Это была давняя его песня, зазвучавшая едва ли не в первые месяцы их супружества, когда родители отказались уезжать с Арбата. Тогда Лариса просто зажала уши и зажмурила глаза – она любила. Потом, когда нашкодившее сознание стало виновато возвращать ей картины объективной реальности и в центре их возник яркий, потрясающий своей хрестоматийной мерзостью образ ее мужа и отца двоих детей, первым делом она спросила себя: а я-то зачем ему понадобилась? И ответ нашла сразу: образование все же было фундаментальным. Бунин, обладая прекрасно развитой и отменно тренированной творческой фантазией, без проблем слепил свой личный миф, в котором он, безродный недоучка из глухой провинции, преобразился в русского дворянина хорошей фамилии, потомка великого писателя, рожденного и взращенного миром творческой столичной элиты. Согласно мифу, это он, а не Лариса учился в престижной арбатской школе, равный, если не лучший, среди самых сановных отпрысков. Это он жил в большой уютной квартире в тихом старомосковском переулке, хранящей в своих стенах тени великих или, по крайней мере, известных в свое время предков. Это он вынашивал свой литературный дар, листая страницы древних книг из фамильной библиотеки с автографами прославленных авторов. И над его кроваткой в детской, как сонм ангелов, вдруг слетевшихся на одну стену, лучились живыми взглядами крохотные лица людей на маленьких, тончайшей работы портретах-миниатюрах, выполненных на холсте, металле, перламутре великими мастерами прошлого. Его личному мифу нужно было материальное подтверждение, внешняя оболочка – и он обнаружил ее на борту лайнера авиакомпании «Эр-Франс», которым возвращался из редакционной командировки, полученной благодаря подделанному им письму Общества советско-французской дружбы. К тому же Лариса в ту пору была очень красива и вполне могла стать приятным дополнением и красивой убедительной иллюстрацией личного мифа Льва Бунина. Но – не стала. Сломалась, опустилась, постарела, к тому же родители не проявили дворянского великодушия, которое просто обязано было подвигнуть их на серьезные жертвы ради любви единственной дочери. Миниатюры, библиотека, собственноручное посвящение Пушкина в альбоме одной из бабушек оказались не про его, Бунина, честь. Миф получил сильную пробоину, когда они с Ларисой оказались выброшенными на грязную и злую рабочую окраину – пристанище опустившихся московских интеллигентов и так и не поднявшихся, даже обретя свободу, рабов. За это Бунин Ларису ненавидел и ждал только случая бросить навсегда, забыв как страшный сон и на прощание – уж непременно! – пнув побольнее.
Однако судьбе было угодно распорядиться совершенно иначе.
С той поры в жизни Лены Егоровой стали происходить самые удивительные, замечательные перемены, очень похожие на те, которые происходят в сказках. Конечно же, все происходило не вдруг и не так уж стремительно, как казалось тогда Лене, но в детстве время спрессовано гораздо более плотно, нежели потом, когда человек начинает чаще поглядывать на часы, сверяя ритм своей жизни с течением времени.
Сначала в доме стали появляться деньги. Для Лены это означало много вкусной еды, красивые, никогда не виданные платья и туфельки, джинсики, маечки, курточки и много всякой яркой одежды, от которой рябило в глазах. Отец приносил ее ворохами, вытряхивал из необъятных пакетов, и Лена под его руководством с восторгом примеряла все это богатство пред облупленным зеркалом старого гардероба. Мать осуждающе поджимала губы и в отсутствие отца объясняла Лене, приводя для убедительности яркие примеры из классики, что не одежда красит человека и по наряду только встречают… Все это Лене было хорошо известно, но счастье от возможности появиться во дворе не втягивая голову в плечи, потому что рукава растянутой вязаной кофточки намного короче допустимого и об этом не преминула заметить дворовая модница Эльвирка, было таким огромным, что, возможно и вечные, мамины истины отступали на второй план. Потом наступит время, когда Лену совершенно перестанет волновать, во что она одета, и тогда уже мать начнет убеждать ее уделять больше времени своей внешности, как всегда, впрочем, невпопад, потому что новое Ленино окружение имело свои очень четкие представления о стильной одежде и этим представлениям ее гардероб вполне соответствовал. Но все это произойдет несколько позже. А пока чудеса продолжались: в доме появился большой цветной телевизор, сменив старенький, собранный из каких-то отдельных частей и тысячу раз после этого перепаянный отцом, но все равно ломающийся от малейшего перепада напряжения в сети. И главное чудо – видеомагнитофон, с целым ворохом кассет в ярких картонных коробках. Словно отворилось невидимое ранее окно – и в него полноводным красочным потоком хлынул волшебный незнакомый мир. Конечно, мать сразу же ввела жесткую цензуру, но и ее заворожила экранная жизнь – вечера напролет она сидела возле телевизора, проглатывая, как раньше книги, одну кассету за другой, не замечая времени и забыв о повседневных обязанностях. Впрочем, книги гоже появились новые – яркие, в глянцевых суперобложках. Любитель хороших детективов, отец рано приобщил к ним Лену – теперь она могла читать Чейза и Гарднера, и читала запоем. Потом появилась новая машина, у отца стало больше времени – многое теперь делали его подчиненные – коллектив скромного кооператива разрастался в небольшую, но вполне устойчивую фирму, – он стал возить Лену в школу, после некоторого сопротивления сдалась и мать – ее отец тоже подвозил на работу и лишь потом отправлялся по своим делам, правда, возвращался он теперь поздно, часто уезжал в разные города – предприятие его процветало.
Потом всего было так много и оно обрушивалось таким нарастающим потоком, что Лена не смогла бы сейчас восстановить точную хронологию радостных событий, возносящих их семью все выше и выше, к вершине пирамиды, где сосредоточена была элита российского предпринимательства. Тех из них, кто умудрится сохранить свои позиции, репутацию, капиталы и жизнь в последующих финансовых и политических катаклизмах, назовут потом олигархами, почти открыто признавая за ними право управлять страной. Но это случится потом. Много позже. Пока же было восхождение, и, вопреки традиционному представлению о покорении вершин, именно это было самым счастливым временем для них – первой сотни новоявленной миру российской буржуазии. Время, когда голова полна идей, тело – сил, деньги просто лежат под ногами, и, для того чтобы их поднять, надо только не полениться нагнуться, а вершина сияющая, манящая и совершенно доступная – вот она, совсем рядом, впереди и лишь чуть выше того места, на котором ты уверенно стоишь, поглядывая все чаще наверх. Еще один короткий бросок – и… Такое было тогда время.
Новые друзья отца были веселы, просты в общении, образованны – почти все они Пыли выпускниками столичных технических институтов, многих связывало студенческое прошлое со всеми вытекающими отсюда интеллектуальными, музыкальными, литературными и прочими увлечениями. Они жили все рядом – арендуя на коммерческой основе дачные поселки Управления делами Президента на знаменитой и недоступной некогда Рублевке, постепенно тесня номенклатуру, запросто входя с ней в контакт, покупая нужных людей мелкими подачками вроде солидного «мерседеса» с водителем, переданного крупному чиновнику на временное пользование вместо скромной номенклатурной «Волги». Или небрежно врученного – сувенир, не более, «чтобы легче было с вами, уважаемый, связаться!» – мобильного телефона. Они вместе три раза в год летали, полностью выкупая рейсы авиакомпаний или нанимая отдельный самолет, кататься на горных лыжах в Сент-Морице и в Шамани. В бархатный сезон они оккупировали Ниццу и Мар-Пель, арендуя самые роскошные виллы и оптом все апартаменты и номера «люкс» в прославленных отелях.
Они двигались вперед веселой, бесшабашной, но хваткой и не упускающей своего компанией. Старым швейцарским банкирам и пожилым метрдотелям лучших парижских ресторанов вдруг, на короткие мгновения, показалось, что вернулась молодость – такими видели они русских промышленников и купцов на заре уходящего века. Это были их дни, и они жили ими, опьяненные свободой, собственной силой и вседозволенностью, полагая, что так теперь будет всегда. Нет. Не так – много лучше. Однако старые швейцарские банкиры и метрдотели дорогих парижских ресторанов, смахнув как легкую августовскую паутинку с морщинистого лица воспоминания о незабвенном 1913-м, вздыхали и настороженно качали головами. Они помнили, как все кончилось тогда, и это давало им некоторые основания предполагать, каким будет финал теперь.
Впрочем, Лена ничего такого, разумеется, не знала, ей было тринадцать лет – и жизнь ее была прекрасна. Уже несколько лет, как они покинули свою крохотную квартирку и постоянно жили теперь на большой двухэтажной даче, окруженной соснами и аккуратно подстриженными кустарниками, за которыми проглядывались такие же одинаковые дачки, более похожие на маленькие уютные виллы, разумеется, со всеми городскими удобствами. У них теперь была приходящая каждый день горничная, вежливая и старательная, так же как и при прежних хозяевах. Их дача ранее полагалась по рангу заведующему отделом ЦК КПСС, и однажды Лена нашла под лестницей целую кипу странных толстых журналов с непонятным названием «Вопросы мира и социализма». Что такое социализм, она уже не помнила. У отца была своя машина – бронированный черный «мерседес» с синим колпаком мигалки на крыше. Сам за рулем он ездил только в выходные на специально приобретенном для этих целей джипе. На переднем сиденье «мерседеса» рядом с водителем сидел теперь еще один крепкий парень – охранник.
