И все же улица не расставалась со славой самой тихой в Ньюклэре. Все, что происходило в этом мире, случалось не здесь, а у соседей.
А вдруг здесь произошло такое, что обитатели улицы долго потом скорбно качали головами и переглядывались так, словно уже за углом их ждало проклятие и моровая язва на все сто лет вперед.
Старик Лебона просто зашелся смехом — да так, что даже стало страшно, что он задохнется от этого смеха, а поможет ему в этом его вечный бронхит.
— Поглядите-ка вокруг, — говорил он, — везде одно и то же. Не знаешь, чего от народа ждать. Разве кого удивит, что проклятие Божие остается на черных людях? — И он снова захохотал.
— Вот увидите, что будет, — сказала Келеди и потерла грудь, чтобы унять зуд от прибывающего молока. Это была ее любимая присказка — так она подогревала интерес слушателей, хотя сама вряд ли могла сказать, что же такое они увидят.
Вдова Маню сказала:
— А вот вспомнилось мне, что случилось однажды в бурском городке Винбурге. — И она устремила вдаль мечтательный взгляд, а остальные женщины стали смотреть на нее и на ее живот, который в очередной раз вылезал из-под передника в цветочках. — Как сейчас помню — ведь я была снова брюхата, носила кого же это?
Ну да, Люси, она у меня была четвертая. Та, которую ты, Коту, посылал вчера в лавку за мясом.
Кое-кто высказался в том смысле, что это случилось, когда констебль Тефо первый раз вышел дежурить в воскресенье вечером. Однако другие говорили, что это было, когда отчаянные головорезы из племени басото, которых прозвали «русскими», стали угрожать войной. И уж разумеется, после случившегося улица вернулась к тому, что ее обитатели называли спокойной жизнью.
Если констебль Тефо предполагал остаться в стороне от уличных сплетен, то он очень сильно ошибался. А само такое желание указывало на то, что он боялся быть втянутым в чужие дела.
Это был симпатичный и высокий человек, не настырный и не назойливый, а полицейского в нем только и было, что униформа. Во многих отношениях он был редкой птицей среди полицейских. Начальство относилось к нему с подозрением. Оно считало, что для хорошего стража порядка и блюстителя законности он слишком мягкий. А ведь для людей он именно страж и блюститель — для этого его и взяли на работу.
Поползли слухи, что Тефо влюбился.
— В конце каждого месяца сюда приезжает женщина, и он всегда ее целует. Иной раз думаю я, что поцелуи эти слишком уж долгие, — так считала Маню.
Казалось, никому и в голову не приходило, что эта женщина может быть его женой. Конечно, могло быть и так, однако оказалось, что жены у него не было. В сорок лет он все еще был не женат.
Маню чуть ума не лишилась, когда констебль Тефо заглянул к ней купить маисового питья.
— Вот увидишь, что будет, — изрекла Келеди, растирая зудящую от молока грудь.
По-прежнему Тефо оставался на посту, похожий на скалу: непокорный, надежный и грозный; обходя вверенный ему участок, он не позволял себе раздражаться и выходить из себя — и когда слышал тонкие намеки на толстые обстоятельства, и когда видел многозначительные ужимки и спиной чувствуя бронебойные взгляды.
Как-то Келеди сунула ему банку пива, которую держала под фартуком. Они поболтали немного, посмеялись. И так бывало часто — а это ведь опасные игры, вроде того, как мышка играет в прятки у льва на загривке.
— Как делишки? — однажды в воскресенье спросил Тефо жену лавочника Сун Ли — они стояли на веранде лавки.
— Осень плехо.
— А что так?
— Время такая.
— Гм… М-да.
— А ты осень жанята?
— Да уж, отдыхать не приходится, разве что на кладбище.
Она засмеялась: ей казалось, что полицейскому как-то не к месту думать о смерти, — так она ему и сказала.
— Ну, а как Китай?
— А я не из Китая, ха-ха! Я здесь родилась, ха — ха-ха! Вот потеха-то! — И она расхохоталась, показав испорченные, цвета ржавчины зубы, причем нижний ряд зубов прятался за торчащими вперед верхними, и все они были похожи на бурелом в лесу.
Тефо тоже рассмеялся — это же надо! — он-то думал, что они китайцы, которые по его давним, детским представлениям должны быть людоедами. Его живот трясся в такт смеху, а плечи вздрагивали, словно крылья у птицы, которая не собиралась улетать далеко.
Из лавки ее окликнул муж, и она собралась уйти. Тефо смотрел, как она шаркает ножками, а шлепанцы на таком ходу, казалось, пищали от боли. Подол платья попеременно прилегал к ногам в черных шерстяных чулках. Пучок волос на затылке словно вобрал в себя все фибры ее души и тела, и стоило, казалось, его развязать, как она вся рассыплется. Она подалась вперед, как будто шла против ветра, а Тефо отметил про себя, что никакого ветра не было.
Как-то в воскресенье Тефо зашел в лавку Сун Ли купить бутылку лимонада. Стояла жуткая жара. Крыши домов, казалось, из последних сил терпели безжалостный жар солнечных лучей. Все окна и двери были распахнуты настежь, а за недостатком веранд и полным отсутствием деревьев жителям только и оставалось потеть, пыхтеть, стонать да раздеваться чуть ли не донага.
Мадам Сун Ли обреталась за прилавком, положив на него локти и сложив руки. Она вполне могла сойти за статую какого-нибудь восточного божества, если бы не послеобеденная муха, которая с ленцой перебирала лапками, пытаясь устроиться на ее лице, и мадам мотала головой, пытаясь избавиться от несносного насекомого.
Констебль Тефо после каждого глотка тяжело вздыхал, глядя в окно на улицу. К чему ему надо привыкнуть здесь, среди прочего, так это к несчетным похоронным процессиям, следовавшим каждую неделю. По дороге на кладбище никак нельзя было обойти стороной Ньюклэр. Процессии были всякие — маленькие и короткие, большие и длинные, с нанятыми двухэтажными автобусами, автомобилями, грузовиками; с бедными, никому не ведомыми покойниками и с чванливо богатыми. И у всех процессий неизбежным был черный цвет.
Обычно процессии проходили по главной улице. Однако покойников было так много, что часто процессии выплескивались на соседние улочки.
Тефо вышел на веранду — просто так, чтобы не думать о жаре. Он смотрел на небольшую процессию, завернувшую на их улицу, и в голове у него мелькнула неясная мысль, как тень от облака в солнечный день.
На террасу, пошатываясь, вышел родственник Селеке. Одежда у него была такая, словно он переправлялся через множество речек и по крайней мере одну из них осушил. Все его звали просто родственником Селеке, и никому дела не было до его собственного имени.
Селеке жила на соседней улице. Нрав у нее был крутой, а язык острый. Но даже ей не удавалось вывести своего родственничка из того столбняка, в котором тот постоянно пребывал.
Келеди как-то поделилась с ней тем, что думала о нем:
— Вот увидите, что будет. Придет время — он будет себе на прокорм мышей ловить, у котов хлеб отбивать. — И она привычно потерла грудь.
А родственник Селеке и ухом не повел.
— Привет начальству! — закричал он, шатаясь, как кукла-марионетка на подмостках. — Эхма, никак гробы считаем? Многовато народу мрет, хе-хе! Как мухи дохнут, бедолаги!
Тефо кивнул. По улице ехал грузовик, который затормозил и остановился у китайской лавки.
— Покойники — народец тихий, — сказал родственник Селеке.
— Ну что, залил горючего? Давай дуй домой и проспись как следует.
— Это ты мне? Ну да, выпил, градус изучал. Только не надо со мной так, как с дурачками здешними. У них язык без костей. Пошли они знаешь куда! Кто еще в этой проклятой дыре по — английски может, как я?
— Никого нет, это уж точно, — сдержанно улыбнулся Тефо.
— Ты мне нравишься, командир. Большим человеком будешь. Вот смотришь сейчас, как возится народ со жмуриками, а потом гробы эти расскажут нам свою историю. Никак в толк не возьму — и чего это народ ко мне прицепился? Чего им неймется? Барахло, а не люди!
Небольшая группа людей с гробом на телеге, запряженной лошадьми, свернула на улицу. Скорбный экипаж состоял из трех женщин и четверых мужчин, не считая возницы. Мужчина — по-видимому, их духовный наставник — пел истово, перекрывая другие голоса. На нем был обтерханный стихарь поблекшего лилового цвета и белесая ряса. «Что-то он слишком уж молод для такого ответственного дела, как проводы душ усопших на небеса, — подумал Тефо. — Да, сейчас много молодежи увлекается религией…» Телега остановилась у дома почти напротив лавки Сун Ли. Сидевшие на ней спешились, и четверка мужчин подняла гроб и поставила на землю.
Тефо увидел, что распорядителя процессии просто трясло, и было удивительно, что он еще мог держать в руках сборник молитвенных гимнов. Он то и дело вытирал пот со лба, и констебль подумал, что, наверное, у него жар и лихорадка и вряд ли он сможет снова поднять гроб. Очевидно было, что они хотели занести гроб во двор, у которого остановились. Тефо подошел и предложил помощь.
