— А ты не дурак, Янкель, — удивленно вскинул брови Заремба. — Но наше начальство не глупее тебя. В той бетонной трубе пан полковник — приказал себе командный пункт устроить. Понял? Его пуля не достанет. А нашему брату торчать кверху жопой из песка.
Унтер-офицер Заремба накаркал на свою голову. Немцы открыли артиллерийский огонь по позиции, занятой польскими частями. Снаряды рвались среди не успевших окопаться солдат. Поднятый взрывами песок слепил тех, кто еще был жив, а затем тучами уходил к небу. Вся позиция превратилась в ад.
Лапидус и Заремба лежат рядом, полузасыпанные песком. Вокруг рвутся снаряды. Осколки со свистом проносятся над ними.
— Янкель, Янкель… — кричит Заремба. — Ты живой? Янкель протирает запорошенные песком глаза:
— Кажется… А вы?
— Конец нам, Янкель, — задыхается Заремба. — Отсюда живыми не выбраться. Господи! Есус-Мария! Молись, Янкель, своему Богу, а я — своему. Может, один из них услышит и обоих спасет.
Заремба стал неистово молиться. А Янкель, щуря запорошенные глаза, зашептал:
— Мама… Прощай, мамочка… Твой сын погибает далеко от тебя… в Африке… в пустыне…
И как это уже случалось прежде, сквозь грохот артиллерийской канонады пробился спокойный, умиротворяющий голос пани Лапидус, и сын увидел лицо мамы и ее руку, качающую колыбель, и закачался в такт колыбельной песне не дорытый окоп, закачались песчаные барханы, закачались занесенные песком трупы, и песенка про белую-белую козочку, которая отправилась на ярмарку и оттуда привезет мальчику гостинцев — изюм и миндаль, как молитва, поплыла над местом побоища, над лицами убитых, приглушила стоны раненых.
Последний взрыв раздался так близко, что когда Янкель поднял голову, он ничего не мог расслышать — оглох. Заремба что-то кричал ему, а он не слышал. Крикнул в ответ, но Заремба замотал головой, показал на уши. Он тоже оглох.
Артиллерийский обстрел кончился. В песке валялись убитые. Санитары волокли стонущих раненых.
Ручной пулемет Дегтярева отбросило далеко в сторону, и Янкель пополз за ним. Выбрался на песчаный бугор. Увидел шоссе со сгоревшими автомобилями на нем и отверстие бетонной трубы под шоссе. Прихватив пулемет, он забрался в трубу. Там никого не было. Стоял полевой телефон, а рядом валялась польская офицерская фуражка.
По всей линии не дорытых окопов бежит, пригнувшись, посыльный и тем, кто жив, кричит:
— Отходим! Немедленно! Нас отводят на запасной рубеж! Польская часть покидает позицию. Ряды ее поредели.
Почти каждый несет на себе раненого товарища. Заремба бредет без ноши и все время дергает головой.
— О, черт! — ругается он. — Как ватой уши заложило, и все свистит-свистит.
— Вы контужены, пан унтер-офицер, — говорит ему солдат.
— Громче! — заорал Заремба. — Не слышу! Сколько человек осталось от моего взвода? Я — раз! Ты — два! Третий… так… четвертый… Шестеро раненых… так… А где этот… Лапидус?
Заремба и солдат оглядываются назад на покинутую разгромленную позицию. Там валяются лишь тела убитых.
Заремба приложил ладони рупором ко рту:
— Янкель! Лапидус! Сукин сын! Слушай команду! Отходим! Догоняй свой взвод! И не забудь пулемет! Головой за него ответишь!
— Да он же первый ушел! — криво усмехнулся солдат. — Что мы, не знаем их него брата?
— Не слышу! — рявкнул Заремба. — Громче говори, сукин сын!
И ударил наотмашь солдата по лицу.
Янкель лежит в трубе, проверяет свой пулемет. Он снял и снова надел диск. Нажал курок. Пулемет затрясся в его руках, но беззвучно. В ушах стоит гул. Янкель разговаривает сам с собой:
— Если тут буду сидеть, в трубе, пан унтер-офицер подумает, что я прячусь, и свернет мне нос, как обещал. Поэтому я высунусь, чтоб меня было видно.
Он выполз наверх, толкая впереди пулемет, и увидел, как по пустыне, с этой стороны дороги, густыми цепями движутся немцы. Идут в атаку на польские позиции.
Янкель продолжает бормотать:
— Если я не начну стрелять и пан унтер-офицер не услышит мой пулемет, то он непременно свернет мне нос, как обещал.
Он прижал к плечу приклад пулемета и, хоть ствол был задран наверх, в небо, нажал на курок.
Передняя цепь немцев, заслышав пулеметные очереди, залегла. Ее примеру последовали остальные.
Янкель содрогается всем телом вместе с работающим взахлеб пулеметом. Немцы ползком начинают отходить.
Янкель расстрелял весь диск. Снял его и поставил запасной.
— Немцы — не дураки, — рассуждает сам с собой Янкель. — Они засекли, откуда стреляет пулемет, и сейчас бабахнут сюда парочку снарядов. Но мы ведь тоже не совсем глупые и заблаговременно сменим позицию. Пусть бьют по пустому месту.
Волоча за собой пулемет, Янкель вполз в бетонную трубу и по ней стал пробираться к другому отверстию, на противоположной стороне шоссе.
Немцы, подгоняемые офицерами, вперебежку пересекают шоссе и там выстраиваются в цепи для повторной атаки. Но стоило им двинуться вперед, как и с этой стороны ударил пулемет. Немцы снова залегли и поползли назад.
Янкель выбросил второй пустой диск. Больше патронов не было.
— Пан унтер-офицер, — удовлетворенно бормотал Янкель, — ко мне у вас претензий быть не может. Я израсходовал весь боезапас. И вы сами слышали, как я стрелял… А если он не слышал? Ведь он оглох, как и я. О, тогда надо скорей выбираться наружу… чтоб он меня хоть видел, а то непременно свернет мне нос, как обещал.
Янкель прошел по трубе назад, вылез наружу и встал во весь рост. Его взору предстала такая картина. Занимаемая польскими частями позиция была абсолютно пуста. Но сами польские солдаты цепью бежали из тыла, возвращаясь на оставленный рубеж.
Низкорослый полковник, увидев Янкеля, одиноко стоявшего с пулеметом в руках, подбежал к нему и на глазах у всех польских солдат обнял и, привстав на цыпочки, поцеловал в губы.
— Он один удержал позицию батальона! — восторженно воскликнул полковник. — И не дал противнику выйти на оперативный простор! Слава герою! Слава!
Толпа польских солдат троекратно повторила здравицу в честь Янкеля.
— Как твое имя, солдат? — ласково спросил полковник.
Янкель ничего не отвечал, потому что не расслышал вопроса, и лишь смущенно улыбался.
— Он глухой, контуженый, — сказал кто-то.
— Чей это солдат? — обернулся полковник. — Где его командир?
И тогда выступил вперед унтер-офицер Заремба и, взяв под козырек и выпятив грудь, четко доложил: — Это солдат моего взвода, рядовой Лапидус. Стрелок-пулеметчик.
Полковник просиял:
— От лица службы благодарю вас, унтер-офицер, за то, что вырастили такого героя, который спас честь всего нашего польского соединения. Пусть знают англичане, какие орлы воюют под польскими знаменами!
Заремба смущенно кашлянул:
— Разрешите уточнить, господин полковник… Унтер-офицер Заремба склонился к полковнику и, не отнимая правой руки от козырька, конфиденциально зашептал:
— Смею доложить… солдат Лапидус… э… э… не совсем поляк… Его имя — Янкель.
Полковник выпучил рачьи глаза и шевельнул пиками усов:
— Какой Янкель? У героя не может быть такого имени.
— Так точно, господин полковник, — согласно кивнул Заремба, — Янкель никуда не годится. Лучше представить его польским именем Ян.
— Ян? Превосходно! — просиял полковник. — Отличное польское имя! Пусть не зазнаются англичане! Мы чего-нибудь да стоим на поле брани!
— Рядовой Лапидус! — звучит в знойном воздухе над городской площадью Тобрука, над выстроенными в каре польскими частями в полном параде со знаменами и штандартами. Английский военный оркестр оглушает дробью барабанов. — Слава герою!
Ян Лапидус стоит впереди каре, смущенно моргая. Гремят барабаны, которых он не слышит, но зато видит, как склоняются перед ним польские и британские знамена. На двух языках, польском и английском, зачитывается королевский указ о награждении польского солдата Яна Лапидуса за героический подвиг высшей военной наградой Британской империи — крестом Виктории.
Английский генерал со стеком под мышкой цепляет ему на грудь крест, а через плечо надевает широкую ленту. Затем жмет ему руку.
Гремят британские и польские гимны. Британские и польские войска салютуют герою.
Янкель не слышит музыки и поэтому направляется в строй, но его ловит унтер-офицер Заремба и как можно деликатней возвращает на место.
Среди английских офицеров некоторое замешательство. Польские офицеры объясняют, что герой контужен и ничего не слышит.
Английский генерал пришел в возбуждение:
— В таком случае — немедленно в госпиталь… э… э… для офицерского состава и э… э… создать наилучшие условия для выздоровления.
Отдельная госпитальная палата, где стоит лишь одна кровать, а на ней, в новой пижаме, лежит Янкель, утопая в цветах, словно покойник в гробу. Хорошенькие медсестры вносят все новые букеты, а также перевязанные лентами коробки с шоколадом и конфетами.
