Месье Боннар качнул яйцеобразной головой и, еще помедлив, сказал:
— Вы кого-то заинтересовали…
— Кого? — вздрогнул Песоцкий.
Лысый пожал плечами:
— Не знаю.
* * *
Когда вечером, с тревогой глядя в глаза Песоцкому, туземец за стойкой сообщил, что звонили из авиакомпании и просят не волноваться, Песоцкий даже не закричал. Он не стал бегать по веранде, колотить ладонью по пальме... Он слушал туземца, а прислушивался к себе. Там, внутри, было гулко и холодновато.
Его чемодан ищут и непременно найдут, докладывал без вины виноватый таец. За конторкой стоял месье Боннар. Он смотрел на Песоцкого уже с нескрываемым интересом.
Чемодан пропал бесследно, как его и не было.
Песоцкий повертел в руках бумажку с телефоном авиакомпании, но перезванивать не стал, а пошел в бар, сел в кресло с видом на закат и махнул человеку за стойкой.
Через пять минут он уже вливал в себя стакан «Хеннесси», через двадцать — успел повторить и понять, что это только начало. К исходу часа Песоцкий ясно видел себя со стороны и негромко разговаривал с этим незнакомым человеком.
«Вы кого-то заинтересовали». Что тут происходит?
Мир вокруг медленно терял цвет, потом начал терять очертания.
Когда над Песоцким снова зажгли планетарий, он начал смотреть туда.
Вокруг ходили какие-то люди. У них у всех, небось, были чемоданы. У них были любимые женщины и дети от любимых женщин... Люди смеялись, сидели в баре, валялись на огромной старой кровати с пологом, нашедшей последний приют на этом берегу.
Потом бармен принес груду досок и запалил на вчерашнем костровище новый костерок. Круглый бочок бутылки, вкопанной у ножки кресла, поигрывал отблеском пламени.
Потом Песоцкий уснул. Очнувшись, несколько минут сидел, собираясь с силами, и побрел в свое бунгало. Он даже смог раздеться перед тем, как рухнуть на постель.
Проснулся глухой ночью от страшной жажды. Нашарил в холодильнике бутылку швепса и высосал ее, издавая страстные звуки. В затылке гудело. Он натянул джинсы и майку, вышел на веранду, постоял на ней немного и пошел к морю.
Моря снова не было.
— .бануться можно, — сказал Песоцкий и побрел по грунту вдоль берега. Там, вдалеке, еще светились огни: в локтевом сгибе острова никогда не закрывался бар «Гудини». Дважды споткнувшись о лодочные веревки, Песоцкий дважды экономично выругался. Он решил быть стоиком и все вынести.
В «Гудини» он взял двести «Столичной». Это было патриотично и мужественно. Он знал, что ему будет плохо, но решил проверить, насколько. Стало сильно плохо, потому что перед тем, как войти в штопор, он не поужинал. Теперь о еде уже не могло быть и речи.
— Хотите девочку?
Рядом стоял таец-бармен в щеголеватых усиках.
Песоцкий трезво взвесил свои возможности и ответил:
— Не сейчас.
— Молодая девочка, — уточнил таец и сделал шаг в сторону. За ним обнаружилась совсем, действительно, девочка. Она улыбнулась Песоцкому улыбкой октябренка и, повернувшись тылом, без лишних слов подняла юбку и наклонилась, демонстрируя товар.
— Сколько? — зачем-то спросил Песоцкий.
— Две тысячи бат.
— О’кей. Завтра.
Таец продолжал стоять рядом.
— Завтра! — повторил Песоцкий.
Голова разламывалась. Темнота плыла, плыли шары китайских светильников, планетарий кусками расползался по черному бархату задника. По пищеводу серым шаром гуляла тошнота. Песоцкий понял, что должен лечь. Он встал из-за столика, отошел, присел, потом лег. Легче не стало. Два пальца, положенные в рот, результата не дали, и он свернулся на песке, пытаясь найти позу, пригодную для жизни.
Кто-то легонько ткнул его в спину носком ботинка. Потом еще раз. Песоцкий продолжал лежать, прислушиваясь к ощущениям. В спину ткнули в третий раз. Песоцкий медленно повернул голову.
— Оплатите чек, сэр.
Усики на бесстрастном лице бармена выплывали из полутьмы.
— Уйди, холуй, — вяло сказал ему Песоцкий по-русски, а по-английски сказал:
— Сейчас.
Он понимал, что силы неравны. Собравшись с мыслями, он лег на спину — иначе деньги было не достать. Титаническим усилием приподнял задницу и пролез ладонью в карман джинсов. Выгреб комок ассигнаций, снова лег на бок и несколько секунд ворошил комок перед самыми глазами, пытаясь разобрать цифры. Потом вынул что-то с нолями и протянул наверх. Таец исчез.
— Сдачи не надо, — сказал Песоцкий по-русски минуту спустя.
Ему предстоял обратный путь, и он понимал, что это будет большое путешествие. Собравшись с силами, амундсен в три приема поднялся на ноги и, пошатываясь, двинулся во тьму.
* * *
Он очнулся и не сразу понял, что лежит ничком. Тяжкое ядро головы, прилетев в подушку, покоилось отдельно от тела. Но это была его голова, и ею даже можно было немножко думать. Если, конечно, не быть полным идиотом и не пытаться двигаться резко. А Песоцкий не идиот. Он, конечно, надрался в хлам, но это еще не значит, что можно обзываться.
Он медленно перевернулся на спину и осторожно обвел глазами бунгало. Глазные яблоки двигались почти безболезненно: неплохо для начала.
Сколько, интересно, весит человеческая голова? Килограммов пять? Значит, в нем сейчас — пять килограммов. Остальное лежащее на постели Песоцким не было. Это был грузовик с дровами. Буратино после нападения группы лесорубов. Тело на сигналы не отвечало. Бип, бип… Связь со спутником потеряна.
Хотелось пить, но о том, чтобы встать, не могло быть и речи. Кроме того, Песоцкий не был уверен, что в холодильнике осталась вода. Он тщательно, впрок, продумал маршрут до раковины. Когда организм вернется в зону связи, ноги осторожно доведут голову со ртом до туалета, и рот попьет из-под крана.
Пустота заполняла просветлевшее бунгало, медленно втекала в тело, лежащее на постели. Неподдельное волнение овладело Песоцким, когда он понял, что в состоянии пошевелить пальцами ног. Потом сильно заныла затекшая рука. Он мучительно приподнял ее и силой воли подвигал этими пальцами тоже. Пальцы двигались неточно, но помаленьку начинали слышать команды из мозга. Здравствуй, рука! Мы снова вместе.
Спутник входил в зону связи.
Тихое утреннее счастье: в холодильнике лежала непочатая литровая бутыль воды. Открутить крышку без отдачи в голову не удалось, но дело того стоило. Песоцкий медленно сел на постели и, блаженствуя, влил всю воду внутрь; предпоследней пригоршней он освежил лицо, а последнюю вылил на темечко. И снова лег полежать, уже заодно с телом.
Жизнь, как в том анекдоте, налаживалась помаленьку.
* * *
Море как ни в чем не бывало снова плескалось среди камней. Свет резал глаза. Пара за столиком, женщина в гамаке, собака в тени террасы — все двигалось, будто за стеклопакетом со звукоизоляцией. Мир жил своей жизнью снаружи, и в него предстояло инсталлироваться.
До самолета оставалась неделя с хвостиком.
Может, рвануть отсюда куда-нибудь к чертовой матери, размышлял он, осторожно выхлебывая свой утренний сок. Но куда? В Австралию? И что? Куда-нибудь исчезнет из мозга пустая квартира на улице Строителей, ее сережки, забытые в ванной? Мамины глаза при встрече? Пыльные плиты под пустым больничным окном?
Сжевав яйцо с тостом, Песоцкий побрел к стойке портье. Вчерашняя бумажка с телефонами авиакомпании за ночь пропала без вести — дыша вбок, он попросил написать их снова. Ему просто было интересно, что скажут.
Сказали все то же самое. Они ищут. Они проводят расследование. Они приносят свои искренние извинения. Они обязательно найдут. Песоцкий вяло попрощался и повесил трубку. Постоял немного, запустил осторожный взгляд за стойку портье, обвел глазами террасу — хозяина отеля нигде не было.
«Вы кого-то заинтересовали». Черт его возьми, а?
Ноги подламывались, в затылке гудело. За столиком тянула коктейль некрасивая девица в солнечных очках. Громоздкий носатый господин в креслах листал свежую австралийскую прессу. В гамаке лежала женщина с книжкой. Мальчик в маске, кверху попой, валандался в море у камней.
Песоцкий сидел на ступеньках веранды, постепенно привыкая к новому сюжету и пытаясь понять, как называется это кино.
Черно-белый молодой Бельмондо выходил из кафе, садился в открытую машину и резко брал с места... Камера отъезжала наверх-назад, раскрывая панораму, и Песоцкий с замиранием сердца подумал, что такого кадра в фильме не было. Это же неизвестный дубль Годара!
Потом он сам оказался оператором, едва успев удивиться этому обстоятельству, потому что кран с камерой продолжал медленно взлетать. Стало страшновато. Кабриолет вымыло из кадра, внизу проплывали поля, рассеченные сельской дорогой; изгиб реки блеснул прекрасным бликом. Было уже очень высоко; таких кранов не бывает, подумал Песоцкий и в ту же секунду почувствовал пустоту под ногами, опасный наклон тела и собственный вес, неумолимо тянущий к земле.
