Особенно много над дедовой усадьбой стояло скворечников. Высились они на высоких жердях над заплотами, плыли эти игрушечные птичьи домики в вольной глубине неба навстречу облакам — над крышами поветей и сеновалов. Гнездилось много блестящих углем скворцов! И дом Василия Павловича Шелегова в деревне искать было просто по туче скворечников и голубям над усадьбой.
Скворечники и голубятню мастерил брат Петр. Брата я любил. К нему и тянулся из города в подростках. Старше меня он на двенадцать лет. Брат учил ловить птиц, мастерить из сосновых лучин птичьи клетки. На усадьбе плодилось много голубей. Гнезда тянулись ячейками высоко под козырьком дома и амбарной крыши. Дух захватывало, когда стая голубей взбивался в небо.
Дед во всем порядок любил. Непьющий всю жизнь, хлебосольным человеком для людей жил. Над домочадцами издевался. Знахарем был известным. Вечно кто-то в доме излечивался, приезжие издалека. Одно лето привезли из города молодую женщину: «кожа да косточки — посчитать можно». Больница отказалась. Дед поднял на ноги эту женщину за месяц на моих глазах. Утром и вечером усаживал ее напротив себя на другой край стола. Выпроваживал из кухни всех. И «шептал на воду» в литровой медной кружке.
Сидел я в такие минуты тихо, дед никогда меня не гнал, хмурил кустистые брови. Шептал он на воду вкрадчиво, сухо поплевывал на пол, себе под ноги. Больная выпивала эту воду до захода солнца. И так каждый день. Бабушка поила ее парным молок. Выздоровела. Вскоре пришла посылка из Норильска. Подарки: теплая рубаха деду и бабушке отрез на платье. Денег не брал за целительство. Домочадцев же держал в ежевых рукавицах. Однажды сын Володька напился, утром просит: «Батька, дай похмелиться».
— Дёгтя ему, старуха, налей. А не самогонки», — запретил он охмелять сына. Володька заплакал:
— Ты — хуже Берии! Людям, все отдаешь, а мы голодными из-за тебя выросли.
Внуки деда Василя любили. На маёвку выдавал каждому по железному полтиннику. Лечил дед любые болезни. В то лето жил я восьмой год на земле. Во время пахоты с братом Петром — он за ручным плугом, сидя верхом на лошади, набил я копчик до крови. Накупался после горячего дня в запруде у моста. И пошли чирьи. Но спине, ягодницам и ногам. От боли спать перестал. Как-то бабушка и зовет ласковым голосом: «Иди, дед зовет». Вышел я на крыльцо к деду. Редкий туман, постройки смазаны. И ударил первый луч с востока. Бабушка вынесла горячий каравай, вынутый только что из русской печи.
— Сымай портки», — повернул меня спиной к солнышку.
— Нагнись. — Выщипнул мякиша из хлебного каравая. Скатал его, после чего обвел им каждый чирей, пошептал, поплевал. Хлебный катыш кинул старой суке. Спал я теперь спокойно, чирьи «вышли навсегда».
Кобелей он держал по три-пять. Сука старше меня была. Скормил дед ей хлебные шарики по числу чирьев. Засохли! На другой же день.
Прожил дед Василь на земле коротко. Умер от болезни легких. Умирая, наказал: «Всю скотину продайте. Иначе вся худоба издохнет». Так и случилось. Падеж домашней скотины за полгода опустошил двор. Пришлось заводить молодую корову, покупать пару ягнят. Птицу падеж не коснулся. Таким и запомнился дед Василь: высокий и худой, лысый череп под летней «папахой» из шкурок рыжих щенков. Таким он и был в то утро, когда меня лечил.
Опрятным и чистым знался в детстве двор дедовской усадьбы. Обитало много живности, каждой твари по паре. После смерти деда в шестьдесят шестом, бабушка отпустила всех собак с ошейников. Куда кобели ушли в тайгу, не известно. Но и в деревне их больше не видели люди. Старая сучка не покинула двора, и пришлось опять посадить её на цепь, чтобы не кидалась на скотину.
Издохла сука при мне, когда гостил на осенних каникулах. Петру я привез в тот раз трехмесячного щенка сеттера. В ноябре белковать, а собаки у брата нет.
Сеттер быстро понял, что от него требуется. Снег тонкий и породистый утятник Туман, так назвал кобелька брат, насобачился быстро искать по следу белку. Брат не мог нарадоваться собакой. Жил Туман пять лет и погиб под колесами лесовоза, брат с горя на неделю запил, чего никогда с ним не случалось до этой потери. Привез ему щенка такой же породы. Но брат уже второго Тумана не полюбил.
До Ильина дня 2 августа бабушка не вздувала огня в доме. Пользовались в темное время керосиновой лампой в «десять свечей». Стёкла к лампам берегли. Бабушка мне, попыху не доверяла вздувать огня. Вечеряли на кухне при открытом окне в лучах закатного солнышка в просветленной сумрачности старого дома. Под шОлканье ходиков на стене, при темных образах и горевшей под ними лампадкой.
Утром усадьба пустела от звуков скотины, выгнанной в стадо пастись. Гуляющих куриц, дед не любил. И бабушка отпускала их на волю в огородчик. Наша скотина никогда не бродила по деревне бесхозно. В обычае деревенских выпускать и свиней, и гусей, и куриц на летнюю волю. Наши вольно и беспризорно не гуляли. И после смерти деда порядок сохранялся. В жару и голубей не видно.
Вечерком воздух синел и в лампадном свете угасающего дня, в настежь растворенное кухонное окно, со двора тянуло сухим теплым воздухом от построек, прохладой и сыростью из близкой тайги, слышался от хлева до крыльца сытый вздох подоенной коровы, успокаивались курицы, голуби под карнизом.
В такие вечерние часы зрелого лета, воздух горницы полон меда и ладана, дымка от чугунков на загнетке русской печи за цветной шторкой. Парным молоком из кринки и спелой рожью от хлебов на столе; свежим огурцом и сладкой морковиной.
Замирает тайга. Отходит ко сну крестьянская деревня. Отдыхают от трудов Великие труженики, русские крестьяне брат и моя бабушка. Пора и мне на сеновал. Двор светел до городьбы овощного огородика, полного зеленью и зреющими овощами. По-хозяйски строено, по-людски содержится: не повалено, не мурьёй.
Жил я у бабушки каждое лето. Косил сено, пропалывал двадцать соток картошки, пас общественное стадо, когда подходил черед нашего двора.
Тракт на речку Бирюсу проходит в этих местах уже пару столетий.
Деревню Егоровку зачали в конце девятнадцатого века братья Василий и Демьян Шелеговы. Ставили первыми свои избы. Семья прадеда Павла Павловича Шелегова многодетная. Пять сыновей: Василий, Дмитрий, Демьян, Борис, Иван и дочерей трое — Ольга, Татьяна и Елена. Родились они на хуторе, выросли в тайге в стороне от тракта. Прабабушка моя Татьяна Романовна родом из казачьих станков в Нижнем Приангарье. Оттуда ее взял прадед, когда промышлял золото на приисках.
Молодоженами пришли на таёжные абанские земли. Получили от властей в Абане отруба под новину в тайге. Раскорчевали, выжгли, построили хутор. И пошла жизнь. Стали рождаться сыновья. Павел хозяином не был. Каждый год бегал на золотые прииски. Хозяйством правила Татьяна Романовна. Павел пустым не являлся. Жили в достатке и тихо. Пока старший сын Василий не украл Христину Пушкину и насильно на ней не женился.
Казачий старшина Антон Пушкин, прозванный таежным народом — «Хукало», за свое сердитое: «хУк», «хУк». Родной отец бабушки Христины. Мой прадед. Из старожильческих сибирских казаков. Фамилия казачьих старшин Пушкиных значится в военных учебниках 1908 года среди Западно-Сибирского служилого казачества. Церковь в Никольском селе при его доброхотстве строилась.
Жил Хукало в тайге обособленно. Со службы на Енисее вышел по сроку, получил земельный отруб, где пожелал. На Административной карте Енисейской губернии 1878 года «абанские земли» значатся «казачьими». Поселился в Никольской деревне. Построил церковь. И перебрался в тайгу жить хутором. Для хозяйства держал двух работниц. Родная жена Антону Пушкину детей не дала. Трех дочерей — Христину, Анну и Евгению он «приспал» с работницей Матроной. Дал дочерям фамилию.
Дед мой Василий высмотрел работящую чернявую Христину Пушкину на зимний Престольный праздник в селе Никольском. Уговорил Василий брата Демьяна украсть хукаловскую девку. От Павловской заимки — по тракту через село Никольское добрый круг. До Хукаловского хутора ближняя дорога прямиком только через тайгу.
Подкараулили братья Христину, когда на вечернюю дойку к корове в теплый хлев шла. Там ее братья и скрутили. Сильная казачка была молодая Христина. Но ребенком беспомощным падала вниз лицом от воровских рук рослых мужиков. Вырывалась в бешенстве, батюшку звала на помощь. Да туго прикрыли ей братья рот «ширинкой», которую несла для обтирки вымени коровы после обмывки.
Укутали в медвежью доху и огородом в лес к розвальням унесли. Там лошадей оставили. Месяц ясный стоял, когда везли по тайге. В бане Павловской заимки, Василий насиловал Христину. «Женой сделал». Брат Демьян держал…
Прятали братья тайно Христину на заимке, пока она не «понесла» от Василия. Посадил тогда ее Василий в розвальни и Прощеным Воскресеньем — в канун Великого поста, повез Христину таежной воровской дорожкой к отцу в Хукаловский хутор.
