А на востоке уже показались кончики сияющих лучей. Тучка с острыми краями успела подняться еще выше, но будто испугавшись этих лучей, изменила свою форму и стала теперь похожа на раскиданный стог сена. По саду расплылся и пополз вверх по деревьям синеватый туман. А когда он поднялся с земли и развеялся, Нестор рассмотрел, что в саду недостает не только зеленухи. Сколько здесь чернело пней! Иные деревья только наполовину сломаны и уже обросли молодыми побегами.
- Вот вторая "бера", третья... - считал Нестор пни... - Тут "спасовка" росла, там - слива...
Крепкий плетень, которым Нестор обнес сад незадолго до войны, был местами разобран, местами сожжен. Ни одной липы, ни одной березы, что росли раньше вокруг сада и заслоняли его от ветра, также не осталось.
Нестор ходил по протоптанным дорожкам и, сам не зная для чего, все считал и считал пни. То они напоминали ему могилы близких, дорогих людей, то казались живыми существами, которые глубоко в земле набирают соки, чтобы весною пробиться на свет и потянуться жадными листьями к солнцу. Чудилось даже: если прилечь лицом к земле, можно услышать, как шевелятся, растут живые корни.
В ложбинке все деревья погибли от избытка влаги. Нестор вспомнил, что до войны он собирался копать здесь пруд, чтобы спасти деревья: лишняя вода сбегала бы в пруд. Война помешала.
Нестор нагнулся, осмотрел корни яблони и заметил на белой, еще не оттаявшей земле черный шестиугольный футлярчик. Садовник поднял его, обтер. Отвинтил головку, вынул изнутри бумажку, свернутую, как цигарка, в трубочку.
- Что так рано, Нестор Селивестрович? - послышался неподалёку чей-то голос.
Нестор оглянулся. С противоположной стороны сада к нему шел торопливым шагом председатель колхоза. Он, должно быть, походил сегодня уже немало: на лбу у него проступили мелкие, как поздняя роса, капельки пота, а узкий, срезанный клином клок черных волос, выбившийся из-под шапки, прилип к правому виску.
- С добрым утром, - еще издали приветствовал садовода председатель. Что, прикурить нечем?.. Так у меня есть спички.
- Это не цигарка, - добродушно усмехнувшись, сказал Нестор. - Нашел я здесь военный паспорток, да вот даже руки затряслись, боюсь развернуть анкетку. При мне в одном селе, на Украине, так же было. Вышла женщина бороновать в поле и нашла вот такую же черную трубочку. Открутила ее, развернула бумажку, да как закричит - и сомлела: на бумажке - имя и фамилия ее сына.
- Ну, дай я, - сказал председатель и взял из рук Нестора трубку.
Вдвоем с председателем они прочитали на бумажке совсем неизвестное имя. "Абдурахман Абдулаев, - было написано там, - из города Баку".
- Не здешний, - вздохнул председатель, - пришел человек сюда из далеких мест, чтоб освободить нашу деревню, вот этот сад... Может быть, человек и погиб на этом самом месте. Недалеко отсюда у нас есть братская могила. Возможно, и он в ней похоронен.
- И памятник поставили?
- Нет, памятника пока что нет, - ответил председатель, - но скоро поставим, закажем каменный. А ограду сделали еще в прошлом году.
- А знаешь, - сказал Нестор, - я товарищу Абдулаеву сам поставлю памятник. Вот немного оттает земля, принесу саженцев и посажу на этом самом месте. Вырастет новый сад, и люди будут вспоминать бойца.
- Пожалуй, не вырастет, - с сожалением покачал головой председатель. Смотри, как тут мокро.
- Об этом и разговор! - обрадовался Нестор. - Ты кстати пришел - я и сам собирался уже идти к тебе. Посмотри сюда: если выкопать на этом месте пруд, то не только яблоня или грушевое дерево, а даже земляника будет расти.
- А почему не выкопать? - согласился председатель. - Можно даже сейчас, пока еще не залило здесь водой.
- Так и я думаю. Сразу и возьмемся. Надо бы с зеленого дерева, как с легкой руки, начинать возрождение своего колхоза. Вчера зашел я в избу к одной вдове. И так по душе мне пришлось, что, перебравшись из землянки в новую хату, она прежде всего завела на окнах вазоны. Однако нашлись и такие, что вырубили лесок за выгоном, - Нестор показал в сторону соседнего поселка. - Теперь лучший участок нашего поля будет летом заносить песком, а зимой ни одна снежинка на нем не задержится.
Нестор свернул анкетку и положил ее назад в футлярчик.
- На том месте придется посадить новый лес, - продолжал он. - И вдоль эмтээсовской дороги посадим аллею, и деревню всю озеленим, украсим. Пусть вся наша земля цветет, зеленеет, чтобы на ней была такая жизнь, о какой мечтали мы в окопах, какая сияла в глазах этого бойца, когда он шел в атаку.
Через полчаса в саду начали собираться колхозники с топорами и заступами. Иван Черныш принес кирку и по наметке Нестора выдолбил в ложбинке четыре ямки. Между этими ямками - от одной до другой - колхозники и начали копать пруд. Мужчины топорами пробивали верхний пласт, женщины разбрасывали заступами мерзлые комья земли. Однако работа была не очень тяжелая: всю зиму земля лежала под снегом и промерзла неглубоко.
Когда солнце поднялось над деревьями, колхозники уже чуть не по колени стояли в продолговатом четырехугольном котловане. В дружной работе они и не заметили, когда и откуда появился здесь Севрук.
Узнав, что в саду, против его огорода, колхозники копают пруд, он прибежал сюда, полный обиды, что работу начали без его ведома. Главная причина этой обиды заключалась в том, что планы Нестора шли вразрез с его планами.
Подойдя к самому котловану, Севрук молча уставился в свежий, влажный чернозем. Потом нагнулся, поднял жирный комок, размял его в руке и зачем-то поднес к носу.
При этом безусая, уже слегка сморщенная верхняя губа его нервно зашевелилась: хотелось ему крикнуть, разогнать всех. Но он сдерживался, а встретившись взглядом с Нестором, даже процедил сквозь зубы:
- Добрый день!
Потом, делая вид, что он вовсе не идет против колхозников, а хотел бы только предостеречь их от плохого дела, Севрук начал укоризненно выговаривать:
- Уже давно есть решение отдать этот кусок под индивидуальные огороды, а вы копаете. И кто вам позволил? Пришли бы хоть посоветовались...
- Заело, - сказал вполголоса Черныш своим соседям по работе. - Он уже, должно быть, и рассаду подготовил.
А Севрук продолжал:
- Что же, копайте, если у вас руки чешутся по даровой работе. Только о трудоднях и не спрашивайте - не запишу никому. На пруд наряда нет, не будет и трудодней.
- Есть наряд, - швырнув под ближайшее дерево плитку чернозема, сказал Черныш.
А Федосиха посмотрела на Севрука так, как смотрят на человека, без которого всякое дело не станет хуже, а только, пожалуй, лучше.
- Не записывай, - сказала она задорно, - без тебя запишут. А если и не запишут, все равно будем копать, раз это на пользу колхозу.
- Какая ж тут польза? - не уступал Севрук. - Тут старый сад выгнил и молодой не вырастет. А если и вырастет, плодоносить не будет.
Кто-то швырнул Севруку на ноги лопату мокрой, пополам с илом, земли. Севрук отступил, потом повернулся и зашагал прочь.
- Будет плодоносить, - крикнул вслед Нестор. - И вырастет, и еще какие плоды будут!
По краям пруда все выше и выше поднималась насыпь. Мерзлые глыбы верхнего пласта, выброшенные на солнце, таяли почти на глазах.
1946
Рассказ
Перевод с белорусского Семена Родова.
Осенью тридцатого года я уезжал из родной деревни в город Рогачев учиться. Подвезти меня до станции вызвался дядька Никанор, седобородый картавый человек, хороший знакомый, друг нашей семьи.
Деревня медленно удалялась. Скрылся из виду наш двор с каштанами у ворот. Я подумал, что мать, должно быть, уже вернулась домой: она провожала только до часовенки у деревенской околицы. Теперь виднелись одни сады. Они еще буйно зеленели, но даже издали было заметно, что это уже не прежняя свежая зелень весны.
И как невольно отмечаешь первые морщинки на лице близкого человека, так и я теперь, глядя на зелень деревенских садов, невольно различал желтые листья среди зеленых. Мне казалось, что они даже отсвечивали на солнце, словно осень улыбалась сквозь густую листву своими золотистыми глазами.
Потом я как-то вдруг заметил, что одно желтое пятно показывается все чаще и чаще. Я не сразу сообразил, что это желтеет не листва, а новый сруб немого Павла. Немко начал ставить себе хату, - это не было новостью здесь, тем более для дядьки Никанора, который, как говорят, знал, что варится в горшке у каждого односельчанина. Все же, вглядываясь в это желтое пятно, я негромко сказал:
- И Павел Куцула стал строиться.
Дядька Никанор промолчал, он недолюбливал немого, как и некоторые другие крестьяне. А я любил Павла. Если не говорить о родителях, то с ним одним из нашей деревни мне особенно жаль было разлучаться. И как раз с ним-то мне и не удалось повидаться перед отъездом. А так хотелось, чтобы Немко сказал мне теплое слово на прощанье! И я ответил бы ему тем же. Мы отлично умели разговаривать друг с другом и выражать свои чувства, хотя Павел был глухонемым от рождения.
