В глазах у него мечтательное, далекое выражение. Я должна добраться до него.
— Яккельсен, должно быть, обнаружил это. Он, должно быть, понял это. И случайно выдал себя. Он, наверное, принял дозу и переоценил свои возможности. Стал нажимать на них. Это заставило их принять меры. Тёрк устроил все с телеграммой. Он был вынужден это сделать. Но они с Верленом ненавидят друг друга. Они — из двух разных миров. Они вместе только потому, что могут быть полезны друг другу.
Он наклоняется ко мне и берет меня за плечи.
— Смилла, — шепчет он, — когда я был маленьким, у меня был такой заводной танк на гусеницах. Если перед ним ставили какой-нибудь предмет, он мог карабкаться вверх по нему, потому что у него была низкая передача. Если предмет нависал над ним, то он, поворачивая, двигался вдоль него и находил другой способ перебраться на другую сторону. Его нельзя было остановить. Ты — такая машина Смилла. Тебя надо было держать подальше от всего этого, но ты все время вмешивалась. Ты должна была остаться в Копенгагене, но неожиданно оказываешься на борту. Потом они сажают тебя под замок, это моя идея — так безопаснее всего для тебя. Дверь запирают, хватит о Смилле, и вот пожалуйста — ты уже выбралась. Ты все время неожиданно возникаешь. Ты такая машина, Смилла, ты вроде такой детской чашки-непроливашки, которая все время поднимается.
В его голосе борются несоединимые чувства.
— Когда я была маленькой, — говорю я, — мой отец подарил мне плюшевого медвежонка. Раньше у нас были только те куклы, которых мы сами делали. Он продержался неделю. Сначала он испачкался, потом у него выпала шерсть, а потом он порвался, и то, чем он был набит, высыпалось, а кроме этого, у него внутри ничего не было. Ты — такой медвежонок, Фойл.
Мы сидим рядом на кровати в его каюте. На столе стоит одна из плоских бутылок, но пьет только он один.
Он сидит, согнувшись, опустив ладони между коленями.
— Это метеорит, — говорит он, — нечто вроде камня. Тёрк говорит, что он старый. Он застрял подо льдом в чем-то вроде седловины скалы.
Я вспоминаю фотографии среди бумаг Тёрка. Мне надо было еще тогда сообразить. То, что напоминало рентгеновские снимки — Видманштеттова структура. Есть в любом школьном учебнике. Иллюстрация сочетания никеля и железа в метеоритах.
— Зачем?
— Тот, кто находит что-нибудь интересное в Гренландии, должен сообщить об этом в Государственный музей в Нууке. Оттуда они позвонили бы в Минералогический музей и Институт Металлургии в Копенгагене. Находка была бы зарегистрирована как нечто, имеющее национальный интерес, и была бы реквизирована.
Он наклоняется вперед.
— Тёрк говорит, что он весит 50 тонн. Это самый большой метеорит в мире. У них с собой в 91-м году были кислород и ацетилен. Они отрезали несколько кусочков. Тёрк говорит, что в нем алмазы. И вещества, которых нет на земле.
Если бы не эта сложная ситуация, мне бы, наверное, показалось, что в нем есть что-то трогательное, что-то мальчишеское. Воодушевление ребенка при мысли о загадочном веществе, алмазы, золото под воротами радуги.
— А Исайя?
— Он был в 1991 году. Со с-своим отцом. Так, конечно, и должно было быть.
— Он убежал с судна в Нууке. Им пришлось оставить его там. Лойен нашел его и отправил домой.
— А ты, Фойл, — говорю я. — Что тебе от него было нужно? Когда он понимает, что я имею в виду, лицо его становится замкнутым и очень суровым. В эти минуты, когда все равно уже слишком поздно, я проникаю в потаенные уголки его души.
— Конечно, я его не трогал. Там на крыше. Я любил его, как н-никого. Он заикается и не может закончить предложение. Ждет, пока успокоится.
— Тёрк знал, что он что-то взял. П-пленку. Глетчер переместился. Они искали две недели и не могли его найти. Н-наконец Тёрк нанял вертолет и полетел в Туле. Чтобы найти тех эскимосов, которые участвовали в экспедиции 66-го года. Он нашел их. Но они н-не хотели ехать с ним. Так что он попросил их описать маршрут. Эту пленку взял Барон. Ее ты и нашла.
— А «Белое Сечение», как ты туда попал? Я знаю ответ заранее.
— Винг, — говорю я. — Это Винг. Он поселил тебя там, чтобы ты приглядывал за Исайей и Юлианой.
Он качает головой.
— Наооборот, конечно же, — говорю я, — ты был там раньше. Винг переселил туда Исайю и Юлиану, чтобы они были поблизости от тебя. Может быть, чтобы выяснить, что они знают и помнят. Именно поэтому ходатайство Юлианы о том, чтобы ее переселили этажом ниже, не было удовлетворено. Они должны были быть поблизости от тебя.
— Меня нанял Сайденфаден. О двух других я раньше и не слышал. Пока ты не добралась до них. Я нырял для Сайденфадена. Он инженер по транспорту. Тогда он торговал антиквариатом. Я доставал ему идолов со дна озера Лиайя, в Бирме, до введения там чрезвычайного положения.
Я вспоминаю чай, который он заваривал мне, его тропический вкус.
— Потом я случайно встретил его в Копенгагене. Я был безработным. Негде было ж-жить. Он предложил мне приглядывать за Бароном.
Нет человека, которому не становится легче на душе, когда приходится рассказывать правду. Механик — не прирожденный лжец.
— А Тёрк?
Взгляд его становится отсутствующим.
— Человек, который всегда добивается своей цели.
— Что он знает о нас? Он знает, что мы сейчас здесь сидим? Он качает головой.
— А ты, Фойл, кто ты такой?
В его глазах пустота. Это тот вопрос, на который он никогда в жизни не пытался дать ответ.
— Человек, который хочет немного заработать.
— Надеюсь, что ты хорошо заработаешь, — говорю я. — Ведь эти деньги должны компенсировать смерть двух детей.
Губы его сжимаются.
— Дай мне глоток. — говорю я.
Бутылка пуста. Он достает из ящика еще одну. Я успеваю заметить там круглую синюю пластмассовую банку и что-то прямоугольное, обернутое в желтую тряпку.
Спиртное пьется быстро.
— Лойен, Винг, Андреас Фаин?
— Они б-были отстранены с самого начала. Они с-слишком старые для этого. Это должна была быть наша экспедиция.
За этими стереотипными формулировками мне слышится голос Тёрка. Есть что-то привлекательное в невинности. Но лишь пока ее не соблазнили. Потом она представляет собой жалкое зрелище.
— Так что когда я начала причинять слишком много сложностей, вы договорились, что ты начнешь следить и за мной?
Он качает головой.
— Я ничего не знал обо всем этом, не знал о Тёрке или Кате. То, что удалось узнать нам с тобой, было неожиданным для меня.
Теперь я вижу его таким, каков он есть. Это зрелище не приносит разочарования. Просто все сложнее, чем я раньше думала. Всякое увлечение упрощает. Как и математика. Видеть его ясно — это значит быть объективной, оставить иллюзию о герое и вернуться обратно к действительности.
А может быть я просто опьянела от первых глотков. Вот что получается, когда пьешь так редко. Пьянеешь, как только первые молекулы впитываются слизистой оболочкой рта.
Он встает и подходит к иллюминатору. Я наклоняюсь вперед. Одной рукой я беру бутылку, другой вытягиваю ящик и ощупываю тряпку. Она обмотана вокруг рифленого металлического предмета цилиндрической формы.
Я смотрю на механика. Вижу его тяжесть, его медлительность, его энергию, его жадность и его простодушие. Его потребность в руководстве, опасность, которую он собой представляет. Я вижу его заботу, его тепло, его терпение, его страстность. И я вижу, что он по-прежнему мой единственный шанс.
Потом я закрываю глаза и отметаю все лишнее в сторону — нашу ложь друг другу, вопросы, на которые не получены ответы, обоснованные и болезненные подозрения. Прошлое — это роскошь, которой мы более не можем себе позволить.
— Фойл, — говорю я, — ты будешь нырять у того камня?
Он кивнул. Я не слышала, чтобы он что-то сказал. Но он кивнул. Этот его ответ на минуту заслоняет собой все другое.
— Почему? — слышу я свой вопрос.
— Он лежит в талых водах. Он почти целиком в воде. Он должен быть близко от поверхности льда. Сайденфаден думает, что не трудно будет спуститься к нему. Либо через туннель с талыми водами, либо по трещинам в шахте, которая находится чуть выше седловины. Сложно будет его поднять. Сайденфаден считает, что нам надо расширить туннель, который идет от озера, и вытащить камень через него. Расширять его надо при помощи взрывчатки. Вся эта работа будет проходить под водой.
Я сажусь рядом с ним.
— Вода, — говорю я, — замерзает при температуре около 0 градусов. Как Тёрк объяснил тебе то, что вокруг камня — вода?
— Дело разве не в давлении льда?
— Да, дело может быть в давлении льда. Чем дальше опускаешься в ледник, тем теплее становится. Из-за давления ледяных масс над тобой. Температура материкового льда минус 23 градуса на глубине 500 метров. Еще на 500 метров глубже она минус 10 градусов. Поскольку температура таяния зависит от давления, то, действительно, при температурах ниже нуля встречается вода. Возможно, при минус 1, 6 или 1, 7 градуса. Бывают теплые ледники, в Альпах или Скалистых горах, где на глубине 30 метров или ниже встречаются талые воды.
