— Но ведь ты прогоняешь меня — значит, мне и уходить, — сказала Шейла. И, помолчав немного, она добавила: — Только куда же мне деваться?
И тут я понял, что она в полной растерянности. Удар она приняла стойко и не стала взывать к моим чувствам, что иногда, несмотря на всю свою гордость, позволяла себе при менее серьезных стычках. Она даже не пыталась коснуться моей руки. Но как ни сурова была ее решимость, она явно растерялась.
Я посоветовал ей переехать к родителям.
— Неужели ты думаешь, у меня хватит на это сил? — с внезапной вспышкой ненависти воскликнула Шейла. — Неужели ты думаешь, я в состоянии слушать их разглагольствования? Да я лучше уеду за границу! — И она принялась называть совершенно неожиданные места, куда ей хотелось бы поехать. — Например, в Сардинию. Или в Ментону. Ты ведь, кажется, тоже ездил туда, когда был болен? — заметила она таким тоном, словно речь шла о бесконечно далеком прошлом. — Когда ты там был, я заставила тебя немало выстрадать. Это твоя месть мне? — вдруг спросила она.
Я молчал — секунды текли.
— По-моему, я давно отомстил тебе, и ты это знаешь, — наконец сказал я.
Шейла, как это ни странно, улыбнулась.
— Тебя это все еще волнует?
— Да, иногда.
— Напрасно.
Она пристально посмотрела на меня, и во взгляде ее я прочел нечто похожее на жалость.
— Я все думаю, не потому ли ты так долго терпишь меня, — сказала она. — Если бы ты тогда не поступил так, ты, наверно, давно бы уже от меня избавился.
Я снова помедлил, затем с полной искренностью ответил:
— Не думаю.
— Я уеду сегодня, — вдруг объявила Шейла.
Я сказал, что это глупо.
— Я уеду сегодня, — повторила она.
— А я тебя не пущу! — сказал я.
— Теперь ты не имеешь на это права! — сказала Шейла.
Я рассердился, что случалось со мной всегда, когда она проявляла своеволие, которое могло повредить прежде всего ей самой. Как же она может уйти из дому, ведь у нее нет другого пристанища? Она должна остаться, пока я не налажу ее дальнейшую жизнь. На все это она ответила одним словом: «Нет!» Гнев мой возрастал, и я метнулся к креслу, намереваясь силой удержать ее. Она даже не отстранилась, только оказала:
— Теперь это уже не в твоей власти!
Я разжал руки. Такова была ее воля.
Не произнося ни слова, мы смотрели друг на друга. Наконец Шейла поднялась с кресла.
— Ну что ж, вот все и кончено, — промолвила она. — Помоги-ка мне собрать вещи.
В эту минуту она, как и я раньше, обратила внимание на ветер и подошла к окну. Деревья гнулись под низко нависшим серым небом. Пышная июньская зелень их даже в сумеречном свете выступала ярким пятном. Из окна тянуло запахом липы.
— Я полюбила этот дом, — заметила Шейла, поглаживая своими сильными пальцами подоконник.
Мы прошли в ее будуар. Там царил страшный беспорядок, которого до нынешнего вечера я не замечал, как и не сознавал того, что от безукоризненной аккуратности Шейлы уже ничего не осталось; так муж не видит, насколько подурнела его жена, хотя это бросается в глаза всякому, кто не встречался с нею год.
Шейла обошла будуар. Хотя она перестала следить за своей внешностью, движения ее были по-прежнему грациозны и энергичны. Она попросила, чтобы я на некоторое время оставил у себя коллекцию монет. Она слишком тяжелая и ценная, чтобы таскать ее с собой из отеля в отель. Прежде всего Шейла упаковала свой патефон.
— Он мне понадобится, — сказала она.
Затем она стала укладывать в чемодан альбомы с пластинками. Я подавал их ей. Принимая очередной альбом, Шейла улыбнулась мне дружеской, немного печальной, но беззлобной улыбкой.
— Как жаль, что у тебя совсем нет слуха, — заметила она.
Я напомнил ей про платья.
— Да, мне, наверно, кое-что понадобится, — равнодушно заметила она. — Достань мне что-нибудь на свой выбор.
Я положил ей руку на плечо.
— Ты должна с большим вниманием относиться к себе!
Хоть мы и расставались, я говорил с ней тем ворчливо-заботливым тоном, к какому прибегал в редкие счастливые дни, когда между нами царили мир и согласие.
— Зачем?
— Ты не следишь даже за лицом.
— Оно мне опротивело! — воскликнула Шейла.
— Это твое дело, но оно у тебя еще красивое.
Это была правда. Хотя она выглядела изможденной, не умывалась с утра, а то и дольше, и не пудрилась, черты лица у нее были все-таки удивительно правильные и глаза по-прежнему сверкали, несмотря на темные круги, которыми они теперь были всегда обведены.
— Оно мне опротивело! — повторила Шейла.
— Мужчины теперь будут увиваться за тобой еще больше, чем прежде, — сказал я, — только ты не должна их уж слишком отталкивать.
— А мне они не нужны.
— Но у тебя же всегда была куча поклонников…
— Да, знаю. Но для меня было бы, наверно, лучше, если б их было поменьше. Да и для тебя тоже…
Она принялась укладывать в чемодан книги, но я остановил ее.
— Послушай, что я тебе еще скажу! Я надеюсь, что ты найдешь человека, который даст тебе счастье. Это возможно, уверяю тебя!
Шейла посмотрела на меня с еле уловимой усмешкой.
— Ты должна в это верить! — настаивал я. — Из нашей совместной жизни ничего не получилось. Но ведь для тебя еще не все кончено.
— Я не стану больше пытаться, — возразила она.
Она села и принялась обсуждать всякие практические вопросы с той деловитостью, которая некогда так поразила меня в ней. Через час она кончит укладывать вещи и отправится в какой-нибудь отель. (Я больше не спорил с ней.) Паспорт у нее в порядке, и выехать за границу она может хоть завтра. Я должен перевести ей деньги в Париж. На юг она сразу не поедет — слишком жарко. (Мне показалось удивительным, что даже в такой момент она способна помнить о том, что не выносит жары.) Лето она, очевидно, проведет в Бретани, а в октябре отправится в Италию. Этим все планы Шейлы исчерпывались. Она добавила, что рано или поздно я, видимо, надумаю жениться. В этом случае она готова по первому требованию дать мне развод.
— Если тебе будет плохо, дай мне знать, — сказал я.
Шейла покачала головой.
— Нет, этого я не сделаю.
— Я тебя очень прошу.
— Нет! — твердо промолвила она. — Если бы даже мне и захотелось, я бы все равно этого не сделала. Я и так причинила тебе достаточно зла.
Шейла поднялась и, отвернувшись от меня, посмотрела в окно. Она стояла прямо, расправив плечи.
— Может быть, тебе понадобится…
— Какое имеет значение, что мне понадобится?
— Не говори так!
Шейла медленно повернулась ко мне.
— Теперь это не имеет никакого значения! — Она вполне владела собой. Голова ее была горделиво вздернута. — И по одной простой причине. Ты, кажется, сказал, что для меня еще не все кончено?
— Разумеется!
— Ну, так ты ошибаешься.
Шейла отчетливо представляла себе свое будущее, но не хотела ни о чем просить меня. Она не сделала ни шагу, чтобы подойти ко мне. Она стояла выпрямившись, опустив руки.
— Оставь меня одну, — сказала она твердо. — Когда я буду готова, я позову тебя.
Я прохаживался по нашему садику. Дойдя до калитки, выходившей на улицу, я повернул обратно и увидел, что Шейла зажгла свет: окно ее выделялось ярким пятном в преждевременно сгустившихся сумерках. Влажный воздух был пропитан дурманяще сладким ароматом лип. Время от времени порыв ветра доносил сюда и запахи реки, но над всем царил в тот вечер густой и пряный запах лип — запах Лондона в июне.
Я не мог прогнать Шейлу. У меня не хватало, на это духу. Мне было совершенно ясно, к чему ведет моя нерешительность. Если уж расставаться, то самое время — сейчас. Вторично я такого решения никогда не приму. Мне представился удобный случай, но я не могу им воспользоваться. Сейчас я уговорю Шейлу остаться, и все пойдет по-старому. И я осужу себя на пожизненное заключение.
Однако в душе у меня не происходило борьбы. Ведь никакого решения я сейчас не принимал. Как и все прочие решения моей жизни, оно было принято задолго до того, как я осознал это, — вероятно, в тот момент, когда я увидел, как растеряна Шейла, а еще вероятнее, когда, горделиво выпрямившись, она заявила, что больше ничего не ждет от жизни. Она смотрела на будущее без всяких иллюзий. Она вообще не была склонна к иллюзиям. Так, без иллюзий, она и будет жить, кочуя из отеля в отель, одинокая и несчастная, год от году становясь все более эксцентричной.
Я не мог допустить этого. И только этим и объяснилось мое решение. Как ни тягостна была наша совместная жизнь, она казалась вполне сносной по сравнению с тем, что ожидало Шейлу. Я должен быть возле нее! Иначе я не могу поступить! Теплый ветер дул мне в лицо, и, вдыхая аромат лип, я склонился перед неизбежностью. Теперь мне уже никуда не уйти от своей судьбы. Надо только как-то выкраивать для себя отдых: раз уж это на всю жизнь, надо найти способ облегчить ее. И со свойственной мне практической сметкой и изворотливостью я уже принялся искать выход. Я бы легче примирился со своей участью, если бы Шейла дала мне возможность общаться с людьми. Но это была бы лишь отдушина. Я принимаю решение на всю жизнь и должен быть рядом с Шейлой, когда бы я ей ни понадобился.
