еще больше и вместо замечательного отрепетированного: «Юнна! Едва увидев вас вчера, вы только не подумайте, что мои слова случайны и несерьезны…», – вместо всего этого он продолжал:
– Породы не очень крепкие, к сожалению.
«Как странно устроен человек! Юнна! Я лежал всю ночь и думал: мне сорок лет. Какая любовь? Какие тут с первого взгляда? Что за детство? Но это – любовь, правда! Это не спутать».
– Да, – напряженно ответила Юнна, – породы здесь по паспорту 4 – 3-й категории. В том-то и дело.
– Вот именно, – по-идиотски подтвердил Садыков. Он уныло понимал, что ничто на свете не освободит его от этого дикого ступора. Как волк не в состоянии перепрыгнуть шнурок с красной тряпочкой, так и он, Садыков, не может сказать сейчас ничего из того, что хотел сказать. Даже не сможет сказать ничего путного или просто человеческого. Ему захотелось, чтобы она немедленно ушла, предоставив его той черноте, в которую он начинал погружаться. Володя напряженно откашлялся, готовясь сообщить: дела, мол, пардон, – и в это время увидел, как далеко внизу, у самого начала шатких перил, появилась Лида, поднималась вверх. Володя вдруг понял, что если сейчас ничего не скажет, то уже не скажет никогда. Уже все, все будет упущено, проиграно, безнадежно пропадет. Лида поднималась, и это движение, которое спрессовывало возможность какого-либо объяснения, внезапно придало Володе смелости. Он посмотрел на Юнну – только теперь увидел, что она курила и, облокотясь на поручень, смотрела вдаль на лиловые горы. Однако и она что-то почувствовала: то ли взгляд Володи поймала, то ли еще что – повернулась и стала наблюдать, как в синем с белыми лампасами костюме легко поднимается светловолосая красавица,
– Вот что, Юнна, – сказал Володя. – Ты мне нужна. В смысле поговорить. Обязательно.
Он сказал все это сухо, строго, почти официально. Остался доволен сказанным. Как гора с плеч упала. Поднял глаза.
– Вы мне делаете предложение? – спросила Юнна, не приняв его «ты». Она улыбалась, и эта улыбка еще больше успокоила Володю.
– Да, – ответил он, – именно предложение.
– Несмотря на приближение такой яркой блондинки? Или именно в связи с приближением?
«Во, бабы! – восхитился про себя Садыков. – Слова не скажешь – уже хомутают!»
– Несмотря, – ответил он.
– Я – прагматик, – сказала Юнна и перестала улыбаться. – Я иду к цели по кратчайшему пути. Я бы хотела быть романтиком. Но для этого у меня, лично у меня, совершенно отсутствует время. Впрочем, – здесь Юнна повернулась к приближающейся Лиде и стала ее печально и внимательно рассматривать, – может быть, все это простое жалкое оправдание…
– Я смог бы сегодня освободиться вечером, – быстро сказал Володя, быстро, почти торопливо.
– Я провожу совещание с энергетиками. Это до ночи.
– Я буду ждать у общежития.
– Это будет поздно. В час ночи, наверно.
– Ничего. Хоть до утра.
Ну, тут и Лида подошла. Подошла, чуть запыхавшись, остро ожгла глазом Юнну, глянула на Володю, как на свое. И слово выбрала, чтобы показать этой шатенке, что это – свое, у ноги:
– Устал?
– Нормально, – ответил Володя и продолжил фальшиво, с опереточной улыбкой. – Это, Юнна Александровна, врач нашей команды, мастер спорта Лидия Афанасьева.
Они пожали друг другу руки, причем никому из троих это действие не доставило никакого удовольствия.
– У вас мягкая рука, – сказала Юнна, пытаясь объявить мир.
– Мягкая, но тяжелая, – ответила Лида, с ясным вызовом посмотрела на Володю.
Тот сказал:
– Видала? Марат приехал.
– Естественно, – сказала Лида, – если тебя, Володя, кто полюбит, это уже на всю жизнь.
Она отошла в сторону и, нагнувшись над отвесом, стала кричать вниз:
– Руслан! Саша! Спартак! Обед!
– Чужой монастырь… – тихо сказала Юнна.
– Чужой, пока в нем не поселишься, – ответил Володя. – Я буду ждать.
– Да, – сказала Юнна и начала спускаться по лестнице. К Володе подошла Лида и тоже стала смотреть, как уходит Юнна.
– Она, по-моему, крашеная, – сказала Лида.
Доводилось ли вам просидеть на небольшой, врытой в землю и отполированной брюками да юбками скамеечке целый вечер? Или более того: вечер и ночь? Совершенно бездумно? Наверно, давно не приходилось. А жаль. Бездумно, оказывается, время проводить никак невозможно. Даже если специально гнать из головы эти самые думы, они же мысли, они же рассуждения, они же размышления, ну вот сидеть и все, – нет, все подмечает глаз, все врастает в память. И потом о некой важнейшей беседе, что-то решавшей в твоей жизни, и остается-то в памяти какой-то валявшийся на столе карандаш с розовыми деревянными боками заточки, с белой полосой у оснований, с золотыми буквами по синему фону. Что за карандаш? К чему? Какое объяснение? Лицо говорящего уже неразличимо в памяти, как блин, слова улетели, нету их, проблема давно уже решилась сама собой, ходить не нужно было, но вот карандаш остался – простой карандаш, лежащий на белом листке с машинописными буквами, стереофонический, стереографический, объемный, в руки взять хочется. Кто объяснит? Ученый мир молчит. Журнал «Наука и жизнь» не касается. Не берутся доценты, бормочут – «подкорка», будто в адресе скрыт ответ…
Вот так сидел Садыков перед двухэтажным блочным общежитием, бетонный угол которого был покороблен и смят каким-то очередным землетрясением, видно давним, потому что отлетели уже торопливые цементные заплаты, и наблюдал без всякого дела окружающий мир. И остались в его памяти от всего этого вечера-ночи: зубчатый гребень гор, черный, плоский, положенный на вялую желтизну заката; дикая шутка проходивших мимо и неразличимых в темноте людей: «Он мне говорит «спасибо», а я ему – «спасибо» в стакан не нальешь»; алюминиевая, продавленная в путешествиях миска луны, висящая в тонких ветвях обглоданного дорожной пылью саженца; давно забытое ощущение «свидания» (хотелось прибраться в этом мире, как в комнате перед приходом гостей, протереть мокрой тряпкой горы, почистить посудомоем луну, особенно пропылесосить дорогу); Марат, бесконечно вертевшийся под ногами, прогоняемый и возникающий снова из самых различных точек пространства.
– Ну, что ты меня гонишь? Я тебя целую неделю не видел. Знаешь, как было страшно один раз? Мы стали обгонять, а этот не пускает. Тут встречная из-за поворота. Этот – раз! Тот – фырь! В сантиметре! А с другой стороны пропасть.
– Очень сильный рассказ. Особенно «этот – раз, тот – фырь»! Впечатляет. Отец что сказал?
– Обрадовался. Сказал, что скоро приедет. «Проконтролирую положение». Ну и потом начал: «Трудовое воспитание, трудовой семестр, я, когда в эвакуации был, мальчишкой стоял у станка на артзаводе…» Этим станком он меня уже поперек перепилил? Всю жизнь этим станком попрекает!
– А между прочим, встал бы к станку да постоял бы одну смену! Тогда бы рассуждал!
– Стоять у станка – примитивная технология. Человек должен отдыхать.
– Марат, отваливай отсюда!… Отдыхать… Кто же работать будет?
– Роботы!
– Так ты не ушел?
– Сначала отдельные роботы, а потом заводы-автоматы. А люди будут в клубе сидеть и кино смотреть. А у тебя свидание.
– Ты пойдешь или нет?
– С девушкой?
Тут Садыков поднялся с лавочки, и Марат вмиг очутился у дверей общежития.
– Угроза применения насилия так же отвратительна, как и само насилие! Так нас учит педагогическая наука, – наставительно сказал Марат.
– Марат!
– Я пошел, капитан. Уступаю грубой силе.
– Там потише в комнате. Ребят не разбуди.
– Я знаю, кого ты ждешь, – сказал Марат.
Володя ничего не ответил, только показал Марату кулак.
…Он ждал долго. Ходил. Сидел. Стоял, прислонившись к столбу. Мимо шли машины. Один раз появился знакомый вездеход. Володя пошел к дороге и стоял, освещенный фарами. Машина остановилась около него, и грубый голос спросил:
– Тебе куда? Я на шестую площадку еду.
– Да никуда. Я так, воздухом дышу.
– Непонятно, – сказал голос, – как это можно дышать воздухом в час ночи? Иди к нам работать на верхний бьеф – там воздухом надышишься – во! Стихи, наверно, пишешь – так бы и сказал.
Человек за рулем, невидимый в темноте, усмехнулся.
– На совещании энергетиков был, что ли? – спросил Володя.
– Это не совещание, – живо откликнулся человек, – это дрессировщица Бугримова с дикими зверями. Вот бог-то послал замглавного инженера нам! Видно, за грехи наши тяжкие. Когда мы ей какого-нибудь жениха завалящего найдем? Вся стройка от нее плачет!
– А что, она не права? – спросил Володя.
– При чем здесь «права – неправа»? – почему-то вскипел водитель. – В строительстве вообще нет такого понятия!
Он расстроился, хлопнул дверью и уехал.
Следом за ним подъехала и Юнна. Вышла из машины.
– Привет, – недовольно сказала она. – Ты не куришь?
– Нет. Бросил три месяца назад.
