Флавия остановилась у окна. Горшочек, который она прижимала к животу, поблескивал на солнце. Я хмуро заметил:
— Это не поможет.
Она буркнула:
— Что ты в этом понимаешь!
Потом с оттенком нетерпения в голосе:
— Ну-ка! И нечего строить такую рожу.
Что она вмешивается? Мне захотелось выставить ее за дверь. Но она отрывисто приказала;
— Вставай!
Чертыхаясь, я подошел к окну, и, когда снова посмотрел на Флавию, меня удивило напряженное, почти озабоченное выражение ее лица. В горшочке была какая-то фиолетовая масса, от которой пахло яйцом и вином. Да разве я позволю вымазать себе лицо этакой дрянью?
— Замечательное средство, — заметила старуха, словно догадываясь о моем отвращении. — Завтра ты уже сможешь пойти на работу.
Я чуть было не вскрикнул, тут только поняв, куда она клонит. Ну конечно же, она хотела, чтобы я как можно скорее вернулся к. Моретти! Наверно, боялась, что я не внесу квартплату в конце месяца! Но она уже окунула кусок ваты в горшок:
— Тебе надо подержать этот компресс по крайней мере полчаса.
С профессиональной сноровкой сиделки старуха приложила к моему веку ватный тампон, не переставая что-то бормотать, будто про себя. Сначала я не слушал ее. Как все очень одинокие люди, Флавия часто размышляла вслух. Но вот я услышал, как она говорит:
— …и все было бы хорошо, если бы все сидели смирно…
Так это же обычный совет полицейских комиссаров, жандармов, всяких начальников и управляющих крупными поместьями! «Сидите смирно! Примиритесь с тем порядком вещей, который мы вам навязываем. Вчера мы посылали вас сражаться с Гитлером. Сегодня отправляйтесь на него работать. Не пытайтесь что-либо понять. Сидите тихо — вот и все!»
Я резко отстранился от старухи.
— Ладно, хватит.
Она пробурчала что-то неодобрительное и поставила горшочек на стол.
— А коли вздумаешь выйти сегодня вечером, можешь снова приложить. Раз уж тебе так хочется получить еще одну взбучку…
Я молчал, испытывая чувство отвращения к старухе. Я даже не поблагодарил ее, когда она уходила, и снова бросился в постель.
В зеркале напротив, в развилке, образованной подошвами моих сандалий, я увидел свое бледное, пожелтевшее лицо и огромные синеватые провалы на месте глаз и носа. «Еще одну взбучку!» Старуха издевается надо мной! Наверно, ей что-то известно. Может, к ней заходили люди Альмаро и расспрашивали про меня? Вдруг на лестнице раздался детский голос. Сердце у меня замерло. Я чутко прислушивался. Из приемника на верхнем этаже неслась песенка:
Буду ждать тебя я день и ночь,
Буду ждать тебя,
Всегда любя!
Я закрыл глаза. «Еще одну взбучку». Почему бы и нет? Разве есть гарантия, что меня опять не схватят сегодня вечером? Я самым прекрасным образом могу угодить в ловушку, раз уж намереваюсь снова пойти на Телемли! Старушенция, конечно, догадалась об этом! Она все знает! И я, я тоже знаю! После нашей последней встречи Альмаро должен быть начеку. Может быть, он приготовил мне западню?
…Вместе с красноватым туманом опускается ночь. Я мчусь к Телемли. Вот я у виллы. Альмаро будто кто-то предупредил — он ждет меня, стоя в тени посреди газона. Но я отлично вижу его насмешливую улыбку. Он смотрит на меня и усмехается. Я боюсь, как бы на меня не напали сзади. Оборачиваюсь. Улица позади меня совершенно пустынна… Сад тоже купается в этом странном освещении: красные пальмы, словно охваченные пламенем, алые фикусы… И массивные амфоры, похожие на огромных подбоченившихся женщин… Вот она, западня! Я только что обнаружил ее! Если я двинусь к Альмаро, из амфор выскочат враги. А может, и сами амфоры превратятся во врагов. Но я осторожен.
Я сжимаю нож. Альмаро смеется. Он просто помирает со смеху и хлопает себя по бокам и по груди.
Я знаю: чтобы его убить, нужно ударить изо всей силы. Я вдруг чувствую, что слабею, мускулы становятся вялыми, ноги, кажется, не оторвешь от земли. Я не могу сделать ни шага. Старуха протягивает свой горшочек и говорит, что надо выпить. Я смотрю на нее. У нее на лице усмешка. Все же я пью ее напиток, густой, черный. Однако мне так и не удается сдвинуться с места.
«Скоро ты еще разок получишь взбучку!» — кричит мне старуха своим резким, пронзительным голосом.
Амфоры уже пришли в движение. А Альмаро все смеется… Тогда я прыгаю вперед и бью его изо всех сил! И тут же получаю удар прямо в лоб… Я открываю глаза. Альмаро исчез. Передо мной только огромная амфора. Я ударяю ножом, но на ней не появляется даже царапины. Лезвие ломается… Я безоружен… Голова раскалывается от боли. Я понимаю: теперь я пропал. Подпрыгивая, на меня надвигаются другие амфоры… Я слышу жирный смех Альмаро.
Я начинаю вопить, хочу бежать, но не могу пошевелиться — так было и до того, как я выпил снадобье старухи. И я зову ее что есть мочи. Она, только она может меня спасти! Меня уже окружили! Я зову старуху на помощь. А Альмаро все смеется. Ножа у меня больше нет…
Я услышал голос старухи:
— Да перестанешь ты наконец?
Она стояла в комнате с недовольным видом.
Я был весь в поту. Рубашка промокла насквозь. Отбиваясь во сне, я стукался головой об стену, возле которой стояла моя кровать. Я тяжело вздохнул, зевнул во весь рот, спросил, который час.
— Семь часов, — хмуро откликнулась Флавия. — Ты так орал, славно тебя резали.
— Кошмар замучил, — ответил я, чтобы хоть как-то извиниться.
— Да. И орал во всю глотку! Звал кого-то! Я уж подумала: что это могло с тобой приключиться?
Что я такое сболтнул во сне? Старуха смотрела на меня, облизывая языком десны. Она казалась и недовольной и в то же время озадаченной.
В страхе я спросил ее как можно равнодушнее:
— Что я там болтал во сне?
Она не спускала с меня своих серых колючих глаз и ответила не сразу. Казалось, она подыскивает слова, противно причмокивая языком. Наконец тряхнула головой и сказала:
— Ты кричал.
Она ничего не хотела говорить, но я был уверен: она слышала все, что я выпалил в кошмаре! С притворным безразличием я переспросил:
— Значит, сейчас семь часов?
— Сколько раз можно повторять.
Я прикинул, что со времени ухода Фернандеса прошло по крайней мере пять часов. Пять часов я спал! Потрясающе!..
Флавия ушла. Я вскочил с кровати, просунул руку под рубашку и прижал ее к сердцу. Оно еще вовсю колотилось. Хотелось есть.
Я выглянул в окно: на улице сгущалась голубизна. Голубые сумерки. Голубое небо. Голубые тени, а вдали — крыши, море и горы Блида. Вспомнились кровавые сумерки, привидевшиеся во сне, и я испытал смутный страх перед ними.
Поглядывая на улицу, я ждал, когда совсем стемнеет и можно будет выйти из дома. Мне хотелось сначала увидеть Монику, а потом подняться на холмы Алжира.
VI
В среду вечером.
Шагая по улице, я вспоминал Монику и вдруг почувствовал какое-то глупое умиление.
Когда я вошел в зал ресторана, то увидел, что все столики заняты. Я направился к Монике, которая улыбалась мне издалека. Мне пришлось идти под ярким светом лампочек, умноженных до бесконечности зеркалами, и многие посетители несколько удивленно вскидывали глаза на мою слишком уж приметную физиономию.
— Это ужасно! — воскликнула Моника, жалостливо и нежно глядя на меня. — Фернандес все нам рассказал. Какие скоты!
Ее красивый голос звучал взволнованно, взгляд был полон тревоги.
Этот милейший Фернандес не терял времени даром! Должно быть, он успел уже рассказать о моих злоключениях всем товарищам по гаражу.
— Ты лечишься? Что-нибудь прикладываешь?
Ее настойчивость начала вызывать у меня легкое раздражение. Моника так смотрела на меня, словно ее очень интересовал мой ответ. Я пожал плечами и равнодушно сказал:
— А у вас нынче порядком народа…
Она коротко кивнула головой, и отблески света пробежали по копне ее волос.
У сидевших в зале были серые, выцветшие лица. Здесь, как правило, собирались мелкие служащие, чиновники в потертых костюмах, несколько механиков из гаража Моретти. Те, кто сидел ближе, насмешливо поглядывали на нас поверх развернутых газет.
Мне было хорошо рядом с Моникой. Хотелось до бесконечности стоять вот так — молча, с комком нежности, подкатившим к горлу. Моника украдкой погладила мою руку, которую я положил на край стола, и попросила непременно прийти к одиннадцати часам. Тон, каким она это сказала, показался мне необычным.
— Что-нибудь случилось?
Она досадливо махнула рукой.
— Потом объясню…
Я был и заинтригован и в то же время немного обеспокоен.
— Ничего серьезного?
Она помедлила — с ответом.
— Мне хотелось бы знать твое мнение… — произнесла она, глядя в зал.
— О чем?
Казалось, ее вдруг охватила огромная усталость.
