Кто победил, кто пришел первым к финишу? Да какая разница!
Раскладывают подстилку, режут хлеб и сыр, открывают «саперави».
– Ну, Мишка, за сдачу сессии! – говорит Олег.
– Да какая нынче сессия, – отшучивается Миша, – я и не готовился вовсе. Вот на первом курсе да, страшно вспомнить!
Все смеются, разбирают бутерброды. Леночка протягивает Насте клубнику, ярко-красную, словно наполненную солнцем. Ягода лежит в ладони, точно алое яйцо невиданной птицы в слишком большом для него гнезде. Капли воды блестят на смуглой Настиной коже, мокрые короткие волосы кажутся чернее.
Настя говорит о, какая большая! – и надкусывает ягоду. Сладкий сок на деснах и языке, алые капли на ладони.
– Ты только что была вылитая Ева, – говорит подруге Леночка.
– Вот мой Адам, – отвечает Настя, обнимая Олега.
Они целуются, сначала прищурившись, будто от солнца – в самом деле, яркого и слепящего, – а потом и вовсе закрыв глаза, и Света хочет отвернуться, но не может, смотрит не отрываясь, первый взрослый поцелуй в ее жизни, не в кино, а рядом, совсем близко.
– Эй, кончайте уже, – говорит Леночка. Она хочет еще сказать «тут дети», но видит серьезное, сосредоточенное Светино лицо и вместо этого добавляет: – Тут пенсионеры плавают!
С островка видно пять-шесть лодок. В некоторых и правда немолодые пары с внуками, старики в белых в дырочку шляпах гребут, бабушки обмахиваются сложенной веером газетой, малыши брызгаются, норовят свалиться в воду. Лет десять назад и они вот так катались: Олег, Настя, Леночка и Мишка. Каждое лето, сколько себя помнят, встречались здесь, на дачах, сначала – совсем дети, потом – подростки, а вот теперь – студенты, без пяти минут молодые специалисты, строители будущего.
Леночка поднимается, делает еще глоток саперави, облизывает губы.
– Надо было портвейн купить, я сладкое больше люблю, – говорит она.
– Ой, по такой жаре меня со сладкого развезет, – отвечает Настя.
Леночка скручивает на затылке длинные светлые волосы. Когда она поднимает руки, грудь под темным купальником кажется еще больше. Как всегда, глядя на Леночкин бюст, Света думает, какая маленькая ее собственная грудь. Впрочем, Свете только пятнадцать, может, еще пара лет у нее есть?
Леночка худая и длинноногая, красивая, но совсем не спортивная, не то что Мишка: чемпион экономического факультета МГУ по бегу, участник университетских легкоатлетических турниров, к.м.с. по плаванью – можно гордиться таким братом. Впрочем, Света им всегда гордилась, с самого детского сада. Все девчонки во дворе знали, какой у нее брат.
Леночка с визгом вбегает в воду, окруженная радугой брызг, смешно выкидывая вбок длинные красивые ноги. Мишка догоняет ее, хватает на руки и…
– …и за борт ее бросает в набежавшую волну, – комментирует Олег.
Потом они снова сидят на берегу, мокрые и счастливые, Олег обнимает Настю, Леночка кладет голову на колени Мишке. Света ложится на спину и, прищурившись, смотрит на солнце. Буду загорать, пока не сгорю совсем, думает она, но потом вспоминает, как прошлым летом целую неделю ходила розовая как поросенок, и отползает в тень.
Мишка перебирает светлые Леночкины волосы, наматывая на палец локон за локоном. Олег просит Настю почитать стихи, и Настино лицо сразу делается задумчивым, словно она перебирает в уме каталожные карточки.
– Мне с тобою пьяным весело, смысла нет в твоих рассказах, – начинает она, и Света думает: как это нет смысла? Это у Олега-то? Она не сомневается, что Настя читает именно Олегу: кому же еще читать любовные стихи, как не ему? Вот и он сам смотрит влюбленно из-под очков, будто не слышит слов, а только видит, как двигаются темно-красные Настины губы. Настя читает серьезно, ни на кого не глядя, полуприкрыв глаза, будто целуется, и только после последних слов – …не покину я товарища, и беспутного и нежного – улыбается и смотрит на Олега.
– Это Цветаева? – спрашивает Мишка.
– Ахматова, – говорит Леночка. – «Вечер», 1912 год. – Потом добавляет: – La fleur des vigne pousse, Et j'ai vingt ans ce soir.
Леночка все-таки страшная пижонка: знает, что, кроме нее, французского никто не понимает, вот и выпендривается. Ей, впрочем, положено: не зря же она учится в Инязе. Оглядев всех победным взглядом, она милостиво переводит:
– Распускается цветок винограда, а мне сегодня вечером двадцать лет.
Им четверым тоже по двадцать лет. Вот они впятером стоят на платформе, прозрачный вечерний воздух наполнен стрекотом, не разберешь – не то провода, не то кузнечики. Девочка-подросток, две девушки, двое юношей. Брат и сестра, двое друзей, две подруги. Две влюбленные пары и взволнованный наблюдатель. Дачная платформа, дощатая будка кассы. Вот они стоят впятером, Леночка на высоченных каблуках, считай, одного роста с Мишкой, рядом Настя – белая мини, смуглые узкие бедра. Околдованный этим контрастом, Олег то и дело скользит взглядом по ее ногам. Лицо восторженное и зачарованное, и Света не может отвести глаз, так и смотрит на Олега, даже когда из-за спины нарастает гул московской электрички и все подаются к краю платформы – встречать.
Распахиваются зеленые двери, поезд выдыхает людскую толпу. Полные женщины в душных платьях, мужчины в светлых шляпах и мятых костюмах, усталые, злые, измученные, приготовившиеся к последнему рывку до спасительной прохлады дачного участка, к марш-броску по пристанционной аллее, мимо почты, милиции, мимо закрытого магазина, а потом – по зеленым улочкам между дощатых заборов чужих дач, с авоськами, сумками, портфелями, нагруженные купленными в городе хлебом, колбасой, сыром, сливочным маслом, молоком в протекающих пирамидках бумажных пакетов, макаронами, крупой, луком, полуфабрикатами, реже – солью.
Полный мужчина вытирает лысину носовым платком, плачет какой-то ребенок, электричка с грохотом набирает скорость, обдавая Свету прощальной воздушной волной. Платформа пустеет, и только на дальнем краю стоит девичья фигурка и машет рукой.
Это приехала Тата Шарова.
Кто первый придумал положить в воланчик камушек, чтобы не сдувало ветром? Да какая разница!
Кстати, камушек это был или шишка? Наверно, все-таки камушек, у Звенигородских на участке растут одни сосны, а сосновую шишку фиг засунешь в воланчик, годятся только еловые. Значит, камушек. Да, точно, камушек: Олег отряхивал его от земли, взвешивал на ладони, словно прикидывал, сравнивал с результатом каких-то сложных математических вычислений: правильный ли вес, хороша ли форма? Что говорит на эту тему термодинамика?
Или нет – аэродинамика. Тьфу, за четыре года Леночка совсем забыла физику, а ведь когда-то была пятерка.
У школе у нас всех были пятерки, да и сейчас тоже у всех – повышенная стипендия, Олег идет на красный диплом, он все-таки самый умный.
Умный-то умный, а в бадминтон играет плохо: ни одной подачи отбить не может, то и дело нагибается, ищет воланчик в траве. Камушек, видать, плохо помогает, и в конце концов он отдает ракетку Насте, а сам садится на ступеньки летней кухни рядом с Татой и маленькой Светочкой. Они чистят картошку на ужин, серпантин кожуры собирается горкой у их ног.
– Идите к нам, девушка, – машет Олег Леночке, – я дам вам парабеллум. В смысле – нож.
Леночка качает головой: лень вылезать из гамака. Покачиваясь, она смотрит, как в сумерках летает белый волан, слушает равномерные глухие удары о натянутые струны ракеток, считает про себя: десять, одиннадцать, двенадцать… Воланчик чертит в воздухе резкую параболу, Настя вытягивается во весь невысокий рост, подпрыгивает, смеется – есть! Воланчик падает в траву, на этот раз Мишка так до него и не дотянулся. Он расстегивает рубашку, снимает и кидает Леночке.
– Становится жарко, – говорит он.
От рубашки пахнет Мишкиным потом, разгоряченным мужским телом, натренированными мускулами. Леночка слышит прерывистое дыхание игроков, вскрики, смешки; считает: одиннадцать, двенадцать, тринадцать… загадывает: если доиграют до двадцати – все будет хорошо.
Что всё? Как именно хорошо? И у кого? Да какая разница! У них всех: у Насти и Олега, у нее с Мишкой, у Мишкиной сестры, даже у Настиной однокурсницы Таты, которую Леночка видит первый раз в жизни.
Пусть у всех всё будет хорошо, ей не жалко. Сегодня такой вечер, такое лето, что кажется – счастья хватит на всех.
Темнеет, фигуры игроков почти не видны, только едва различимое белое пятнышко летает в воздухе туда-сюда под аккомпанемент упругих ударов ракеток, отсчитывающих свои четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать…
Из открытой двери летней кухни льется свет, Тата встает и собирается нести кастрюлю с картошкой к плите. Олег, конечно, отбирает.
– Она совсем легкая, – говорит Тата.
