— Отец выбирал, — заметила она.
Томас развернул бумагу. Под ней оказалась маленькая коробочка. Он открыл ее. Внутри лежали серебряные запонки с его инициалами: ТРК. «Р» означало «Рэндольф» — его второе имя.
— Прийя всегда пыталась заставить тебя носить эти пижонские рубашки с французскими манжетами, — усмехнулся отец. — Я подумал, что с ними ты быстрее привыкнешь.
— Да. Она много чего старалась заставить меня делать, — сказал Томас.
Элена вытащила еще один сверток.
— Я купила это для нее. — Она вздохнула. — Нашла в букинистическом. Наверное, я могла бы его не доставать, но все же я бы хотела, чтобы ты взял это с собой.
Томас покачал головой:
— Она не вернется, мам. Так что не вижу в этом смысла. — Ему не хотелось быть резким, но и не хотелось, чтобы у родителей оставалась ложная надежда.
Элена снова вздохнула:
— Даже если так. Все равно. Возьми с собой.
Томас неохотно принял сверток.
— Мне развернуть?
Мать кивнула.
На сей раз это оказался сборник стихов Сароджини Найду.
— Прекрасный подарок, — сказал Томас. — Она любила Найду.
— Может быть, прочитаешь нам что-нибудь?
Томас хотел отказаться, но ему стало жаль расстраивать мать. Он открыл книгу на стихотворении, называвшемся «Мимолетность», и прочел его вслух. Стихи были мелодичными и завораживающе красивыми, но не вызвали в его душе никакого отклика.
Нет, не печалься; новые надежды, и лица, и мечты,
И нерастраченная радость тех лет, что не успел еще
прожить,
Твое же сердце обвинят в измене за то, что горю отдается
нынче,
И предадут глаза твои их слезы.
Он закрыл книгу. В комнате воцарилась тишина. Никто не знал, что сказать. Положение спасли часы, пробившие восемь. Томас встал, с трудом скрывая облегчение.
— Я прошу прощения за то, что побыл так мало, но мне еще нужно успеть переодеться перед тем, как я поеду на вечеринку.
— Конечно, конечно, — согласилась Элена. Глаза у нее были грустные.
Родители проводили его до дверей. До начала обеда они старались вести себя как можно жизнерадостнее, теперь же лица обоих, по контрасту, казались ужасно печальными.
— Если что — звони. В любое время, днем или ночью, — сказала Элена.
— Со мной все будет хорошо, — заверил Томас, поцеловал мать в щеку и пожал руку отцу. — Не волнуйтесь за меня.
Но он знал, что не убедил их.
Томас вернулся в город и на минутку заскочил домой, чтобы переодеться в смокинг. Он чувствовал себя абсолютно разбитым. Глупая была идея — отпраздновать Рождество в Южной Каролине. Конечно, праздники — это хорошо, но даже и в лучшие времена Томас жутко уставал от всего этого общения, гостей и вечеринок. Сейчас ему просто необходимо было выпить. Единственное, что в данный момент привлекало его в клэйтоновской корпоративной вечеринке, — это то, что спиртное там всегда лилось рекой.
Он поймал такси до отеля «Мэйфлауэр». Машина остановилась у входа в девять часов. Томас знал, что на его опоздание никто не обратит внимания. Корпоративы в «Клэйтон» обычно продолжались до самого утра.
Старинное здание было построено в стиле боз-ар. Томас вошел в великолепно отделанное лобби, и его сразу же окружил многоголосый гул. В вашингтонском отделении «Клэйтон» — всего их было двадцать, в разных частях света — работало около двухсот адвокатов и человек четыреста прочего персонала. Когда все собирались вместе, шум стоял такой, что приходилось почти кричать, чтобы тебя услышали.
Он прошел дальше, в огромный зал для приемов, и поздоровался с группой знакомых. Они обменялись шутками и традиционными офисными сплетнями, и Томас, извинившись, направился к бару. Он заказал «Манхэттен», постоял минуту, наблюдая за тем, как бармен смешивает виски, вермут и биттер, взял бокал и сделал глоток, глядя на море лиц вокруг, раскрасневшихся от возбуждения и алкоголя.
В этой толпе он всегда ощущал прилив какого-то радостного волнения. «Клэйтон» считалась одной из самых престижных юридических фирм в мире. За последнее десятилетие благодаря все более расширяющемуся внутреннему рынку, ряду слияний с международными компаниями и росту мирового энергетического сектора партнеры фирмы превратились в миллионеров, а рядовые адвокаты и юристы, такие как Томас, почувствовали вкус к деньгам и хорошей жизни.
Прийя ненавидела все, связанное с «Клэйтон». Она была против того, чтобы Томас посылал туда резюме, и до хрипоты доказывала ему, что только работа в какой-нибудь общественной, благотворительной организации может считаться настоящим, правильным делом. Он внимательно слушал ее — Томасу всегда была важна точка зрения Прийи. Но не соглашался. Возможно, труд за копейки в организации по защите прав человека и способен принести моральное удовлетворение, но с точки зрения карьеры это путь в никуда. В один прекрасный день Томас мечтал оказаться там же, где и его отец, — в одном из федеральных судов. Чтобы достичь этого, он должен был играть по-крупному.
— Привет, незнакомец.
Знакомый голос заставил его вздрогнуть. Томас обернулся и утонул в зеленовато-голубых глазах Теры Атвуд.
— Я звонила тебе все выходные, — продолжила Тера, — но ты не отвечал. — Она придвинулась на шаг ближе и положила руку ему на плечо. — Веселился?
Тера закончила Чикагскую юридическую школу и появилась в фирме на год позже, чем Томас. Она была умна, полна жизни и очень хороша собой. Сегодня на ней было расшитое серебряными пайетками платье, которое делало ее похожей скорее на звезду варьете, чем на подающего надежды адвоката в крупной юридической фирме.
— Я ездил к морю с друзьями, — сказал Томас и огляделся по сторонам — вдруг на них кто-нибудь смотрит. — Забыл Black-Berry дома.
Он постарался расслабиться, но получилось плохо. Эффект, который производило на него присутствие Теры, можно было описать двумя словами: желание и вина.
Она игриво улыбнулась:
— Мы могли бы сбежать отсюда и отправиться туда, где никого нет.
Чувство вины усилилось.
— Не думаю, что это хорошая идея.
Тера посмотрела на него слегка обиженно:
— Мой дорогой Томас. Ты, кажется, забыл, что Прийя ушла от тебя. От кого тебе прятаться?
— Они этого не знают. — Он обвел взглядом толпу.
— И как долго ты собираешься держать этот факт в секрете?
— Не знаю. — Разговор выходил неловкий, и Томас от всей души желал быстрее его закончить.
— Ты что, стесняешься меня? — Тон Теры был легким, но вопрос не становился от этого менее колким.
— Конечно нет, — быстро возразил Томас. И почему только он стремится ее успокоить?
Она снова коснулась его плеча:
— Как насчет завтра?
Томас заметил, что один из партнеров смотрит в их сторону, и быстро отвел глаза.
— Да, завтра будет лучше, — сказал он, надеясь, что Тера поймет намек и оставит его в покое.
— Жду не дождусь, — промурлыкала она и отошла, чтобы поприветствовать знакомую.
Томас проводил ее взглядом. Больше всего на свете ему хотелось бы оказаться не здесь, а где-нибудь еще. Связь с Терой являлась как раз одним из необъяснимых этапов в его жизни. Он всегда презирал стиль отношений, царивший в фирме, — все эти офисные интрижки, любовницы на стороне. И был верен Прийе. В течение трех лет Тера работала вместе с ним над делом «Уортон», но Томас считал ее не более чем приятельницей. Потом случилось несчастье с Мохини, и все вдруг изменилось. Она потянулась к нему в тот момент, когда он был наиболее уязвим, — когда горе Прийи трансформировалось в обиду и озлобленность.
Их роман начинался вполне невинно — шуточки, подколы, похлопывания по плечу. Но как-то незаметно, в водовороте подготовки к судебным слушаниям по делу Уортон, на фоне депрессии Прийи, Томас переступил грань, отделявшую симпатию от неодолимого влечения. Он уходил с работы все позже и позже, не желая возвращаться домой, боясь скандалов, которые Прийя устраивала по любому поводу, настоящему или надуманному. Он совсем не мог разговаривать с ней о Мохини — Прийя была не в состоянии даже произносить ее имя. Томас чувствовал себя несчастным и одиноким, а Тера была рядом. Не просто рядом — она завораживала и завлекала.
До того как ушла Прийя, они ни разу не были вместе, но за последние три недели Томас два раза побывал в квартире Теры на Капитолийском холме. На ночь он не оставался — чувство вины было слишком сильным. Но он поддался искушению переспать с ней. Тера была молодой и красивой, а его жена ушла.
Томас взглянул на часы — было уже десять. Он собрался с духом, прошелся по залу, поговорил с парой знакомых, сказал что-то остроумное одному из старших партнеров, заставил рассмеяться другого. Что ж, время, положенное приличиями, он отбыл. Теперь можно уходить. Томас вышел из «Мэйфлауэр» и пошел пешком вниз по Восемнадцатой улице к Кей-стрит. Ночь была холодной и ясной. Сквозь дымку смога виднелись звезды. Томас плотнее закутался в пальто. Он хотел остановить такси, но передумал. Лучше он прогуляется.
