Он поднялся в кровати. В него вселился бес агрессивности и былого воодушевления. Зрелище стоило того, чтобы его видеть! Он размахивал руками и кричал: «Они не знают рынок, они не знают товар!»
— Ты прав, па, — сказал я.
— Мне не надо об этом даже говорить. И так знаю.
— Извини, па, я не хотел…
— И извиняться не надо.
— Хорошо.
— Все сходят с ума по мне, хотя со мной все в порядке!
— Но ты ведь немного приболел…
— Все хотят похоронить меня.
— Па…
— Даже ты иногда смотришь на меня, как…
— Па, ты ведь болел!
— Если я лежал в госпитале, это не значит, что я болел. Они залечили меня до полусмерти, я не мог ходить. Но я просто не хочу идти туда, куда они меня заставляют. Иди в машину, они говорят. А зачем мне идти в машину? Я не вызывал «скорую помощь». Глория с Майклом вызвали. И твоя мать, не хочу упоминать ее имя. Иди в постель, говорят они. Я не хочу идти в постель. Я еще не кончен!
Я подумал, как же мне остановить его.
— Па, ты сегодня шикарно выглядишь!
— Не хорони меня прежде времени.
— С чего ты взял, что я собираюсь хоронить тебя?
— Вскоре выясним. — Он в бешенстве оглядел меня. Вероятно, само упоминание слова «похороны» раздражало его. Его опять трясло.
— Я могу снова заняться тем, чем занимался всю жизнь!
Я мог лишь задобрить его.
— Я знаю, па.
— И на рынке меня знают не понаслышке. «Где Сэм? — спрашивают они. — Где Сэм Арнесс?» Мне надо только открыть дверь.
— Знаю, па…
— Я чувствую себя… Видишь? Видишь?
Он неловко помахал руками, изображая гимнастические упражнения.
— Я рад, па…
— Надеюсь.
— Я действительно рад.
— Скоро выясним.
— Что?
— Насколько рад и тому подобное.
— Почему ты не веришь мне?
— Потому что хочу занять у тебя денег.
— Ого! — сказал я.
— Хочу заняться бизнесом.
— Ого! — повторил я.
Он уставился на меня, выискивая хоть трещину в незыблемой стене моей верности.
— M-м… — тянул я время. — М-м…
— Сегодня утром я сходил на берег, как в былые времена…
— Отлично, па. — А что я еще мог сказать?!
— Эти деревья… Ты знаешь, такие же, как за нашим домом, там, в Малой Азии! За домом, в котором родились я и Ставрос. Ты его никогда не видел.
— Я помню, ты рассказывал про него…
— Тебе надо было съездить в Анатолию весной! А ты глуп, мой сын!
— Знаю.
— А деревья около воды… Ты ходил смотреть на них? Здесь, за нашим домом?
— Пока не было времени.
— Какая же такая важная причина отвлекает тебя? Волочишься за прелестными мордашками?
— Я схожу позже.
Он попытался встать.
— Я возьму тебя прямо сейчас, пойдем, сын.
— Она несет завтрак, па.
— Тогда сразу после завтрака.
— Хорошо.
— Хорошо! — буркнул он. Насмешничал? — А теперь скажи, какого дьявола я тут толкую о деревьях?
— Они красивые…
— Они вовсе не красивы, дурень!
— А я всегда думал…
— Сейчас, весной, на них распускаются почки. Понял? И вся округа пахнет весной. Чувствуешь? Иди и понюхай!
Господи, ведь он прав! Ему не привиделось! Я ощутил чудный запах почек!
— О, да! Да! — торопливо закивал я.
— Точно так же пахнет в Кайсери, в Турции.
— Нежный запах. Как у гардении.
— Нет, не как у гардении, а как у акации. Ведь это и есть акация. Вся округа. Теперь скажи, зачем я говорю тебе об этом?
— Наверно, ты хочешь, чтобы я ощутил…
— Эвангеле, ты, может, и ловкач, и гений, но ты — дурень!
— Тогда я не понимаю…
— Как ты умудрился заработать столько денег? Объясни мне.
— А ты объясни мне, какое отношение?..
— В некоторых вещах ты глуп как пробка.
— Па, ты только что сказал…
— Я сходил к воде и посмотрел на деревья. Ну?
— Да, я понял.
— Ничего ты не понял.
Именно так он задразнивал меня в детстве, и я начал презирать и бояться его, как и тогда, тридцать лет назад.
— Па?..
— Что, па? Что, па? Больничных сестер рядом нет?
Я замолк — ну что тут ответить?
— Так ты видишь рядом сестер или нет?
— Нет.
— Для разнообразия ответил правильно.
Увидев Гвен с яйцами и чашкой кофе на подносе, я облегченно вздохнул.
— Ты слышал, как эта шлюха-сестра сказала, что я не могу ходить?
— Па, здесь дама.
— Уверен, что это слово ей знакомо. Правильно, мисс?
Он все еще принимал Гвен за проститутку.
— Да, слышала, — сказала Гвен.
— Когда тебя все время пытаются убить, нужда в вежливости отпадает. Так, мисс?
— По-моему, так, — ответила Гвен.
— А ты что думаешь? — обратился он ко мне.
— Э-э… — бессвязно пролепетал я.
— Э-э! Э-э! — передразнил он меня.
Я залился краской от смущения. В то же время должен признаться, что папаша окончательно стал самим собой.
— Ну и что ты сейчас думаешь? — спросил он.
— Да так, ничего определенного.
— Ложь, ложь и еще раз ложь. Когда ты молчишь, ты много думаешь. Итак, что ты думаешь?
— Ты снова стал самим собой.
— Ага, сукиным сыном?
— Да! — согласился я. — Но…
— Но сестер здесь нет. А деревья, где они?
— У воды, на берегу.
— Правильно! — воскликнул он. — У воды! Ну же, шевели мозгами!
Отец взглянул на поднос, поставленный перед ним.
— Я не хочу яйца, — заявил он. — Разве я их заказывал?
— Па, не надо так обращаться к ней.
— Теперь ты будешь говорить мне, КАК я должен обращаться к ней?
Гвен прервала наш спор:
— А что бы вы хотели, мистер Арнесс?
— Что угодно, — ответил он. — Не хочу беспокойства.
Он взглянул на нее, нежно улыбнулся и взял ее за руку:
— Ты — маленькая очаровательная леди. Жаль, что я не молод, отбил бы тебя у сына. Знаешь, когда мне было 20 лет, я мог всю ночь. Разумеется, единственной моей женщиной была его мать! Но даже когда она мне надоедала, я все равно мог всю ночь. Бедная женщина не знала, куда деваться! Она просила меня, Серафим, опять? — Отец рассмеялся и сжал руку Гвен, затем запел: — Весь день, всю ночь! Серафим! Бедняга!
Мне всегда бывало страшно неуютно, когда отец принимался рассуждать об этой стороне его жизни с мамой, и он знал это.
— Ему бывало не по себе, когда я занимался с его матушкой то здесь, то там. А пацаном он пытался оттаскивать меня от нее. Помнишь? — обратился он ко мне. — Помнишь? Вот это, — он положил свою руку на грудь Гвен, — он называл «обед», и когда я клал матери руку на грудь, то он хотел снять ее. Ого, посмотри, он и сейчас хочет убрать ее оттуда! — И он возбужденно расхохотался. — Весь день! Всю ночь!
Гвен он понравился.
— Держу пари, вы и сейчас в силе, мистер Арнесс.
— А вот насмехаться ни к чему, мисс! В постели я более не могу. Тут я кончен еще в 45 лет. Кончен.
— Ну, пока не попробуешь… — сказала Гвен.
— Не надо лезть в дела других, мисс! — сказал он. — Этот департамент закрылся навсегда. А вот ковры — другое дело. Сегодня я ходил к воде. Один. Сестры за руки меня не держали. Что ты думаешь по этому поводу?
— Это прекрасно, мистер Арнесс, — ответила за меня Гвен.
— Вот именно! Он рассказал тебе, что во сне приходил мой отец? — Он хитро прищурился и добавил: — Он — мой дурень-сын, думает, что я уже не различаю сон и реальность. Но сны говорят правду! Вы верите в сны, мисс?
— Верю, — ответила Гвен.
О Господи, она начала поддакивать ему во всем!
— Отлично! — сказал он. — Проснувшись, я подумал, что, может, я еще встречу кого-нибудь, кто бы не желал моей смерти?
— Па! — возразил я. — Я не хочу, чтобы ты умер.
— Посмотрим! — сказал он зловеще. — Посмотрим!
Он пристально посмотрел на меня.
— Сколько у тебя денег? — спросил он.
Я действительно соображал туго. Только сейчас до меня дошло, что он замыслил…
— Точно не знаю, — увернулся я.
Он пожевал губами, затем повернулся к Гвен и спросил:
— Мисс, вы когда-нибудь слышали, чтобы взрослый человек не знал, сколько у него денег?
— Нет, — ответила Гвен. Сучка.
— Пе-пе-пе! — скривил губы отец. Этими «Пе-пе-пе!» он доводил меня в детстве до слез. Даже сейчас, спустя тридцать лет, эти звуки имели силу и вызывали во мне бешенство.
— Сколько у тебя денег? — спросил он. — У тебя и Флоренс? — Он повернулся к Гвен. — Флоренс, миссис Арнесс Младшая — женщина высокого класса. Отец ее — шишка, тоже имеет кучу денег.
— Я не знаю, па. Правда, не знаю!
Он даже не посмотрел на меня, а продолжил беседу с Гвен.
— Судя по моему опыту, лишь только разговор заходит о деньгах, то и разговора-то, собственно, не получается. Вам это тоже известно, мисс. Когда на следующее утро вы просите денег, то интонация меняется? Так? Вечером — дорогая, милая, сладкая. А утром — я не знаю, сколько у меня денег. Ложь!
