Катарина Причард - Девяностые годы

Ветхие, побуревшие от пыли хибарки — деревянные, парусиновые, сделанные из старой жести, выбеленные или проржавевшие насквозь, похожие на карточные домики, сгрудившиеся на равнине у подножия хребта, по склону которого темнели строения рудников, — странно преобразились. В призрачном серебристом свете они стали как-то таинственно красивы. Вокруг луны сиял радужный венчик.

Стук толчейных станов тревожил тишину и покой ночи; он напомнил Салли об упорной, мрачной, никогда не прекращающейся борьбе за существование — о днях тяжелого труда, которые слагаются в годы, а годы — в десятилетия и длятся всю жизнь для таких, как она. Золотопромышленность принесет богатство и власть немногим избранным; все остальные будут раздавлены ее гигантской пятой, как руда, которую дробят и крошат сейчас толчеи. Салли знала, что и ей не избежать той же участи, хотя она и забыла об этом на мгновение, когда была с Фриско.

Когда Динни вернулся домой, на руднике Айвенго уже назревали тревожные события.

Он искал золото к юго-востоку от Кэноуны, но в это время разнесся слух о золотых россыпях, найденных поблизости от кэноунского кладбища, и туда устремились толпы старателей. Старое русло ручья пролегало под кладбищем, и здесь-то, в золотоносных песках, и таилось золото. Старатели потребовали, чтобы кладбищенская земля была открыта для разработок. Им отвели десять акров, но поставили условием, чтобы они заново разбили участки и приняли меры к охране могил.

Затем прошел слух, что такого-то числа, ровно в полночь, будет разрешено ставить заявочные столбы. И вот во мраке, при мерцающем свете факелов и свеч, сотни старателей ринулись на кладбище, обмерили и застолбили участки. А на утро принесли телеграмму от министра горной промышленности о том, что всякое размежевание участков, произведенное ранее двух часов тридцати минут пополудни, — незаконно, и столбы пришлось вытаскивать обратно.

Три тысячи старателей выстроились в ожидании сержанта полиции, который должен был открыть участки. Когда он с часами в одной руке и белым платком в другой въехал верхом на кладбище, там сразу воцарилась тишина.

Вот он опустит руку с платком, и это послужит сигналом к действию.

Как только это произошло, старатели, сбивая друг друга с ног, бросились к ограде. Заявочные столбы вбивались и вытаскивались вон. В ход пошли кулаки и лопаты; то тут, то там вспыхивали драки из-за границ участков; пыль стояла тучей, ругательства и проклятия висели в воздухе.

Приисковый инспектор сидел в суде три недели кряду, разбирая тяжбы. Почти на каждый участок находилась дюжина претендентов.

Динни и его напарника обставил, по их словам, какой-то жулик, представитель синдиката, — придрался к заявочным столбам.

— Клянусь тебе, Морри, что столбы у нас стояли по всем правилам, — сетовал Динни. — Прежде бывало — нацарапаешь на земле углы участка, застолбишь какими-нибудь веточками — и все в порядке. Да, не те времена. И народ пошел не тот. Таких бандитов, как там, на кладбище, я еще отродясь не видел. Скажешь спасибо, что выбрался цел из этой свалки; а что до суда, так инспектор почти все дела решал в пользу молодчиков из синдиката.

«Свобода и безопасность государства, говорит Сократ, заключается в беспристрастном толковании законов, — пробормотал Крис Кроу. — Когда законы толкуются иначе, судьи обречены на всеобщее презрение».

Новый товарищ Динни был высокий, сутулый, молчаливый человек с белыми как у Энгоры Дэвиса волосами и бородой, хотя и не очень старый. Динни наткнулся на него во время своих разведок у озера Индаргурла. Шестой десяток ему пошел, говорил Динни, а силен и здоров, как бык! В работе с кем хочешь может потягаться, только не больно он до нее охоч. Сказал, что его зовут Кристофер Кроу, а ребята стали его звать «диннин старик Кроу». Он все больше молчит и думает о чем-то своем, а то вдруг припомнит, что сказал какой-нибудь философ или поэт.

Динни повстречался с ним, когда забрел как-то раз глубоко в заросли. Крис жил там один-одинешенек в каком-то подобии шалаша, который он смастерил себе из старых мешков и ржавого железа, и почти уже подыхал с голоду. Рылся в отвалах на заброшенных старательских участках, а когда попадалось немного золота, ходил в Кэноуну и менял его там на муку, сахар и чай.

— Так вот он и жил, когда мы с Барни на него напоролись, — рассказывал Динни. — За десятки миль от людей, один со своими зверюшками — прямо как отшельник какой! А мы нашли россыпь неподалеку от озера и работали на ней. Ну, нет-нет да и заглянешь проведать Криса. Он приручал животных: парочка голубей у него была, несколько ящериц и сорокопут; да потом еще это чудище, которое тут ползает по горам. Туземцы зовут его «мингари». Страшное такое, как сатана, и куда ни заползет, — меняет цвет. Крис приучил всех своих зверей пить из одной миски, а чудище залезало прямо к нему на колени.

Однажды сорокопут налетел на чудище и чуть не заклевал его насмерть. Тогда Крис поставил силок для сорокопута, поймал и выщипал у него все перья на шее.

«Когда увидите вы сорокопута с таким вот клочком перьев на голове, — сказал он нам, — не имейте с ним дела. Это мошенник». И тут же в подкрепление своих слов изрек что-то по-латыни.

Барни уверяет, что у Криса не все дома, ну а мне кажется, что у него мозгов побольше нашего. Когда Барни заболел дизентерией, да так, что на ногах стоять не мог, Крис помог мне сделать носилки и отнести его в Кэноуну. Туда было миль пятьдесят, не меньше. Да, черт возьми, спасибо Крису, что не бросил меня, когда помер Барни. Я чуть не спятил тогда. Вот с тех пор Крис и пристал ко мне.

Комната Динни всегда ждет его, сказала Салли, а его товарища можно устроить в бараке во дворе. Этот барак Салли построила во время болезни Морриса, чтобы разместить там еще нескольких постояльцев. И вот в доме на время обосновался Крис Кроу. Он либо ходил за Динни по пятам, либо сидел один на веранде, бормоча что-то себе под нос.

Моррис заметил, что Крис иногда шепчет про себя греческие стихи, а Салли слышала, как он произносил даже целые речи, обращаясь к гражданам и призывая их охранять демократию. Но о себе Крис говорить не любил, и никто не знал, откуда он родом и как попал на прииски. Динни мог рассказать про него только, что в Англии он считался радикалом и был исключен из университета за то, что не умел держать свои взгляды при себе. Нередко, сидя вечером у костра, говорил Динни, Крис принимался рассуждать вслух и спорить с кем-то, словно видел перед собой каких-то своих старых друзей. Как-то раз он даже представил их Динни:

— Мистер Уильям Моррис, мистер Гайндман,[11] мистер Фридрих Энгельс, — сказал он. — А это мистер Деннис Квин.

— Очень приятно, — произнес Динни, кланяясь собравшимся у костра призракам.

События на руднике Айвенго очень тревожили Динни.

— В чем там дело, Морри? — спросил он в первый же вечер своего приезда.

— Старатели узнали о том, что на айвенговском отводе есть россыпное золото, — отвечал Моррис. — Решили застолбить участки под россыпь и попросили управляющего указать, где залегает жила, чтобы отмерить участки в соответствии с законом 1895 года о добыче золота. А Карлейл показал им на свои заявочные столбы и говорит: «Здесь все — жила, от одного угла отвода до другого». Ну, ребята только посмеялись над этим.

— Я думаю! — усмехнулся Динни. — Это же наше старинное право — искать россыпное золото в любом месте не ближе пятидесяти футов от жилы. А было когда-то не ближе двадцати. Помню, как бесился Арт Бейли, когда ребята начали рыть вокруг его жилы. Поскакал прямо к инспектору. Но старик Финнерти знал свое дело. «Ну а вы что скажете, ребята? — спрашивает он нас. — Двадцать футов — это будет правильно или нет, как по-вашему?» — «Правильно!» — говорим мы. Но потом этот закон отпихнул нас с двадцати на пятьдесят.

— Карлейл не мог указать, где залегает жила, — продолжал Моррис, — потому что у них там вообще никакой жилы нет. Они разрабатывают глубокие россыпи. Ребята застолбили участки прямо у самой шахты, и один старатель нашел самородок весом в пятнадцать унций. Кое-кто добывал от пятидесяти до шестидесяти унций в неделю.

— Ну и что ж, это их золото, — сказал Динни. — Эти английские компании норовят прикарманить себе всю страну; они хотят прижать старателей, отнять у них все права.

— Карлейл потребовал от инспектора предписание о прекращении работ, — продолжал Моррис. — Старатели отказались покинуть участки и продолжали работать. На Золотом Ключе и Хэннанском Центральном тоже застолбили участки под россыпное золото. Все это добром не кончится, Динни. Владельцы рудников ни перед чем не остановятся, чтобы лишить старателей права на россыпи, и, если верить мистеру де Морфэ, правительство на их стороне.