9
Этой ночью спать не пришлось. Я лежал и слушал, как каждый час, копируя звуки медного колокола, отбивают время старинные часы. Утром я почувствовал себя раздвоившимся. Мой живот, вспученный от метеоризма, и я сам, передвигавшийся с грацией автомата, существовали раздельно.
Джип появился в назначенный час. Он двигался не торопясь. Водитель в тесном клетчатом костюме выглядел спокойным. Я выронил бинокль от неожиданной рези в желудке. На мгновение джип скрылся из виду, потом снова появился, притормозив почти до полной остановки, чтобы вписаться в крутой поворот. Я нажал на спусковой крючок. Очень тугой. Через долю секунды прогремел выстрел. Приклад едва не вывихнул мне плечо. От удара картечи ветровое стекло брызнуло во все стороны. Джип прокатился еще несколько метров и остановился, уткнувшись в кочку. Я вывалился из кустов на дорогу. Мужчина стоял, пошатываясь, опираясь на капот. Услышав мои шаги, он обернулся и уставился на меня вытаращенными глазами. Мне показалось, что передо мной Реми, только постаревший лет на десять. Я выстрелил второй раз. В лицо. Бессильное тело рухнуло на землю вместе с тем, что осталось от головы. Он не шевелился. Когда я сошел на обочину, чтобы подобрать бинокль, то почувствовал, как что-то теплое струится по моим бедрам. Я обмочился. Я убил француза.
Я с трудом добрался домой, еле передвигая ноги, словно глубокий старик.
Мать Реми ожидала меня на террасе. Она не стала расспрашивать меня. Не говоря друг другу ни слова, мы спрятали ружье. Я поднялся к себе. Мне нужно было умыться. Стараясь избавиться от смятенных чувств, я рылся в своих вещах с точностью движений, свойственной психическому больному, с маниакальной тщательностью наводящему порядок в своей комнате. Потом я сел на край постели, подперев руками голову. На лестнице послышались шаги. В комнату вошла мать Реми. Она опустилась на постель рядом со мной.
— Реми сегодня домой не вернется, — сказала она. — Будет лучше, если вы уедете, ни с кем не повидавшись. Лошадь оседлана. В седельной кобуре лежит карта. Вы и так не заблудитесь, если будете держаться тропинки, идущей по гребню холмов, никуда не сворачивая. Через пару часов увидите хижину, сложенную из необработанного камня. Возле нее оставьте лошадь — там снаружи есть кольцо, к которому ее можно привязать. За вами приедут завтра утром. Пароль тот же. Вам все понятно?
Я долго смотрел на женщину, зная, что больше никогда не увижу эти благородные черты.
— У меня есть один вопрос к вам. Только он очень личный.
— Спрашивайте.
— Ваш муж, отец Реми, он еще жив?
— Он умер. В 1934 году. Рождественским утром. Он выбросился из окна своей комнаты в час, когда дети разворачивают свертки с подарками. Не спрашивайте, почему. Этого никто не знает.
Из долины донесся грохот сильного взрыва. Ее лицо осталось спокойным.
— А теперь вам пора уезжать.
Я вскарабкался в седло; лошадь была та же, что и вчера. Последние следы смятения исчезли, но я вызывал отвращение у самого себя. Я ударил лошадь каблуками, чтобы пустить ее в галоп. У меня не было сапог, и стремена могли быстро ободрать мне лодыжки до крови. Но это было бы несравненно лучше, чем ободранная совесть.
Вокруг меня прекрасное ноябрьское утро заливало окрестности мягким золотистым светом. Согретая неярким осенним солнцем природа встречала меня слабым ароматом гниющей листвы, едва пробивавшимся сквозь резкий запах конского пота. Я ни о чем не думал, стараясь не встревать в бесконечные дискуссии с самим собой. Но в глубине сознания оставалось такое же четкое, как афиша на театральной тумбе, потрясенное, залитое кровью лицо моей жертвы. В конце концов я сказал себе, что должен остановиться, если не хочу сойти с ума. Я должен считать себя солдатом, который подчиняется приказам командиров тайной армии. Никогда не возвращаться к воспоминаниям о своих поступках. Выполнять приказы.
Я без труда нашел хижину. Как и предполагалось, мне никто не встретился на пути, если не считать фазана, который, как будто ему было недостаточно яркого карнавального наряда, распевал во все горло. Он так увлекся, что я мог схватить его голыми руками, но для этого мне пришлось бы слезть с лошади, а я не был уверен, что она позволит мне снова забраться в седло.
Хижина оказалась удивительно чистой, хотя служила, по-видимому, пристанищем для пастухов во время перегона овец на летние пастбища. Стол и кровать были сколочены из грубо обтесанных досок. Вместо матраса на доски был брошен старый вытертый до основы ковер. Возле печурки, сложенной из дикого камня, были аккуратно сложены сухие поленья. Я долго сидел снаружи, глядя на ночное небо и удивляясь, что в один и тот же день мне довелось убить человека, а потом спокойно любоваться звездным небом.
Незадолго до рассвета за мной пришли двое. Открыв глаза, я увидел две симпатичных пролетарских физиономии с красными носами, типичными для тех, у кого печень уже на справляется с лошадиными дозами вина. Это были связные подпольной сети, которые должны были позаботиться обо мне.
На протяжении следующих шести месяцев я ни разу не провел две ночи под одной и той же крышей. Первое время я продолжал заниматься пополнением кассы местного Сопротивления. Мы грабили банки, почтовые отделения, казначейства — в общем, любые учреждения, в которых можно было надеяться найти любое количество банкнот. Мне казалось, что мы превратились в хорошо организованную банду анархистов, потрошивших буржуев. Три моих сообщника были самыми видными членами этой банды. Один оказался идейным марксистом, готовым придушить свою мать, если это поможет более быстрому наступлению диктатуры пролетариата. Второй, сельскохозяйственный рабочий, был способен убить быка ударом кулака по лбу. Для третьего, еще недавно владевшего небольшим бистро, война была всего лишь временным этапом между работой за стойкой в его прежней и будущей забегаловками. Но гестапо с помощью французских жандармов, всегда готовых услужить бошам, сидело у нас на хвосте. В конце концов трое работавших со мной парней однажды не приехали на место назначенной встречи. Они должны были подобрать меня возле церкви какого-то небольшого городка. Я прождал их лишних полчаса. Между нами было условлено, что после этого срока я должен исчезнуть. Меня охватила паника. Я решил, что меня выдали и вот-вот арестуют. Но паниковал я не от страха за себя, а только потому, что впервые в моей работе подпольщика механизм, работавший как часы, дал сбой. Те, кто утром доставил меня на место встречи, должны были забрать меня только через несколько часов, да и то при условии, что они узнали о ситуации и что вся полиция кантона не была поднята на ноги. По моему лицу, по груди и спине стекали струйки пота. Я чувствовал себя в ловушке. Моя изолированность от остальных членов нашей группы в этом случае была против меня. Я не мог вернуться туда, откуда меня доставили утром. Но и другого адреса, где я мог бы укрыться, у меня не было. И я, как заведенный, ходил кругами вокруг церкви, и чем дольше это продолжалось, тем сильнее у меня было ощущение, что за мной наблюдают. Каждый случайный прохожий казался мне шпиком. К тому же начался дождь. Крупные капли падали на сухую землю со звуками, напоминавшими все усиливающиеся аплодисменты. Я продолжал в отчаянии кружить вокруг церкви. Когда я попытался спрятаться от дождя под ее контрфорсами, мне почудилось, что на лицах каменных святых появились злорадные усмешки. И чем дольше я оставался возле церкви, тем сильнее была уверенность в том, что за мной давно следят чьи-то холодные глаза. Внезапно рядом со мной распахнулась массивная боковая дверца. Железная рука ухватила меня за плечо, я потерял равновесие и тут же очутился в темноте. Тяжелая дубовая дверь захлопнулась за мной. В тусклом свете я увидел перед собой Квазимодо в сутане. Сатанинское выражение лица, могучие плечи рабочего с Центрального парижского рынка. Толстые губы не скрывали неровный ряд кривых испорченных зубов.
Мне никогда раньше не приходилось бывать в церкви. Даже на похоронах родственников отец не позволял мне принимать участие в религиозной церемонии. К опиуму для народа он относился с ненавистью, смешанной с презрением. Зато мы оказывались первыми на кладбище, где на нас со всех сторон обрушивались злобные взгляды святош, сопровождавших гроб. Очевидно, они считали, что мы нанесли усопшему смертельное оскорбление.
Раздался голос человека, привыкшего обращаться к толпе:
— Мне жаль, что я заставил вас ждать. Но я должен был убедиться, что никто не следит за вами и не собирается вас арестовать.
Он протянул мне большое пахнущее пылью полотенце.
— Просушите волосы. Вам только недостает подцепить какую-нибудь неприятную простуду, когда снаружи вас ожидает столько смертельных опасностей.
