— Не принимай это близко к сердцу, девушка, — говорит дон Ансельмо. — Дикаркой тебя называют просто так, любя. Я бы на твоем месте не обижался.
— Любопытно, — говорит доктор Севальос, зевая и почесывая затылок. — Но в конце концов, это вполне возможно. У него действительно арфа была зеленая, ребята?
— Дон Ансельмо был мангач, — говорит Обезьяна. — Он родился здесь, в Мангачерии, и никогда отсюда не выезжал. Я тысячу раз слышал, как он говорил — я самый старый мангач.
— Конечно, зеленая, — подтверждает Дикарка. -И когда краска сходила, он всегда просил Боласа покрасить ее заново.
— Ансельмо родом из сельвы? — говорит доктор Севальос. — А что же, возможно, почему нет. Как интересно.
— Все она врет, доктор, — говорит Литума. — Нам Дикарка этого никогда не говорила, она это только сейчас выдумала. — Ну-ка скажи, почему ты это раньше не рассказывала?
— Никто меня не спрашивал, — говорит Дикарка. — Ты же сам говоришь, что женщины должны помалкивать.
— А почему он рассказал это тебе? — говорит доктор Севальос. — Когда, бывало, мы спрашивали, где он родился, он переводил разговор на другое.
— Потому что я тоже родом из сельвы, — говорит она и окидывает всех горделивым взглядом. — Потому что мы земляки.
Ты просто смеешься над нами, шалава безродная, — говорит Литума.
— Хоть я и безродная, а деньги мои ты любишь, — говорит Дикарка. — Что же ты моими деньгами не брезгуешь?
Братья Леон и Анхелика Мерседес улыбаются, Литума хмурит лоб, доктор Севальос продолжает задумчиво почесывать затылок.
Не выводи меня из себя, красотка, — принужденно улыбаясь, говорит Литума. — Сегодня не время ссориться.
— Смотри лучше, как бы она не вышла из себя, — говорит Анхелика Мерседес. — Не очень-то хорохорься, а то она тебя бросит, и ты умрешь с голоду. Не перечь главе семейства, непобедимый.
У братьев Леон уже не скорбные, а веселые лица — здорово сказано, донья Анхелика, а через минуту и Литума добродушно смеется — пусть уходит хоть сейчас. Только куда ей — она липнет к ним как смола, она больше черта боится Хосефино. Если она бросит его, Хосефино ее убьет.
— Ансельмо никогда больше не говорил с тобой о сельве, девушка? — спрашивает доктор Севальос.
— Он был мангач, доктор, — уверяет Обезьяна. — Она выдумала, что он ее земляк, чтобы поважничать. На покойника можно наклепать все, что хочешь.
— Один раз я его спросила, есть ли у него там родные, — говорит Дикарка. — А он сказал т? кто его знает, наверное, все уже померли. Но случалось, он отнекивался и говорил — я родился мангачем и умру мангачем.
— Вот видите, доктор? — говорит Хосе. — Если он как-то раз и сказал ей, что он ее земляк, то, должно быть, просто пошутил. Вот теперь ты наконец говоришь правду, сестрица.
— Я тебе не сестрица, — говорит Дикарка. — Я шлюха безродная.
— Смотри, как бы не услышал отец Гарсиа, а то он опять раскипятится, — говорит доктор Севальос, приложив палец к губам. — А где же четвертый непобедимый, ребята? Почему вы с ним больше не водитесь?
— Мы с ним поссорились, доктор, — говорит Обезьяна. — Мы сказали ему, чтоб он не показывался в Мангачерии.
— Это гнусный тип, доктор, — говорит Хосе. — Сволочь. Разве вы не знаете, что он скатился на самое дно? За кражу сидел.
— Но ведь раньше вы были неразлучные друзья и вместе с ним выводили из терпения всю Пьюру, — говорит доктор Севальос.
— Все дело в том, что он не мангач, — говорит Обезьяна. — Он оказался фальшивым другом, доктор.
— Надо договориться с каким-нибудь священником, — говорит Анхелика Мерседес. — Насчет панихиды и чтобы пришел отпевать его на велорио.
При этих словах братья Леон и Литума одновременно принимают серьезный вид, хмурят брови, кивают.
— Можно попросить кого-нибудь из Салезианского колледжа, донья Анхелика, — говорит Обезьяна. — Хотите, я схожу с вами? Там есть один симпатичный священник, который играет с детьми в футбол. Отец Доменико.
— Он умеет играть в футбол, но не умеет говорить по-испански, — слышится ворчание из-под шарфа. — Отец Доменико — что за глупость.
— Как вы скажете, отец, — говорит Анхелика Мерседес. — Мы хотим только, чтобы все было честь по чести. Кого же нам тогда позвать?
— Я сам приду, — с нетерпеливым жестом говорит отец Гарсиа. — Разве этот мужик в юбке не просил, чтобы я пришел? А раз так, к чему столько болтовни.
— Да, отец, — говорит Дикарка. — Сеньора Чунга хотела бы, чтобы пришли вы.
Отец Гарсиа, сгорбленный и мрачный, волоча ноги, направляется к двери. Доктор Севальос вытаскивает бумажник.
Только этого не хватало, — говорит Анхелика Мерседес. — Сегодня я вас угощаю в благодарность за удовольствие, которое вы мне доставили, приведя отца Гарсиа.
— Спасибо, кума, — говорит доктор Севальос. — Но все-таки возьмите это на расходы по велорио. До вечера, я тоже приду.
Дикарка и Анхелика Мерседес провожают доктора Севальоса до двери, целуют руку отцу Гарсиа и возвращаются в чичерию. Отец Гарсиа и доктор Севальос, подгоняемые поземкой, идут под руку по залитому солнцем предместью среди ослов, нагруженных дровами и тинахами[73], лохматых собак и ребятишек, неутомимо визжащих — поджигатель, поджигатель, поджигатель. Отец Гарсиа не обращает на них внимания, он с трудом тащит ноги, понурив голову, кашляя и перхая. Когда они выходят на прямую улочку, их встречает мощный гул, и им приходится прижаться к тростниковой стене, чтобы их не сшибла с ног толпа мужчин и женщин, сопровождающих старое обшарпанное такси. В воздухе неумолчно звучит надрывное хрипенье его рожка. Из хижин высыпают люди и присоединяются к толпе. Женщины голосят и поднимают к небу сложенные крестиком пальцы. Перед отцом Гарсиа и доктором Севальосом останавливается мальчишка. Он с минуту стоит как вкопанный, глядя мимо них широко раскрытыми глазами, — умер арфист, — тянет доктора Севальоса за рукав — вон его везут на такси, вместе с арфой везут, — и сломя голову убегает, размахивая руками. Наконец перестает валить народ. Отец Гарсиа и доктор Севальос, семеня из последних сил, добираются до проспекта Санчеса Серро.
— Я зайду за вами, — говорит доктор Севальос. — Пойдем вместе на велорио. Постарайтесь поспать хотя бы часов восемь.
— Знаю, знаю, — ворчит отец Гарсиа. — Перестаньте все время давать мне советы.
Мангачи — жители квартала Мангачерия в перуанском городе Пьюра, населенного по преимуществу индейцами и метисами. — Здесь и далее примечания переводчика.
Паукар — лесная птица, распространенная в перуанской сельве.
Агваруны — индейское племя, обитающее на обоих берегах реки Мараньон, в северо-западном районе Перу.
Гамитана — крупная рыба, водящаяся в реках бассейна Амазонки.
Вид пальмы. Ее листьями в перуанских селениях обычно покрывают хижины.
Вид пальмы.
Багры и бокачики — рыбы, изобилующие в водах Амазонки.
Коата — паукообразная обезьяна.
Чулья-чаки — сказочное существо, уродливое и злобное, карлик с разными ногами, огромной и крохотной, ступни которых направлены в противоположные стороны. По верованиям перуанских индейцев, чулья-чаки живет в сельве, нападает на охотников и, убивая их, возвращается в свое убежище — гамак из шкур ящериц, привязанный к деревьям не веревками, а змеями.
Капирона — распространенное в бассейне Амазонки дерево, у которого легко отделяется и спадает кора, обнажая ствол.
Чамбира — вид пальмы, из волокон которой вьют веревки и плетут циновки, половики и т.д.
Уамбисы — воинственное индейское племя, обитающее в сельве.
Ранчерия — дом, где живут батраки.
Монтонерос — повстанцы-партизаны, составлявшие войска всякого рода каудильо и кондотьеров. Отряды монтонерос играли немаловажную роль в гражданских войнах, смутах и путчах, которыми полна история почти всех стран Латинской Америки.
Кахон — ударный музыкальный инструмент, по-видимому завезенный в Латинскую Америку из Конго, род барабана в форме ящика.
Пачаманка — мясо, зажаренное между раскаленными камнями. Здесь — пирушка, где подается это блюдо.
Секо — блюдо из кусочков мяса или рыбы, вымоченных в уксусе, с приправой из индейского перца, лимона и кориандра и гарниром в виде риса, батата или маниоки; чабело — морская рыба; пикео — разнообразные национальные блюда, которые подаются одновременно, с тем чтобы сотрапезники сами накладывали себе на тарелку понемногу каждого из них или выбирали то, которое они предпочитают; кларито (уменьшительное от кларо) — спиртной напиток, подобный чиче, который изготовляется в северных, преимущественно прибрежных районах Перу.
