— Хочешь поощущать? — крикнул веселый водитель и, не дожидаясь ответа, открыл бардачок, вытащил револьвер и сунул Павлу в руки. — Не нажимай только…
Павел взвесил вороненую сталь. Оружие было неожиданно тяжелым, налитым какой-то успокаивающей подлинной силой. Вот он, настоящий ствол, — с уважением подумал Павел и положил револьвер обратно в бардачок. Вдруг подарит? — мелькнула мысль, — что ему стоит? Он покосился на водителя, но тот молчал и сосредоточенно глядел на дорогу.
Две девушки шлепали по грязи.
— Берем? — крикнул Павлу водитель, и не дожидаясь ответа, надавил на тормоза.
Девицы уселись на заднем сиденье, что-то попытались сказать, но парень снова врубил музыку на полную мощность и снова резко рванул с места.
Впереди показался милицейский «уазик», притормозил и выскочили оттуда два милиционера, замахали отчаянно полосатыми палками.
Не обращая на них никакого внимания, водитель джипа прибавил ходу, машина, подскочив на колдобине, взмыла над землей, пронеслась черной птицей мимо милиции, снова ударилась о землю, снова обернулась джипом, и далеко-далеко позади остались растерянные стражи порядка.
Несколько раз Родионов порывался знаками и жестами урезонить лихача, но в конце концов подумал, что отвлекать его хотя бы и на секунду от руля и дороги слишком опасно, а потому, оглянувшись на бледных, вжавшихся в сидение девиц, тоже вжался поглубже в кресло и предал себя в волю Божью.
При въезде в поселок парень сбросил скорость, поехал медленнее, то и дело поглядывая в зеркальце заднего вида, а потом и вовсе остановил машину у какого-то длинного одноэтажного здания, похожего на овощехранилище. Был он теперь серьезен и сосредоточен.
— Вот что, — сказал Родионову, — ты, браток, посторожи машину, я мотор не выключаю… Я сейчас, мигом…
— Я дальше на электричке! Спасибо!.. — крикнул Павел ему в спину, но тот уже вбегал в подъезд дома.
— Придется подождать, — сказал Родионов, обращаясь к девицам. — Угнать могут… Машина дорогая.
Ревела по-прежнему музыка и девицы его не слышали. Они сидели в полнейшей прострации, широко открыв остановившиеся глаза и слабо воспринимая окружающее. Павел склонился к приборному щитку, пытаясь определить источник этой дьявольской, подавляющей волю музыки. Долго перебирал кнопки, но никак не мог определить нужной, а когда, наконец, почти дотянулся до нее — почувствовал вдруг, как несколько сильных и цепких рук хищной стаей налетели на него и рванули, потянули вон из машины.
— Он! Точно он! — кричал над ним радостный взволнованный голос. — И куртка та же на нем. Я сразу смекнул, едрит твою, вышел, воротник поднял, а вещичек и нет при нем. Он! Киллер!..
Родионова, оглушенного ударом по голове, привел в сознание этот захлебывающий крик и, отлепив голову от земли, он поглядел туда, откуда крик доносился.
Усатый старик в синей железнодорожной шинели и в синей фуражке опасливо отступил подальше и погрозил кулаком:
— Душегуб! Попался, голубчик, едрит твою!.. Бей его, ребята!
«Не везет мне с железнодорожниками», — мелькнула у Павла горестная мысль.
— Отставить! — сказал кто-то с другого боку голосом служебным и властным. — А ты лежи, мразь! Морду в землю! Ноги!..
И охнул Павел, когда властный этот голос перетянул его дубинкой поперек спины. Удар отчасти пришелся по локтям, поскольку руки его были скованы за спиной стальными наручниками.
Не так страшен был этот удар и эта боль, не они возмутили его душу и заставили вжаться щекой в холодную грязь, страшнее всего было острое чувство отчаяния, несправедливости и полнейшей беззащитности перед какой-то роковой, преследующей его силой. И ничем нельзя было одолеть и отвести от себя эту злобную, мстительную силу.
И какое-то деревянное отупение овладело всем его существом. Уже доставленный в какое-то полутемное сырое помещение, он вяло отвечал на вопросы, думая лишь о том, что рано или поздно это пройдет, рассосется само собой. Этот глупый железнодорожник что-то там напутал, обознался…
— Подпишите протокол предварительного дознания, — сухо сказал человек в капитанской форме.
Родионов принялся читать бумагу. Почерк дознавателя был аккуратен и разборчив, но суть документа никак не доходила до сознания Павла. Слишком отстраненные и сухие были слова. Звон стоял в его голове и расплывались строки.
— Ладно, — сказал он, взглянув на усталого — отчасти и по его вине человека. — Давайте перо.
Это был очень важный момент, чрезвычайно важный, но Родионов понял это гораздо позднее, когда дело завертелось по-настоящему, все безнадежнее втягивая его в свои бездушные цепкие колеса и шестеренки.
Выходило так, что человека взяли в машине, которая определялась как «средство совершения преступления». Две девицы из местных — Кокшенева Капитолина и Неретина Татьяна в один голос заявили, что два бандита захватили их на дороге в качестве заложниц. Преступники, одному из которых удалось впоследствии скрыться, не реагировали на сигналы и предупредительные выстрелы группы захвата и продолжали движение в направлении поселка… Но самое безнадежное — следы отпечатков пальцев на револьвере.
Родионова, отняв у него часы, шнурки и ремень, поместили на ночь в каком-то заброшенном сарае, спихнув в промозглую и стылую яму. Пол был земляной, пахло навозом…
«Ничего себе райотдел, — вяло удивлялся Родионов, — Сарай какой-то колхозный».
Утренний допрос вел уже майор.
«Это он меня дубинкой», — узнав голос, подумал Павел.
— Знаком ли вам Айвазов Магомед Таймуринович?
— Не знаю такого.
— Напоминаю вам, что признание облегчает…
А потом Родионов и вовсе замолчал.
Еще через день у него была очная ставка.
— Не знаю, не видел его, — пытался спасти Родионова какой-то незнакомый Лева.
— Он! — валил такой же незнакомый Мишка. — Ты что, не помнишь, Лева, как он про Таймуринчика расспрашивал? Точно он, гаденыш!..
— Ага! — радовался немилосердный майор.
На третий день приведенный на допрос Родионов поразился тому, как распухло его «дело». В нем было уже страниц сто и на обложке синим карандашом начертан был номер.
Павла Родионова бил озноб и приятно шумело в голове.
От него добивались сведений о напарнике.
— Молодой, веселый… — говорил Павел и улыбался, глядя поверх головы следователя. — А я по дороге шел…
— Откуда вы шли?
— Из Барыбино. С дачи.
— С какой дачи?
— Ну соседки моей дача. Она умерла… Клара Карловна Розенгольц…
Он заметил как вздрогнул сидящий напротив него человек, как споткнулось и застыло его перо.
— Товарищ капитан, зайдите на минутку! — крикнул он в дверь. А когда капитан вошел, продолжил сурово: — У нас есть сведения, что вы, кроме дачи, завладели еще кое-какой ее собственностью…
— Как же, — грустно усмехнулся Родионов. — Груда бриллиантов…
— Ну и… — следователи быстро переглянулись.
— Я их Филину отдал, — сказал Павел. — Он сказал, что это подделка. А я не верю…
— Хорошо, — сказал майор, захлопывая папку с делом. — Уговорили. Будем внимательно проверять вашу версию. Мы довезем вас до станции. Никуда из Москвы в ближайшее время не отлучайтесь. И подпишите вот эту бумагу о неразглашении… Это в интересах вашей же безопасности.
Они его довезли, как и обещали. Родионов вышел из машины.
«Филин — сила! — подумал Павел. — По всей России один Филин…»
Его сотрясал сильнейший озноб, кровь била в виски и мозг туманился. В каком-то полузабытье в одну минуту очутился он уже в Москве. Потом лежал в постели, вяло отвечал на вопросы склонившегося над ним полковника. Больше всего ему хотелось, чтоб наконец все оставили его в покое…
— Надо звать «скорую» — сказал из-за реки далекий незнакомый голос, а Павел Родионов плыл на лодке, лежа на копне сена, глядел в высокое синее небо, и душа его была абсолютно безмятежна, и не было в ней больше никакой скорби и тесноты.
Тихо зазвонил в салоне мобильный телефон. Филимонов, не снижая скорости, нащупал его и поднес к уху. Видимо ему говорили о чем-то очень и очень серьезном, потому что Ольга, сидевшая рядом на пассажирском сидении, взглянув на его переменившееся лицо, не на шутку встревожилась.
— Ильюша, в чем дело? Что стряслось?..
— Погоди ты! — отмахнулся он досадливо. — Дача!? В Барыбино дача?! Опера уже там! Так, слушай меня внимательно. Немедленно поднимай бойцов и туда. С инструментом! Я через час там буду, встречу вас. Да, на «корвете»… Держите связь.
Он отбросил мобильник на заднее сиденье, круто развернул машину, пересекая двойную линию и склонился к баранке.
— В чем дело, Ильюша?
