Они прислушались.
— Ничего не слышно, — вздохнул Галлэхер.
— Дело нешумное, — сказал Келлехер.
— Что ты хочешь этим сказать? — Говорил он очень тихо.
— Скоро мы тоже пойдем ее допрашивать, — ответил Келлехер. И негромко засмеялся.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Болван. Ладно, я есть хочу. Принести тебе омаров?
— Ну и жизнь! — пробурчал Галлэхер. — Если бы не эти мертвецы...
— Хочешь, я их разбужу? — спросил его Келлехер.
Галлэхер вздрогнул. Встал и вернулся на свой пост.
Бросив взгляд вниз, увидел мертвую девушку. Луна по-прежнему прыгала по воде. Серебристочешуйчатая Лиффи по-прежнему скользила между набережными, с виду пустынными, а на самом деле битком набитыми вражескими солдатами. Галлэхер глубоко вздохнул, подумал о будущем своей страны и сказал Келлехеру:
— Ну, хорошо, неси омаров.
XXVЗакончив процедуру, О’Рурки тщательно сложил свой платок и сунул его в карман. Вернулся и сел рядом с Маккормаком. Возникла пауза.
Диллон подошел к Каллинену и сказал:
— Сейчас же твоя очередь дежурить, разве не так?
Каллинен молча занял место Диллона. Посмотрел в бойницу, увидел серебристочешуйчатую Лиффи, по-прежнему скользящую между набережными, с виду пустынными, а на самом деле битком набитыми вражескими солдатами, и ему послышалось, будто какой-то мужской голос четко и решительно произнес слово «лобстер», что по-ирландски значит: «омар». Он вдруг почувствовал, что хочет есть, но ничего не сказал. Маккормак кашлянул.
— Допрос продолжается, — сказал он.
Герти вроде бы успокоилась. Она вновь обрела свое британское мужество. Почувствовала себя сильной и уверенной. Впрочем, теперь она была убеждена, что ей больше не будут задавать вопросы относительно ее присутствия в туалете, выясняя причины туда-ее-прибытия и там-ее-пребывания.
Она раскрыла свои голубые глаза и посмотрела в лицо Ларри О’Рурки; лицо покраснело, но сам Ларри О’Рурки даже не дрогнул. Он склонился к командиру и что-то прошептал ему на ухо. Маккормак утвердительно кивнул. Ларри повернулся к пленной и сказал:
— Мадемуазель Гердл, что вы думаете о непорочности Богоматери?
Герти обвела их внимательным взглядом и холодно ответила:
— Я знаю, что вы все паписты.
— Кто? — спросил Кэффри.
— Католики, — пояснил Каллинен.
— Она что, нас оскорбляет? — спросил Кэффри.
— Тихо! — крикнул Маккормак.
— Мадемуазель, — сказал О’Рурки, — отвечайте на вопрос прямо: да или нет.
— Я его уже забыла, — сказала Герти.
Возмущенный Кэффри тряханул ее:
— Она что, выдрючивается?
— Кэффри! — взорвался Маккормак. — Я же тебе сказал вести себя корректно!
— Что, так и будем слушать, как она над нами издевается?
— Сейчас допрашиваю я, — сказал О’Рурки.
Кэффри пожал плечами.
— Доверили б ее мне на полчасика, — прошептал он, — и тогда посмотрели бы, захочет ли она по-прежнему над нами издеваться или нет.
Герти подняла голову и внимательно его оглядела. Их взгляды встретились. Кэффри покраснел.
— Мадемуазель, — сказал О’Рурки.
Герти повернула голову в его сторону.
— Я спросил у вас, верите ли вы в непорочность Богоматери?
— В не... что?
— В непорочность Богоматери.
— Не понимаю, — сказала Герти.
— Еще бы, это настоящее таинство, — заметил Диллон, который очень хорошо знал катехизис.
— Она не знает, кто такая Богоматерь! — воскликнул возмущенный Каллинен.
— Да, настоящая протестантка, — сказал Кэффри с отсутствующим видом.
— Нет, — возразила Герти, — я — агностик.
— Кто? Кто?
Кэффри распирало от злости.
— Агностик, — повторил О’Рурки.
— Ну и ну, — сказал Кэффри, — сегодня мы узнаем много новых слов. Сразу видно, что мы в стране Джеймса Джойса[7].
— И что это значит? — спросил Каллинен.
— Что она ни во что не верит, — сказал О’Рурки.
— Даже в Бога?
— Даже в Бога, — сказал О’Рурки.
Воцарилось молчание, и все посмотрели на девушку с изумлением и ужасом.
— Не совсем так, — мягко возразила Герти, — мне кажется, вы упрощаете мою мысль.
— Сука, — прошептал Кэффри.
— Я не отрицаю возможность наличия Высшего Существа.
— Ну, бля, дает, — прошептал Кэффри.
— Давайте заткнем ей рот, — сказал Каллинен.
— И питаю самое глубокое уважение к нашему достойному королю Георгу Пятому.
Опять глубокое молчание и всеобщее изумление.
— Да что же это... — начал Маккормак.
Он не закончил фразы. Пулеметная очередь прошлась по стене почты; осколки стекла от забаррикадированных окон посыпались на улицу. Две-три жужжащие пули залетели в комнату. В ответ на первом этаже застрочил пулемет Келлехера.
Мужчины бросились плашмя на пол и поползли к своим винтовкам. Стул с привязанной к нему Герти перевернулся; девушка лежала в самой неудобной позе и дрыгала ногами. Открывшиеся таким образом ноги оказались худенькими, но точеными: их облегала дорогая материя, не иначе как шелковая. Подобрав револьвер, Ларри на четвереньках подполз к пленнице и одернул ей юбку. Затем присоединился к сражающимся товарищам. В этот момент Герти поняла, что одному инсургенту она уже понравилась.
XXVI— Хорошо еще, что успели доесть омаров! — сказал Галлэхер, высмотрев тень за штабелем досок.
Келлехер зарядил пулеметную ленту.
Галлэхер выстрелил. Тень пошатнулась.
— Вот придурки! Чего они ночью-то суетятся? — сказал Галлэхер. — Мертвых прибавится, и их души не дадут нам покоя.
Он выстрелил еще раз. Тень снова неудачно качнулась и бултыхнулась в воду у дальнего конца моста.
— А душу этого, — сказал Галлэхер, — съедят омары.
Келлехер дал несколько судорожно-коротких очередей. Наступила передышка.
— Интересно, что сталось с той девчонкой, наверху? — задумчиво произнес Галлэхер.
Тени опять зашевелились.
XXVIIНа скачки было заявлено семь скакунов. Их продемонстрировали и привязали в ряд у стартовой черты. Все лошади были черные, с выдающимися и блестящими крупами. Они постоянно взбрыкивали и лягали друг друга. Крайняя левая передними копытами зашибла насмерть свою соседку. На шее агрессивной кобылы обнаружили следы когтей гориллы. Оказывается, до этого ее водили в зоопарк.
Как известно, Дублинский зоопарк находится в трех четвертях мили от входа в Феникс-парк и в полумиле от трамвайной линии, которая проходит вдоль северной кольцевой дороги. Рядом располагаются Народный парк, казарма полиции и солдатская казарма Марбороу. Сам по себе зоопарк не очень большой, но посещения вполне заслуживает, так как его отлично обустроили. Гвоздем, если так можно сказать, программы считается павильон со львами из восьми клеток. Что касается горилл, то их в это время вообще не было. Командор Сидней Картрайт проснулся не от этого несоответствия, а от настойчивого стука в дверь своей каюты.
Он быстро привел себя в порядок и пригласил войти. Вошедший матрос встал по стойке «смирно» и вручил телеграмму. Картрайт принялся ее расшифровывать. Так он узнал о дублинском восстании.
«Яростный» должен был подняться вверх по течению Лиффи и обстрелять, в зависимости от обстановки, разные указанные объекты, в частности почтовое отделение на углу набережной Иден.
Картрайт встал и повел себя как примерный (каковым он и являлся) офицер британского флота. Что не помешало ему задуматься об участи своей невесты, Герти Гердл. О ней в телеграмме не было, разумеется, ни слова. Телеграмма была официальной, общей и сводной и, следовательно, никак не могла затрагивать отдельности, частности и конкретности.
Считанные минуты спустя Картрайт уже стоял на юте; у него щемило сердце, сдавливало грудь, сводило живот, пересыхало во рту и стекленело в глазах.
XXVIIIСражение прекратилось точно так же, как началось, без какой-либо видимой причины. Британцам вроде бы похвастаться было нечем. Они наверняка потеряли немало людей. В почтовом отделении на набережной Иден раненых не было. На втором этаже после нескольких минут молчания пять мужчин обменялись взглядами. Маккормак наконец решился сказать, что, похоже, все закончилось; Ларри О’Рурки кивнул.
— Продолжаем допрос? — спросил Кэффри.
Привязанная к стулу девушка по-прежнему лежала на полу и не двигалась.
Диллон направился к ней, чтобы водрузить ее на место, но О’Рурки его обогнал. Подхватив Герти под мышки, он восстановил конструкцию на всех шести точках опоры. На какое-то мгновение руки его задержались у нее под мышками, теплыми и чуть влажными. Он медленно убрал руки, провел ими, просто так, перед своим лицом и слегка побледнел. Кэффри невозмутимо разглядывал товарища.
