Я с трудом могла увязать воспоминания о тихом незаметном мальчике с парнем, которого встретила в тот день в библиотеке. Но одно можно утверждать точно: Брюстер был бесприютным, неприкаянным существом. Значит, кое-кому стало позарез нужно подобрать его.
Как Теннисон ни старался устранить Брю из моей жизни, я делала всё от меня зависящее, чтобы встречаться с ним как можно чаще. Ну хорошо, признаю — поначалу мною двигали самые разные побуждения: желание сделать назло брату, сострадание к бесприютному бедняге, да и обыкновенное банальное любопытство — но они быстро уступили место чему-то более глубокому — более осязаемому и даже, можно сказать, опасному; потому что как только кто-то становится тебе небезразличен, ты сам становишься раним и уязвим со всех сторон. Уверена — Брюстеру это известно, как никому другому.
Наше первое свидание — на площадке для мини-гольфа — благодаря вмешательству Теннисона обернулось катастрофой, поэтому я твёрдо решила сделать всё, чтобы второе прошло как по маслу. Что б такое придумать? Всю неделю мы встречались в школе за ланчем, и он, как большинство парней, предложил сходить в кино. Голову даю на отсечение: ходить на свидании в кино придумали мужики. Разговоры разговаривать не надо, а темнота способствует другим видам общения. Очень удобно.
— Пойдём когда-нибудь, — сказала я Брюстеру. — Может быть. Но пока мне хотелось бы побыть с тобой в таком месте, где я смогу видеть твои глаза.
Он, кажется, слегка занервничал — его руки нырнули в карманы. Ясно, чего он боится: что я хочу в ресторан. А я знаю его уже достаточно хорошо, чтобы понять — с деньгами у него напряг.
— Как насчёт пикника? — спросила я.
У него явственно отлегло от сердца.
— А что, было бы весело… — сказал он и, помолчав, добавил: — если только твой братец не выскочит из корзины с едой.
Я засмеялась. Вышло немного неестественно, потому что узнай только Теннисон о нашей затее — наверняка придумает что-нибудь, чтобы всё испортить. Помните — это происходило сразу же после столкновения в «Уэкворлде», так что у меня были все причины считать родного брата самым своим лютым врагом.
— Он ничего не узнает, — успокоила я.
И он не узнал. Никто не узнал. В ту субботу вся моя семья пребывала в убеждении, что я встречаюсь с подругами в торговом центре; а поскольку лгунья из меня никакая, я подстроила всё так, чтобы это оказалось правдой. Я действительно побыла с подружками в центре — целых двадцать минут! — а потом рванула оттуда к началу тропы, ведущей на Маллиган Фоллз. Рюкзак я набила под завязку сэндвичами и всякими приправами. Ещё я сунула в него одеяло. Брю принесёт напитки. «Поскольку тебя зовут Брю,[8] это только логично» — заявила я, хотя мне и пришлось уточнить, что пиво вовсе не имелось в виду.
Когда я добралась до условленного места, он уже был там — мерил полянку шагами, должно быть, боялся, что не приду.
— Привет! — Я приобняла его.
От него пахло дезодорантом «Меннен» — не сильно, в самый раз. Мне нравится этот мягкий и ненавязчивый аромат. Парень, от которого так пахнет, для меня куда более привлекателен, чем тот, от которого разит одеколоном. Одеколон — вообще штука подозрительная. Как, например, дезодорирующее средство для ковров…
— Я сказал дяде, что пошёл в субботнюю школу, — произнёс Брю, — так что у нас есть несколько часов.
— Почему бы тебе просто не рассказать ему правду? — удивилась я.
— Он считает, что выходные человек должен проводить со своей семьёй.
Больше он о дяде не упоминал.
Мы стали рассматривать карту маршрута.
— Ты уверена, что хочешь пойти со мной? — спросил он. — Меня, как-никак, признали Наиболее Подходящим Кандидатом На Высшую Меру…
— О… Так ты слышал об этом?
Мне было стыдно, что я принадлежу к школьному сообществу, способному на такую жестокость. В «годовую книгу» факт голосования, правда, не вошёл, однако все о нём знали, как знали и имя «победителя».
— Знаешь что? — сказала я. — С тобой я чувствую себя куда спокойней, чем со многими другими парнями из нашей школы.
— Спасибо… наверно…
Мы двинулись по тропе. Жилые строения исчезли за высокими деревьями, и всего через несколько минут у меня появилось чувство, что мы далеко от всяческой цивилизации. Зима в этом году выдалась чрезвычайно снежная, талая вода наполнила водопады, и они бурлили с такой силой, что их рёв был слышен за полмили.
— Расскажи мне о себе что-то такое, чего я ещё не знаю, — попросила я. Попыталась заглянуть ему в глаза, но мой вопрос до того его смутил, что он отвёл их в сторону.
— А что бы ты хотела знать?
— Да что угодно. Что у тебя на ногах перепонки, а на спине — рудиментарный хвост, например. Или что ты дальтоник, или что ходишь во сне, или — кто знает — что ты пришелец из космоса, пытающийся внушить человечеству чувство ложной безопасности. Что-нибудь в этом роде.
Я ожидала, что Брю рассмеётся, но ничего подобного. Он лишь сказал:
— Ничего такого у меня нет. Извини.
Он помог мне перебраться через зазубренный камень на пути, подумал немного и добавил:
— Хотя вот, пожалуй: у меня фотографическая память.
— Да ты что!
Это было куда интереснее, чем всё то, что я перечислила, ну, разве что кроме пришельца; да и то сказать — я всё-таки предпочитаю, чтобы Брю был человеком, земным человеком…
— Так если у тебя фотографическая память, значит, ты уже должен бы знать все стихи в той книжке Аллена Гинзберга наизусть!
Само собой, я пошутила, но через секунду он начал декламировать «Вопль» — слово в слово, а ведь это стихотворение коротким не назовёшь. Оно из тех, что длятся и длятся без конца. Да, мой спутник произвёл на меня впечатление, должна признаться. И одновременно мне стало слегка не по себе: как он и говорил, он любил рассерженную поэзию, а «Вопль» — ну это просто какой-то праздник неистовства.[9] Ожесточённость против существующего порядка и всё такое прочее. Брюстер выплёвывал слова, и они становились всё более едкими и жгучими — словно извергались из жерла вулкана. Мне так и казалось, что воздух вокруг него раскалился и заструился потоками жара.
Дойдя до слов: «кто пожирал огонь в пьяных отелях Парадайз Аллей», он принудил себя остановиться. Он задыхался так, будто только что пробежал стометровку. Я видела: в душе его по-прежнему пылал вулканический огонь, но он быстро загасил его.
В этот момент любая другая девчонка сказала бы: «Спасибо, было очень интересно» — и выпустила бы сигнальную ракету: спасите! Но я не другая девчонка.
— Впечатляюще, — сказала я и добавила: — Так… вопиюще.
— Извини, я немного увлёкся. — Он набрал полную грудь воздуха и медленно выпустил его. — Понимаешь, иногда я чувствую всё так глубоко…
— Как глубоко?
— Как в бездонной пропасти, что ли…
И я сразу ему поверила. Было в его неистовстве и в том, как он его обуздал, нечто такое, что потрясло и захватило меня. Опасность под контролем. Угроза в надёжных путах. Неужели гнев — единственная эмоция, которую он переживает с такой невероятной силой? Или он таков во всех своих проявлениях?
И вдруг я потянулась к нему и поцеловала. Вы можете спросить — почему я это сделала? Не спрашивайте. У меня нет ответа, я просто не могла не поцеловать его. Собственно, даже не поцеловала, а чмокнула, да так быстро, что мы ударились зубами. Не особенно романтично в традиционном смысле этого слова, но, мне кажется, термин «традиционный» отсутствует как в моём, так и в его лексиконе.
Он на мгновение остолбенел, а потом вымолвил то, чего, возможно, не собирался произносить вслух:
— Ты очень странная девушка.
— Спасибо, — сказала я. — Я стараюсь.
И с этими словами повернулась и пошла по тропе дальше. Но вынуждена признать — я тоже была сама не своя, потому что совсем не смотрела, куда ступаю. Нога соскользнула с булыжника, застряла в расщелине между камнями; в щиколотке полыхнула боль, я вскрикнула и навзничь упала на землю. Рюкзак с одеялом спас меня от более тяжёлой травмы, ну да какая с этого польза, если щиколотка вышла из строя?
— С тобой всё в порядке?
Брю подлетел ко мне в тот момент, когда я выдернула ногу из расщелины с таким истошным воплем, что спугнула стайку птичек с ближайшего дерева.
— Нет! — раздражённо рявкнула я. Было так больно — ну никак не сдержаться. — Со мной всё совсем не в порядке! — Дело было даже не в том, что день пошёл насмарку; на носу был очень ответственный турнир по плаванию, а сами знаете, что для пловца, да и для любого спортсмена означает травма щиколотки. — Только не это! Кажется, я потянула лодыжку!
— Дай-ка посмотреть.
Брю опустился на колени. К этому времени болеть стало поменьше, особенно если не шевелить ногой, но лодыжка опухла и горела огнём.
