– А ты, Рот, и внешне не изменился, и внутри такой же, да? Добрый… Добренький…
И ты вспомнил, как он говорил много лет назад:
– Ты добрый… добренький… – и, помолчав, требовательно прибавлял: – А надо быть злым!
Сейчас он не сказал последних слов, но и первых было достаточно: ты понял, что перед тобой все тот же Федька, Федька Смерть – закабаневший, с расплющенной харей и золотой пластиной во лбу, ставший внешне неузнаваемым, внутренне прежний.
– Ты тут уединился, а тебя там твои ищут. Пошли, – предложил он и повел тебя за собой.
Атеисты разного пола и возраста стояли у свежей могилы Клары Шаумян, выстраиваясь для коллективного фото.
На общем сероватом фоне выделялась статуарная фигура академика Басса, его словно вырубленная из мрамора белая башка. Увидев тебя, он призывно замахал рукой:
– Евгений, ну где же вы? Фотография на память!
Ты никогда не любил фотографироваться, и это мягко сказано – не любил, но сейчас не смог отказаться. Хотя хотел сказать: «Нет, нет, я не фотографируюсь!» – и уже попятился назад, но тут же наткнулся на каменное кабанье брюхо и недоуменный Федькин взгляд: «А ты чего, боишься? Чего боишься-то?»
Так и сфотографировались: слева от тебя стоял Басс, справа – Земляничкин с внучкой-пионеркой, а из-за спины выплывал улыбающимся чудовищем Федька Смерть. Эта фотография потом попала в газеты, ничего собой не прояснив, но еще больше заморочив мозги замороченным читателям.
– Я его не отдам! Он теперь мой! – притворно-весело хрипел Федька, крепко держа тебя за предплечье, после того как ты объяснил Бассу, что встретил студенческого товарища.
Похоже, академик собирался и на обратном пути блистать перед тобой своими парадоксами и немного расстроился.
– Плохая примета – на кладбище оставаться, – шутливо проговорил он, неприязненно косясь на Федьку.
– Вы верите в приметы? – спросил ты, улыбаясь.
– Ну, надо же во что-нибудь верить, – развел руками Басс, и вы оба, понимая друг друга, засмеялись.
Пока не появился Федька, ты не хотел ехать обратно с атеистами, а сейчас не хотел оставаться с Федькой.
Но, кажется, ты уже себе не принадлежал…
Впрочем, ты давно себе не принадлежал, просто сейчас почувствовал это особенно остро.
Проводив Басса жестким презрительным взглядом, каким когда-то смотрел на Геру, Федька повел тебя по кривой кладбищенской аллее к старому похожему на барак дому, на фасаде которого выделялись уже знакомые тебе вывески.
– Посидим, повспоминаем! – хрипел он, то и дело хлопая тебя по плечу. – Только в «Цербере» у нас ремонт, мы сейчас в «Танатосе» кучкуемся.
– Это ты сам придумал? – спросил ты растерянно.
– Да не, досталось по наследству, – махнул рукой Федька, но, чтобы у тебя не было сомнений, остановившись, сообщил тихо и серьезно: – Здесь все мое. – И, помолчав, прибавил: – Я здесь первый.
И опять вдруг вспомнился Федька, тот, которого давно знал, – его житейская философия выражалась одной часто повторяемой фразой: «Лучше быть первым на кладбище, чем последним на площади». Ты эту философию не одобрял, считая ее ущербной, и дело даже не в отличии кладбища от площади, а в том, что для тебя не существовало проблемы первенства – никогда и нигде ты не хотел быть первым.
А тут получалось, что Федькина философия им же была воплощена в жизнь, причем буквально. Вообще, с кладбищем у него были свои, до жути странные отношения. Недалеко от институтского общежития находилось большое кладбище, где Федька подрабатывал – рыл могилы, делая это мастерски и даже с удовольствием, но помимо этого любил наведываться туда в воскресные, особенно в пасхальные, дни, возвращаясь хмельным и сытым. Варварское советское язычество – обычай «кормить покойников», оставляя на могилах выпивку и закуску, был Федьке по нраву и нутру.
Федьку отчислили после смерти декана, когда некому было его защищать, но через год он неожиданно восстановился, и главную роль в этом сыграл секретарь комсомольской организации Дерновой.
Федька стал одним из его подручных, и его еще больше стали сторониться.
Говорили, что он «стучит».
Но ты старался об этом не думать, вы уже практически не общались, только «Привет! Привет!».
– Я же тебя с сынком своим познакомлю! – воскликнул вдруг Федька.
– У тебя есть сын? – удивился ты и обрадовался.
– Еще какой! – Твой бывший друг то ли важничал, то ли шутил, но вместо подобающего моменту родительского умиления в его звероватых глазах прибавилось звероватой же удовлетворенности.
2
Обилием цветов похоронное бюро «Танатос» напоминало оранжерею или цветочный магазин, но только на первый взгляд: цветы там пахли не свежестью, а воском, пылью и какой-то сладковатой дрянью. Вместо букетов они были собраны в венки с надписями-образцами на черных лентах: «Любимой мамочке от сына», «Единственному сыночку от матери», «Дорогому Артуру Артуровичу от коллектива».
Возможно, уже это остановило тебя в дверях, хотя, скорее всего, не это, не погребальные венки и запах, а – гробы, они стояли, разверстые, у стен с ценниками и пояснениями.
Утром гроб был один, занятый мертвой старухой, теперь же их было много, и они были пусты…
Федька засмеялся, подталкивая тебя в спину и заглядывая из-за плеча в глаза:
– Ты чего, испугался? Вперед, вперед, рабочий народ!
Но ты не двигался.
– Да ты чего, Рот? Правда испугался? Гроба испугался? Ну и чего – гроб… Он знаешь, как назывался раньше? Домовина! Дом, только маленький. Между прочим, раньше монахи, святые всякие спали в гробу, это мне один поп рассказывал, так после этого и я иной раз тоже ложусь и сплю. Когда выпью, конечно… Эй, волгари! Где вы, черти! – громко, по-хозяйски крикнул Федька, и тут же в дверь ввалились двое крепких парней, одетых во все черное с желтой надписью «Цербер» на груди и предплечье. Ожидающе-вопросительно они смотрели на Федьку и смущенно-оценивающе на тебя.
– Волгари астраханские, – представил их Федька. – А еще у меня волки тамбовские есть и пара бульбашей из-под Гомеля. Ребята все хорошие, только работать не любят… А это мой институтский товарищ… Скажи им, Жек, что я в институте учился, а то они не верят.
– Да мы чего не верим, – смущенно загудели волгари.
Тебе понравилось это неожиданное смущение, и, чтобы поддержать их, ты объявил громко и радостно:
– А я был в ваших местах!
– Где? – живо откликнулись парни, принимая тебя в земляки.
– На Ахтубе.
– А-а-а, – закивали они понимающе, – на рыбалке?
– Ну ладно, хватит, тоже мне, земляка нашли, – остановил их Федька.
Ему никогда не нравилось, когда при нем говорили не о нем, о его достоинствах и успехах.
– Ну, скажи им, Рот, что мы с тобой в одном институте учились?
– Учились, – улыбнувшись, согласился ты.
– Вот! – удовлетворенно кивнул Федька и погладил себя по брюху, словно там теперь находилась ваша совместная учеба. – А вы чего встали, тащите сюда все, что от вчерашнего осталось, – громко и властно приказал он, подводя тебя к небольшому столу в углу, на котором стояли электрический самовар и тонкостенные стаканы. Глянув на них, ты вспомнил вдруг, как во время студенческих пирушек на спор или за деньги Федька с хрустом сгрызал такой стакан, оставляя одно донце.
«Он и сейчас их грызет?» – растерянно подумал ты.
Федька усадил тебя в углу, а сам сел напротив, так что ты не мог уйти, не заставив его подняться.
Большие Федькины колени касались твоих, до тебя доносилось его частое горячее нечистое дыхание, в котором смешались лук, алкоголь и курево.
Сидеть было неудобно и дышать трудно.
– А где мой сынок? – спросил Федька одного из вошедших волгарей, в руках которого были бумажные тарелки с едой.
– А хрен его знает, – улыбаясь, ответил тот.
Федька засмеялся.
– Вот так, Жек, и живу! Я для них всё, а в ответ одни грубости. Да что ты жмешься, как целка на венчании! Правда, что ль, гробов испугался? Ты что, думаешь, что здесь смерть? Нет, старик, здесь жизнь! Ни днем, ни ночью не утихает! Бьет ключом и все по голове… А эта старуха, которую хоронили, она тебе кто?
– Никто, – с готовностью ответил ты, чтобы поскорей освободиться от сковывающего волю оцепенения. – Общался с ней всего один раз, да и то недолго.
– А что за пипл ее хоронил? Еврей этот…
– Это академик Басс, – ответил ты со значением в голосе.
Федька шепеляво присвистнул и задумался.
– Академик Басс… Знакомое что-то… Это не по его учебнику мы научный атеизм сдавали?
Ты кивнул и, указывая взглядом на книгу, которую держал на коленях, объяснил:
– А это его словарь… Ну, не его, под его редакцией…
Федька взял тяжелый том и, удивившись весу, пошутил:
– В ближнем бою может пригодиться. «Большой атеистический…» Понятно. Ну, вот и атеисты снова появились. А то все верующие вокруг, прямо жуть. Раньше все атеистами были, а теперь их можно в зоопарке, как зверей, показывать, дразнить и палками тыкать. – Видимо, представив эту картину, Федька засмеялся своим недобрым жестким смехом.
