что результат такого ЧП всегда понятен заранее. Но ведь особисты с политработниками — ребята жутко порядочные и, знаете, из тех, что аж полыхают на службе. Синим пламенем, как говорится. Они на шару зарплату получать не могут, не та фактура. Зарплату, ее отрабатывать надо. Вот они и РАССЛЕДУЮТ чего-то.
