— Пора отчаливать, — продолжал хриплый голос. — Уже седьмой час.
Внезапно вспомнив о случившемся вчера, Энтони спросил, как его колено.
— Да все так же.
— Ты выспался?
— Конечно же нет, — раздраженно отозвался Марк. Затем, отведя взгляд, добавил: — Я не могу встать. У меня нога как деревянная.
Энтони напялил сапоги и, открыв дверь сарая, чтобы впустить солнечные лучи, подошел к Марку и сел на краешек его кровати.
— Неплохо было бы наложить чистую повязку, — сказал он и начал развязывать бинт.
Корпия прилипла к сырой плоти. Энтони осторожно потянул за нее, затем отпустил.
— Пойду попрошу немного теплой воды в магазине, — сказал он. Марк едва слышно хохотнул и, взяв кончик повязки большим и указательным пальцами, резко рванул. Квадратный кусок розоватой ткани остался у него в руке.
— Нет! — крикнул Энтони, морщась, как будто бы боль была его. Но Марк только презрительно улыбался. — Ну вот, теперь снова идет кровь, — добавил Энтони уже другим тоном, найдя медицинское оправдание своему выкрику. Но на самом деле не струйка свежей крови обеспокоила его больше всего, когда он склонился, чтобы посмотреть на рану, обнаженную Марком. Колено полностью распухло и было почти черным от синяков, а по краям вновь вскрывшейся раны плоть была желтой от гноя.
— С таким коленом ты вряд ли сможешь ехать, — сказал он.
— А это уж мне решать, — был ответ Марка, и спустя секунду последовало добавление: — В конце концов ты сам решился ехать позавчера.
Эти слова выражали презрительное уничижение. «Если такой слабак, как ты, может превозмогать боль, то уж я-то, конечно…» Именно это он имел в виду. Но оскорбление, как показалось Энтони, было ненамеренным. Причиной его послужило крайнее высокомерие, почти ребяческое по своей неразумной силе. Кроме того, колено бедняги было действительно повреждено. Времени для оскорблений не оставалось.
— Со мной было практически все в порядке, — примирительным тоном проговорил Энтони. — А у тебя нога, которая в любой момент воспалится.
Марк набычился.
— Уж если я не иду пешком, а еду на муле, все будет в порядке, — настаивал он. — Просто колено слегка задубело и в синяках. Да и кроме того, — добавил он, противореча тому, что было сказано перед этим, — в Миахутле есть врач. Чем скорее я попаду к нему в руки, тем лучше.
— Пока ты трясешься на муле, будет гораздо хуже. Вот если б ты подождал здесь денек-два…
— Дон Хорхе подумает, что я предал его.
— К черту дона Хорхе. Пошли ему телеграмму.
— Здесь не работает телеграф. Я спрашивал.
— Ну тогда пошли mozo.
Марк покачал головой.
— Я не доверяю ему.
— Почему?
— Он напьется при первой же возможности.
— Иными словами, ты не хочешь его посылать.
— Кроме того, будет слишком поздно, — продолжал Марк. — Дон Хорхе через день или два уже уедет.
— И ты воображаешь, что сможешь отправиться с ним?
— Я думаю быть там, — сказал Марк.
— Ты не сможешь.
— А я говорю тебе, что буду там. Я не собираюсь подводить его. — Его голос был холодным и охрипшим от едва сдерживаемого гнева. — А теперь помоги мне встать, — приказал он.
— Не буду.
Двое в молчании смотрели друг на друга. Затем, сделав усилие, чтобы сдержать себя, Марк пожал плечами.
— Ну ладно, так и быть. Я кликну mozo. А если ты боишься отправляться в Миахутлу, — продолжил он тоном дикарского презрения, — можешь проваливать назад в Тапатлан. — Я обойдусь и один. — Затем, в открытую дверь, он крикнул: — Хуан! Эй, Хуан!
Энтони пришлось капитулировать.
— Хорошо, пусть будет по-твоему. Если ты действительно сошел с ума… — Он не договорил: — Но я ни за что не отвечаю.
— Тебя и не просили, — ответил Марк. Энтони встал и пошел за аптечкой. Вынув корпию, он промокнул рану и наложил свежую повязку. Сцена прошла в молчании; затем, пытаясь забинтовать рану, Энтони произнес:
— Надеюсь, мы прекратили ругаться? Так, наверное, будет легче?
Несколько секунд Марк был полон ненависти и безразличия.
Затем он поднял глаза и выдавил из себя примирительно-дружескую улыбку.
— Мир, — сказал он, одобрительно кивая. — Мы заключим мир.
Но он не принял во внимание боль. Она началась, мучительная, лишь только он пытался выполнить поставленную перед собой задачу спуститься с нар. Но без того, чтобы согнуть поврежденное колено, это оказалось невозможным, даже с помощью Энтони, а согнуть колено было пыткой. Когда он наконец поднялся на ноги, он был весь бледен и его лицо выражало свирепость.
— Все в порядке? — спросил Энтони.
Марк кивнул и хромая вышел из сарая, даже не взглянув на Энтони, словно тот стал его заклятым врагом.
Пытка снова началась, когда пришла пора взбираться на мула, и возобновлялась с каждым шагом, делаемым животным. Как и днем раньше, Марк ехал впереди. Во главе кавалькады он доказывал свое превосходство и вместе с тем оставался недостижимым для любопытных глаз. Воздух был по-прежнему холодным, но время от времени Энтони замечал, что Марк вынимал платок и прикладывал его к лицу, словно был в испарине. Каждый раз, когда он клал платок в карман, он с новым, каким-то дикарским усердием пришпоривал мула.
Дорожка уходила вниз, затем снова поднималась, вилась по склону среди сосен и опять опускалась вниз, вниз, вниз. Прошел час, потом два, три; солнце высоко стояло в небе, и жара была нестерпимой. Три часа, затем три с половиной, и вот наконец пошли лесные опушки, холмы и поля, скирды кукурузы с индейских полей, ряды хижин, старуха, несущая воду, загорелые дети, молчаливо играющие в пыли. Авантюристы находились на окраинах нового селения.
— Как насчет того, чтобы выйти и пообедать здесь? — высказал мнение Энтони и с помощью шпоры перевел мула на рысь. — Мы могли бы достать свежих яиц, — закончил он, поравнявшись с другим мулом. Лицо, когда Марк обратил его к нему, было белым, как полотно, и, когда он разжал стиснутые зубы, чтобы заговорить, нижняя челюсть непроизвольно затряслась.
— Мне думается, стоит двигаться вперед, — начал он почти неслышно. — У нас впереди еще длинный путь… — Затем он отчаянно заморгал, голова опустилась, а тело, казалось, вот-вот сползет. Он припал, нагнувшись вперед, к шеи мула, завалился на сторону и упал бы на землю, если бы Энтони не подхватил его за руку и не удержал в седле.
23 июля 1914 г.
Энтони снова вздремнул после звонка и поэтому опоздал к завтраку. Когда он вошел в маленькую гостиную, Брайан взглянул на него испуганными глазами и, словно почувствовав за собой вину, быстро сложил письмо, которое в тот момент читал, и убрал его к себе в карман. Это, однако, произошло после того, как Энтони, находившийся на противоположном конце комнаты, узнал достаточно четкий и изысканно наклонный почерк Джоан. Произнеся подчеркнуто небрежным тоном «доброе утро», он сел и принялся медленно наливать себе кофе с таким видом, словно это был сложный научный процесс, требующий максимума внимания.
«Сказать ли ему сейчас? — размышлял он. — Да, я должен это сделать. Это должно исходить от меня, даже несмотря на то, что он уже все знает. Проклятая девчонка! Почему она не смогла сдержать свое обещание?» Он чувствовал праведный гнев по отношению к Джоан. Нарушить собственное слово! И какого черта она разболтала Брайану? Что произойдет, если его рассказ будет отличаться от ее? И тем не менее, каким дураком он будет выглядеть, если признается теперь, когда уже поздно? Она лишила его права, любой возможности рассказать Брайану о том, что случилось. Женщина сорвала план его действий, и пока его гнев превращался в жалость к самому себе, он ощущал себя человеком, полным самых наилучших намерений, исполнение которых нарушилось в самый последний момент. Она закрыла ему рот как раз перед тем, как он собирался произнести те слова, которые поставили бы все точки над i, и поступив так, сделала ситуацию абсолютно невыносимой. Чего она ожидала от него теперь, когда Брайан обо всем знает? Вместо ответа на этот вопрос он, по крайней мере на первые несколько минут, закрылся газетой «Манчестер гардиан». В укрытии он притворялся, поедая яичницу, что испытывает огромный интерес ко всему тому, что там писалось о России, Австрии и Германии. Но затянувшееся молчание наконец стало невыносимым.
— Похоже, дело идет к войне, — в конце концов произнес он, не покидая своего бастиона.
С другого конца стола Брайан подал слабый знак согласия. Текли секунды. Затем послышался шум отодвигаемого стула. Энтони сидел не двигаясь, глубоко озабоченный мобилизацией в России и не обращая внимание на то, что происходит в непосредственной близости от него. Только когда Брайан открыл дверь, он спросил, наполовину повернувшись, но не настолько, чтобы видеть лицо Брайана.
