Сати тут же присела, сначала проверила почту – пусто, потом стала искать вчерашнее объявление. Но его адрес, как и еще несколько несколько незначительных адресов, исчез и отыскать его теперь не было никакой возможности. Тем более что Сати была не сильна во всей этой премудрости и сама себя называла «чайником», с чем Арик всегда охотно соглашался. Да она при нем только письма подругам писала и читала ответы, этим и ограничивалась, ей не требовалось больше.
Как она узнает, дошло ее письмо или нет. Нет, это действительно безумство: послать письмо – куда?! – и деньги, и еще ждать ответа… откуда?
Сати никогда не узнала, кто получил ее послание, она только могла догадываться, что деньги кому-то дошли.
Само собой, деньги дошли и были получены. Много денег, даже больше, чем требовалось. Если бы Сати узнала, НА ЧТО пошли ее семь долларов, она бы только порадовалась. Но есть вещи, которые знать не дано.
**
… На открытой солнцу веранде сидела в легком плетеном кресле молодая женщина и, любуясь цветущей лужайкой, поглаживала свой высокий живот. Иногда она поглядывала на фото в рамочке, стоящее на круглом чайном столике возле кресла. С фотографии ей улыбалась светловолосая кудрявая девочка, и женщина при каждом взгляде на нее тоже улыбалась в ответ.
Девочки этой больше нет, она попала под машину вместе со своим велосипедом и котенком в привязанной сзади корзинке. Котенок в последний момент успел выскочить – животные всегда чувствительнее и быстрее на реакцию, чем люди, а девочки не стало.
Пережить это было нельзя, да женщина и не пережила бы, если бы не муж. Ведь просто родить другого ребенка она не хотела. Ей казалось это предательством по отношению к своей девочке. Муж подсказал ей выход.
Они продали свой большой красивый дом и купили другой, значительно меньше. Продали на интернет-аукционе бриллиантовое колье – подарок родителей на свадьбу – за хорошие деньги. Сумма получилась немалая, но и ее не хватало. Муж долго обдумывал разные варианты, он готов был пуститься в любые авантюры. И пустился. Пришли деньги. Все в маленьких незначительных суммах – семь долларов – что за деньги! Но переводов пришло так много, что теперь денег хватило на оплату всех процедур.
Скоро уже девочка появится снова. Точно такая. Нет, не клон. Женщина не хочет употреблять такое противное слово. Будет та же дочка, только с другим именем. Говорят, нельзя прежнее имя давать. Какое счастье, что она сохранила локон своей девочки. И все ее гены в точности повторятся.
**
Сати через год после совершенной ею глупости получила по электронной почте странное письмо. Неизвестный выражал ей свою безмерную признательность за посланные деньги. Сати пожала плечами и печально улыбнулась. Вот чудак. Ну выпил пива и выпил. Или лишний раз в «Макдональдс» сходил. Получил, наверно, пару-тройку переводов, теперь от нечего делать, когда все давно о своих семи долларах позабыли, рассылает благодарности. Сати нажала команду «Удалить» и смешное письмо исчезло.
На семейный совет пришли все. Давид жестким тоном объявлял по телефону: «Срочно! Ко мне, в воскресенье вечером, в шесть! И попрошу без опозданий!». Поскольку он был старший в семье, не учитывая, разумеется, Сарру – кто будет считаться с женщиной под восемьдесят, пусть и приходившейся Давиду и Рону матерью, и бывшей когда-то отцу женой – ее и пригласили только потому, что невежливо как-то было не позвать, пусть себе поприсутствует, вряд ли вообще поймет, о чем речь. Сарру привезла на специальном такси из дома престарелых сопровождающая медсестра, и сверкающая никелированными частями коляска с шумом въехала в просторную гостиную, где уже все собрались и расселись на диванах и креслах. Коляску придвинули к большой кадке с цветущими розами – пусть старушка нюхает себе в радость – на самом деле получилось, что задвинули в угол, но на это никто постарался не обратить внимание. Медсестру отослали в кафе-кондитерскую, снабдив некоторой суммой денег – к ее нескрываемому удовольствию. Деньги, разумеется, дал Давид собственноручно.
Проводив медсестру до самых дверей раздевающим взглядом – девушка была соблазнительно фигуристой – Давид повернулся к присутствующим. Как бы не заметив насмешливое выражение на лице жены – у, стерва, мимо нее ничего не пройдет! – он обвел неожиданных для самого себя гостей. Уж очень редко они собирались все вместе, пожалуй, что за последние года два-три ни разу, и, не садясь на свое место возле курительного столика, остался в центре гостиной и начал говорить своим привычным, адвокатским менторски-убедительным тоном, слегка раскачиваясь при каждом неспешно произносимом слове. После первых же его фраз лица гостей вытянулись, кто-то заерзал, словно заноза впилась в седалищное место, кто-то даже привстал, только Сарра, полуотвернувшись в своем кресле, продолжала нюхать ветку с двумя роскошными желтыми розами, прикрыв в экстазе глаза тяжелыми морщинистыми веками.
Давид умолк, прошел к своему стулу с высокой спинкой и резными подлокотниками – на этом стуле и возле этого столика когда-то любил сидеть Глава этой, давно разросшейся семьи, но уже многие годы место, как и набор многочисленных трубок, принадлежали старшему сыну, но… сейчас кое-что могло измениться… Нет, это просто немыслимо! – с ужасом опять подумал Давид. Теперь, когда он всё им сказал, ему стало тоскливо и беспокойно, стало даже хуже, чем в эти два дня, когда он всё носил в себе и ждал воскресного вечера. Он даже жене ничего не сказал заранее, только на миг представив себе, как Эмма начнет удивляться, восклицать, бегать вслед за ним и задавать глупейшие вопросы, выпытывая подробности… А подробностей тут нет никаких. Деньги кончились – вот и все подробности.
Давид раскурил погасшую трубку и с холодком рассматривал молчащих родственников. Переваривают. Он пригласил не всю семью – все эти престарелые тетки и дядьки, разболтанные племянники и племянницы с их то и дело меняющимися женами и мужьями – увольте, ни за что, дело касается только самых близких, без которых вопрос не решить, вернее, не решить без их согласия. Конечно, он не пригласил ни свою дочь, ни Арика – шестнадцатилетнего сына Рона, парень учится в колледже в другом городе, да и несовершеннолетние они оба. Он сам бы решил вопрос, и быстро, но у него нет права, и брат, и двоюродные сестры – члены Компании, они деньги немалые в нее вложили. Ну не глупость ли – продолжать платить неизвестно за что! А кто дальше платить должен? Ну да, эту почетную обязанность они уступят ему, как старшему, уж тут без сомнения!
– Что-то я не поняла! Дедушка жив, что ли? – громко и изумленно воскликнула Эля, вылезая вдруг из-за спинки кресла матери. Давид поморщился. Ну предупреждал же Эмму, сказал определенно, что не стоит пускать сюда дочку, все равно не ей решать такую проблему, она еще в куклы играет, в пятнадцать лет сущее дитя.
Эмма, обернувшись, цыкнула на нее, и Эля исчезла за креслом. Теперь не гнать же при всех, неудобно, пусть уж сидит там, решил Давид, но с осуждением посмотрел на жену. Перевел взгляд на брата.
Рон, Рони – как его называли с детства и до сих пор, поскольку он младший сын – заметно располнел за последнее время и, несмотря на свои тридцать семь лет, уже обзавелся брюшком, вторым подбородком и заметной лысинкой на макушке. Он лениво развалился в кресле и с обычной ленцой в голосе всегдашним тоном избалованного мальчишки – даже голос у него был тонкий, как бы сохранившийся с детства, недоверчиво сказал, растягивая слова:
– Н-ну ка-а-к же это… Ведь сумма, оставленная папой кли-и-нике, была-а рассчитана на пятьдесят л-е-ет, а прошло только три-и-дцать четы-ыре…
– Инфляция… Всё за прошедшие годы подорожало, и медицинские услуги крионического депозитария тоже, естественно, – спокойно ответил Давид, но внутри начиная злиться. «Папа». Да Рон совсем не помнит отца, три года ему было, когда «папу» заморозили. А он, поскольку старше на пять лет, отца помнит. И помнит, как тот мучился.
Отец, начитавшись про новейшие технологии, решил, что через пятьдесят лет обязательно найдут лекарство от его болезни, от которой он уже умирал, а умирать не хотел, кто же в сорок четыре года лет захочет умирать. И в девяносто не хотят, и в восемьдесят… Давид покосился на мать. Сейчас ей семьдесят восемь. Они с отцом ровесники. Но она уже одряхлела. Если отец… если отец вдруг вернется… хотя этого не может быть. Но если вдруг… Ему-то не будет семьдесят семь… Ему будет сорок четыре, как и было… Эта мысль Давида очень поразила. За два дня она ни разу не пришла ему в голову. Он думал только о том, где взять лишние деньги – как будто они когда-нибудь бывают лишними – и каким образом они сложатся с Роном, ну и с матерью, если она сумеет проблему понять, чтобы оплачивать дальнейшее «пребывание» отца в клинике. У матери есть приличные деньги, но она много не даст – дом престарелых очень дорогой, высокого уровня, она сама платит за себя, и говорит, что собирается жить еще долго. Слава Богу, что хоть она не сидит на шее у семьи, мать всегда была состоятельной и независимой, все свое богатство получила еще в юности в наследство от скончавшегося папы-миллионера. Да и сестры двоюродные должны что-нибудь дать, они в завещании отца неплохо отмечены и знают об этом.
