– Томми Квилти, – взвизгнула мисс Лэрейси и перекрестилась. – Святые заступники!
Райна завопила от счастья. Сияя, она бросилась Томми на шею и поцеловала в губы. Томми зарделся как рак.
– Я знал, что ты тут. – Он прижимал к груди мокрый блокнот.
– Ну, паря, ты нас и удивил! Вот радость-то! – широко улыбаясь, заявила мисс Лэрейси.
Джип летел по дороге. Впереди засияли окна Уилфа Мюррея. Машина затормозила. О'Тул остался за рулем, Крокер – на заднем сиденье, а Несбитт побежал в дом и объявил собравшейся там веселой компании, что нужно немедленно уезжать. В ответ раздался хохот. Даже тарелки в буфете запрыгали. Никто своих домов покидать не собирался. «Всякая сопля приезжая нам указывать будет», – проворчал какой-то старикашка.
В доме было полно детворы. Несбитт совсем растерялся и рассказал о цунами. Нужно вывезти хотя бы детей. Над ним снова посмеялись, но уже не так дружно. Молодежь начала переглядываться.
– Я умоляю вас! – в отчаянии закричал Несбитт. Смех сразу стих.
– Вон из моего дома! – взревел Уилф Мюррей. – Плевать мне на прилив и на самого черта со сковородками.
Все посмотрели на Несбитта. Матрос выключил рацию.
– Поймите, – сказал он. – Я точно знаю, что идет цунами, я точно знаю, что вы погибнете. Знаю!
Уилф Мюррей оглядел юношу с головы до ног.
– Э! Паренек-то, похоже, судьбу читает, – произнес он.
Кто-то хихикнул и покачан головой, остальные задумались.
– Уезжайте, – твердил Несбитт, разглядывая носки собственных ботинок и деревянные доски под ногами. – Дом вот-вот накроет.
Старик поглубже надвинул бейсболку, задумчиво взглянул на парня ярко-синими глазами, будто слушал, что подскажет ему внутренний голос, и слегка кивнул.
– Он дело говорит, – сказал Уилф. – Поехали.
Все тут же встали, загомонили, задвигали стульями, женщины начали собирать детей. Наконец, толпа высыпала на улицу. Люди рассаживались по машинам и заводили моторы. Несбитт вышел на крыльцо. Небольшая компания задержалась во дворе, обсуждая что-то перед отъездом.
Последними уходила чета Мюррей. Уилф подал руку жене, миссис Мюррей пошатнулась, переступая через порог родного дома.
– Худеть пора. – Она грустно улыбнулась.
В прихожей осталась гореть керосиновая лампа.
– Надо бы лампу погасить, – предупредил Несбитт.
– Мы всегда оставляем в доме свет, – твердо ответил старик и подмигнул парню.
Матросы убедились, что всем хватило места в машинах, и поехали дальше, к дому Брена Катленда. Из открытой настежь двери лилась музыка, играли на скрипке и аккордеоне. Несбитт и здесь говорил с жаром. Компания нехотя погрузилась в автомобили.
Последний дом принадлежал Хани Грининг. Тут не горели теплым светом керосиновые лампы и фонарики. Только в одном окошке мерцала одинокая свеча. Несбитт подошел к красной входной двери, с досок хлопьями осыпалась краска. На стук никто не отозвался. Матрос повернул прохладную медную ручку и просунул голову в щель.
– Эй, – позвал он.
Тихо.
Несбитт помрачнел. Он вошел в прихожую. Слева на полу лежали отблески света. Все звуки стихли, еще когда он постучался. Матрос заглянул в комнату. На столе горела свеча. Пять человек собралось в круге света. Все молчали. Несбитту стало жутко, он прислонился к косяку. Четверо у стола. Еще один, кажется, ребенок, сидел на корточках в углу. Здесь явно ждали дурных вестей. У Несбитта подкосились ноги, он вдруг понял, что эти люди уже знают свое будущее.
Самая старшая женщина с прямыми седыми волосами и лицом, казавшимся в полумраке пепельным, подняла голову и бесстрашно посмотрела юноше в глаза. Она первой нарушила молчание:
– Сидим вот, истории друг дружке рассказываем.
Голос у нее шелестел, словно осенний ветер сухими листьями. Остальные придвинулись к столу и дружно закивали. Косоглазый молодой человек с кривыми зубами и головой, похожей на яйцо, утвердительно замычал и яростно потер рукой нос.
Человечек в углу оказался вовсе не ребенком, а взрослым мужчиной. Руки и ноги у него были скрюченными, на лице лежали тени. Неожиданно он запел сдавленным голосом:
Я хвастаться не буду, но я видал шторма,
Когда борта трещали и лопалась корма.
Я не ходил в героях, которым черт не брат,
Но трусом тоже не был – спросите у ребят.
Везли домой однажды мы восемь тонн трески,
А ночь, слепая стерва, задула маяки.
Я отстоял полвахты, на море – ни огня.
И вдруг могильной стужей дохнуло на меня.
Того, что я увидел, не позабыть вовек.
На палубу шагнули двенадцать человек.
Ни шороха, ни слова в ночи не раздалось,
Когда они явились, промокшие насквозь.
Не видела команда, не видел капитан,
Как наше судно гости направили в туман.
В обход морских ловушек они нас провели,
И вот перед рассветом маяк сверкнул вдали.
Как только стала таять над морем чернота,
Вся дюжина шагнула обратно за борта.
Кабы не эти парни, восставшие со дна,
Была бы нам могилой морская глубина.
Когда-то их корабль на рифы налетел,
И вынесло на отмель двенадцать мертвых тех.
Я в призраков не верил. Я верил парусам.
Я в призраков не верил, пока не встретил сам.
Несбитт окаменел. Человечек встал и заковылял к столу. Старуха бесшумно поднялась со своего места и поплыла к полке над дровяной плитой, где стоял второй подсвечник. Наклонилась над золотистым пламенем, морщины пропали, женщина показалась вдруг Несбитту совсем молодой. Она задула свечу, лицо сразу окутала тьма.
Женщина снова села. Все взялись за руки и стали выжидающе смотреть на последний огонек в центре круглого стола.
– Ист-тории р-раск-казываем, – заикаясь, произнес яйцеголовый. Он гордо улыбнулся, обнажив гнилые зубы. Крепкая молодая женщина с копной медных волос, рассыпавшихся по плечам, и плутоватым взглядом прижала его голову к своей груди и нежно погладила макушку.
– Т-с-с, – сказала она. – Вот и конец истории. Видишь, нас уже матрос первой статьи Несбитт нашел.
Несбитта затрясло. Он не решился спросить, откуда женщина знает, как его зовут.
Люди за столом смотрели на пламя, словно просили о чем-то. Они одновременно подули на свечу, огонек разделился на пять желтых искорок и погас.
Несбитт успел заметить, как человечек снова уселся в углу, пристально глядя из-под набрякших век. Матроса окутала непроглядная тьма. Сердце его заколотилось, он ждал, что в него сейчас вцепятся чьи-нибудь когти. Несбитт тихонько отступил назад, споткнулся и опрометью бросился вон. Он пронесся через двор и прыгнул в машину.
– Уезжают? – спросил О'Тул. – За тобой что, привидения гнались? Ты чего такой зеленый?
– Там пусто. – Несбитт покачал головой. – Поехали.
– А дверь входную за собой не хочешь закрыть? – пробасил с заднего сиденья Крокер.
– Поехали. Поехали!
По нижней дороге в сторону потроширского шоссе тянулись легковушки и пикапы. Они, судя по всему, направлялись к основной трассе на Сент-Джонс. Матросы огляделись. Больше свет нигде не горел.
Убедившись, что задание выполнено, они вернулись за командором Френчем, но на берегу уже не было ни души. Генераторы, прожекторы и ЕФ-7 одиноко чернели на покинутом пляже. Из-за туч над утесом показалась огромная луна, она осветила армейское оборудование и яркие тушки выброшенных на песок рыб. Отчаянно били плавники, с неба камнем падали птицы, громко хлопая мокрыми крыльями, и взмывали ввысь с добычей в острых клювах.
Несбитт снова включил рацию.
– Долина Уимерли эвакуирована, сэр.
– Несбитт, мы ушли с пляжа и направляемся к автобусу Томми Квилти. Прием.
– Вас понял, сэр.
– Мы займемся эвакуацией тех, кто живет дальше к западу.
– Понял, сэр. Так точно, сэр.
– Поезжайте на запад и гоните что есть духу. Как поняли?
– Есть, сэр.
Томми раньше работал водителем школьного автобуса, но его отстранили, потому что он очень любил детей и все время их обнимал. Просто ничего не мог с собой поделать. Томми смотрел на маленькие курточки и кепочки, на невинные глазенки, на то, как неуклюже малыши карабкаются по ступенькам автобуса, и ему страшно хотелось их расцеловать. Ведь они такие милые, от них исходит такой ровный желтый свет. И Томми стискивал ребятню в объятиях. Он точно знал, что в мире нет ничего прекраснее этих детишек. Они придавали ему сил. Но однажды совет школы постановил, что Томми должен уволиться. От родителей поступали жалобы, все боялись Томми и полагали его ненормальным. Председательница совета позвонила Томми и сказала, что раньше такое поведение считалось вполне естественным, а теперь мир изменился. Нельзя трогать человека, пока он об этом не попросит.
– Даже дружески? Даже если вы друг другу рады? Все равно нельзя? – спросил тогда Томми.
– Нельзя.
Ответ поразил его своей жестокостью.
С тех пор прошло пять лет. Целый год автобус ржавел во дворе, пока местный священник не поручил Томми развозить прихожан из клуба по домам после игры в лото или в карты. В остальное время автобус стоял на приколе. Томми каждый день следил, чтобы в нем не поселились мыши и белки.
