И все в ней совершается по воле случая. Где родится человек, когда, у кого. Кого он встретит, кого полюбит, с кем проживет до старости и вырастит детей. Все — дело случая.
— Анна, что ты там делаешь? — окликнул Джозеф. — Хочешь заболеть?
— Я смотрела на звездное небо, — сказала Анна, вернувшись в дом.
— Ох уж мне эти звезды! Тебе надо было стать астрономом. Пойдем спать.
Они поднялись наверх, и Джозеф, усевшись на край кровати, принялся развязывать шнурки.
— Вот я и познакомился с великим финансистом.
Так. Надо проявить нормальный, здоровый интерес.
— Он что, и вправду великий финансист?
— Ну, не Морган, конечно, но все равно — сила. Крепкий частный банк. Дело поставлено идеально. И представь! Он сказал Малоуну, что они будут рады рассмотреть нашу заявку на финансирование флоридского проекта. То есть он предлагает нам восемь миллионов!
— Так много?
— А ты как думала? Самая крупная стройка на Восточном побережье!
Анна взглянула на Джозефа. Глаза его сияли.
— Знаешь, я все вспоминаю, как мы заняли у него две тысячи — чуть не на коленях приползли, как за подаянием. А теперь этот человек жаждет одолжить мне несколько миллионов! Невероятно, а?
— Да. Да, конечно.
— Вернер тоже небось об этом сегодня вспоминал. Но сказать постеснялся. Спору нет — джентльмен, до мозга костей джентльмен.
— Ты собираешься вести с ним переговоры о займе?
— Нет, Малоун ему сразу ответил, что договор с другим банком уже без пяти минут подписан. Но все равно ужасно приятно.
Его туфли со стуком упали на пол.
— Только вообрази! Он же банкир в третьем, а то и в четвертом колене! Вот так и надо жить! Подбери себе нужного деда — и дело в шляпе! А нам с тобой, бедным, не повезло. И все же, — продолжил он весело, — я лечу вперед! На всех парах! Без всяких дедушек! А вот наши внуки когда-нибудь скажут, что они выбрали неплохого деда!
Анну вдруг охватила паника. Она подбежала к нему, обняла — крепко, отчаянно, исступленно. Люби меня! Не отпускай! Не позволяй совершить ничего безумного! Не позволяй погубить нас всех, всю семью! Даже если я буду рваться — не позволяй!
Он поцеловал ее.
— Ты сегодня просто красавица. Я так тобой гордился, ты даже не представляешь. Что? Что такое? Ты никак плачешь?
— Ерунда, просто слезы навернулись. Потому что все у нас сейчас хорошо, и Эрик с нами, и Айрис с детьми неподалеку. Но боюсь — это недолговечно, непрочно…
— Анна! Ты же у нас оптимист! Что на тебя нашло? — Джозеф рассмеялся. Пожал плечами и воздел руки к небесам по перешедшей от отца привычке. — Все хорошо, а она боится, она плачет! Воистину, мужчине женщину не уразуметь!
В последнем антракте Анна вышла в вестибюль. Зрители сегодня в основном женщины, поскольку билеты распространяли дамы-благотворительницы из Больничного фонда. И весьма удачно распространили: в зале ни единого свободного места. Довольная успехом, Анна прошла в дальний конец вестибюля, к фонтану.
— Анна, — произнес чей-то голос.
И, еще не успев оглянуться, она знала — чей. Он стоял у стены, точно боялся, что спугнет ее, если сделает хоть шаг вперед.
— Не сердись на меня, ладно?
— Я не сержусь. Но я боюсь. Пол, зачем ты пришел?
— Не мог придумать другого способа с тобой повидаться. Мы ведь не поговорили толком на этом дурацком обеде.
— И здесь не поговорим.
— Хорошо, давай после. Давай после спектакля куда-нибудь поедем.
— Я не могу. Я должна ехать домой.
— Когда, в таком случае?
— Я боюсь. Если я увижу тебя опять, что-то случится.
— Возможно. Хотя не думаю.
Она изучающе, пристально оглядела его лицо, каждую черточку. Серьезное, замкнутое, почти угрюмое. Такой была Айрис, пока не появился Тео. Анна протянула руку, дотронулась до его локтя. Они замерли, едва касаясь друг друга, и всё глядели, глядели — и не могли наглядеться.
— Анна, если б я верил в воскресение душ, я бы решил, что когда-то, много веков назад, мы были вместе, а потом я утратил, потерял тебя и с тех пор ищу.
Какая-то женщина, отходя от фонтана, посмотрела на них с откровенным любопытством. Может, услышала последние слова Пола? Или просто заметила, с какой напряженной жадной нежностью глядят друг на друга эти двое.
А если б я видела его чаще? Каждый день? Кто знает, что бы тогда случилось? При всей моей вере в устои, в незыблемость семьи? Можно двадцать раз отказаться и не уйти, а на двадцать первый вдруг согласиться. Она ужаснулась собственным мыслям. Может ли человек за себя отвечать? Может ли она быть уверенной в самой себе? Химия. Так теперь называют любовь. Современное словечко, а за ним все те же тоска, зачарованность и жажда, напрочь отметающие всякое благоразумие…
Химия!
В глазах Пола столько ласки.
— Ты по-прежнему светишься изнутри. Еще молоденькой девушкой ты излучала удивительный мягкий свет. И он, несмотря на все испытания, не погас.
У нее защемило сердце.
— Я так долго — всю жизнь! — живу, точно распиленная надвое. Как же мне хочется быть целой!
Дали звонок на последний акт. Люди заспешили в зал, едва не задевая их в узком проходе.
Пол схватил ее за руку:
— Анна, я понимаю! Я не стану терзать тебя, твою семью. Не причиню боли ни Джозефу, ни Айрис. Ты веришь, что я не причиню боли собственной дочери? Но нам с тобой необходимо увидеться снова.
— Давай сходим в ресторан.
— Когда и…
Две необъятных размеров дамы в далеко не вечерних платьях и облезлых мехах радостно заверещали:
— Ой! Анна! Мы тебя обыскались! Скорее! Сейчас поднимут занавес!
И увели ее, беспомощную, не успевшую ни условиться, ни проститься.
Пол в диком порыве шагнул было следом, но одумался. И, обреченно пожав плечами, быстро ушел.
Толпа спешащих по домам зрительниц вынесла Анну на улицу. Как и условились, ее ждал Джозеф.
— Пойдем, машина за углом. Ты довольна?
— Очень. Я вообще люблю «Аиду».
Машина свернула к северу и выехала из города. На западе заходящее солнце пробило бреши в суровом зимнем небе, меж облаков мелькали лилово-жемчужные и бирюзовые разводы.
— Чудесный закат, — сказала Анна. — И дни снова становятся длиннее.
— Угу.
Джозеф сегодня молчалив. Наверное, у него был трудный день. Молчит? Тем лучше: ей не придется напрягаться и поддерживать разговор. Разобраться бы в себе, в сумятице собственных чувств. Последние год-два, когда стало уже очевидно, что у Айрис сложилась удачная семья и подрастают славные здоровые дети, у Анны стало полегче на душе. А с долгожданным облегчением пришел и покой. Иногда целыми неделями ей удавалось не вспоминать, не думать… Но теперь покой снова нарушен.
Тело горит огнем. Нет, тела нет вовсе: вся она точно клубок обнаженных, трепещущих нервов. Она расстегнула и откинула пальто, обнажив плечи.
— Что такое? Лето в феврале?
— Платье очень жаркое. Рассчитано на зиму в Лапландии, а не в Нью-Йорке.
Он ничего не ответил. Лишь немного спустя, заметив, что она приклонила голову на спинку сиденья, спросил:
— Тебе нездоровится?
— Голова болит. Посижу, пожалуй, с закрытыми глазами.
Неподалеку от дома Джозеф опять заговорил:
— Театр нынче ломился от публики. Всё ваши дамочки?
— Да, целый зал женщин. И два с половиной старичка, вроде мужа Хейзл Барбер. Пенсионеры.
— Ты, верно, встретила знакомых, которых не видела тысячу лет.
— Еще бы. В опере всегда кого-нибудь встретишь. — Вопросы, а особенно голос Джозефа встревожили Анну. Она открыла глаза и, притворившись, что натягивает пальто на плечи, искоса взглянула на мужа. Но он смотрел на дорогу с самым обычным выражением лица.
В спальне она сразу бросилась к шкафу — переодеться в платье потоньше. Внутри по-прежнему полыхал жар. К двери приближался Джозеф: он поднимался по лестнице, впечатывая в ступени каждый шаг. Ничего хорошего это не предвещало. Наконец он вошел и плотно закрыл за собой дверь.
— Вот что, Анна. Я ждал всю дорогу. Я предоставил тебе все возможности признаться. Но ты предпочла умолчать.
Так. Надо удивиться.
— Господи! Ты о чем?
— Актриса ты прекрасная, но не надейся — не поможет. Потому что я там был. Я приехал рано, еще до последнего антракта, и все видел.
— Что все? Может, хоть объяснишь, о чем речь?
— Анна, прекрати! Я не вчера родился. Ты проговорила с ним целых пятнадцать минут.
— Ах, вот ты о чем! — воскликнула она с притворным облегчением. — Ну да, я повстречала у фонтана Пола Вернера. И что в этом особенного?
— Не просто повстречала! Ты беседовала с ним пятнадцать минут о чем-то очень важном! И не пытайся…
Так. Спокойно. Переходи в наступление. Это лучшая защита.
— А ты-то что делал? Стоял с секундомером? Шпионил, вместо того чтобы подойти и поздороваться, как все порядочные мужья?
