– Знаю, сержант.
Хупер нажал на «воспроизведение», и в комнате снова зазвучал протяжный шотландский говор.
«Идет четвертый день «ареста», – сообщал Энди. – Лейла и Дервла решили, что необходимо расписание. Так рациональнее распределять домашние обязанности».
Колридж удобнее устроился на стуле. Он понимал, что следующие пятьдесят минут не имел права позволить себе очередную чашку чая. Одну в час. Четырнадцать кружек по пинте за рабочий день было его пределом.
День четвертый. 2.10 пополудни
– Я хочу устроить всеобщее собрание, – заявила Лейла. – Чтобы не дуться друг на друга. Давайте поговорим по-честному и все обсудим.
В углу комнаты из-за обложки книги вынырнула лысая голова Мун. Заглавие книги гласило: «Вы – Гея: четырнадцать шагов к центру собственной вселенной».
– Прикольно духовная книга. О личном росте, интеллектуальном развитии и самосовершенствовании. Я как бы тоже к этому стремлюсь. Понимаешь?
– Да, Мун, круто. Э-э-э… ты видела, в каком состоянии туалет?
– А что с ним такое?
– Там не слишком приятно. Мы с Дервлой…
– Не надейтесь, я не собираюсь подтирать в сортире. Я в доме четыре дня и еще ни разу не сходила. Распирает по-черному. Наверное, электрические поля камер действуют на мои инь и ян.
– Лейла не просит тебя чистить туалет, – спокойно объяснила Дервла. – Просто мы считаем, что надо распределить работы по дому.
– Идет. Я – «за». Все, что угодно. Но только не убирать за другими дерьмо. Согласитесь, это как бы смешно, если л сама не хожу.
– Я тоже не против тяжелой работы, – заявил Газза, на секунду перестав толкать тренажер, что он частенько проделывал с тех пор, как оказался в доме. – Что-нибудь поднимать или двигать. Но отказываюсь чистить толчок, потому что вовсе не против грязного толчка. Мне все равно, куда целить, когда пускаешь струю.
Следующие несколько секунд весь экран заполняло искаженное ужасом нежное личико Лейлы.
– Хорошо, Гарри, не забивай голову насчет туалета, – успокоила Газзу Лейла. – А что скажешь о мытье посуды? Или ты согласен есть из заплесневелых тарелок?
Дэвид, совершенно неотразимый в своей балахонистой рубашке, даже не открыл глаз.
– Давайте решим, что в первую неделю каждый занимается только своими делами. Я, например, вывожу из организма токсины и поэтому питаюсь вареным рисом, который, как полагаю, гораздо легче смывать с тарелки, чем разъедающую кишки отраву, потребляемую Гарри, Келли и Джазом.
– А меня это устраивает, – отозвался Газза. – И вообще, свою тарелку я каждый раз вытираю куском хлеба.
– Я понимаю, Гарри, – продолжала Лейла. – Нисколько на тебя не давлю, но не забывай, что хлеб, он для всех. Надеюсь, что имею право это сказать. Только пойми, я тебя совсем не напрягаю.
Гарри ничего не ответил, лишь ухмыльнулся.
– А тебе не кажется, Дэвид, – спросила Келли, – что мыть посуду по отдельности довольно глупо?
– Почему, Келли? – Дэвид открыл глаза и одарил девушку мягкой, доброй, снисходительной улыбкой, напоминавшей оскал гремучей змеи.
– Ну, потому… потому что…
– Вот что, Келли, я не разозлюсь, если услышу, что глуп, только хочу знать почему.
– Я вовсе не хотела сказать… совершенно не имела в виду… – Келли замолчала.
А Дэвид снова закрыл глаза, чтобы вернуться к наслаждению, которое неизменно испытывал, восхищаясь изяществом собственных мыслей.
В этот момент в разговор внес свою лепту ординатор Хэмиш, обычно предпочитавший, чтобы его не замечали.
– Терпеть не могу всяких расписаний. Я пять лет прожил в студенческом общежитии и прекрасно знаю таких, как ты, Лейла. Дай тебе волю, ты начистишь мне яйца за то, что я не поменял кончившийся рулон туалетной бумаги.
– Значит, это ты его доконал? – встрепенулась Дервла.
– Я просто привожу пример, – поспешно объяснил ординатор.
– Вот что я вам скажу, – с энтузиазмом вступил в разговор Джаз. – Хуже доконалыциков есть только маскировщики: изведут все, но оставят последний клочок, чтобы прикрыть пустой кронштейн.
Хоть Джаз и числился учеником повара, это была всего лишь работа, а не призвание. Не этим он хотел заниматься в жизни: он мечтал о карьере комика и поэтому очутился в доме. Решил использовать шоу в качестве трамплина для продвижения к своей цели. Он умел рассмешить приятелей и надеялся, что эта способность принесет ему когда-нибудь хорошие деньги. Но не за шутовство, а за умные каламбуры и репризы. Чтобы его слушали разинув рты, чтобы он был первым умником в стильных шоу и все ему завидовали. Чтобы приглашали в самые хитовые вечерние телепередачи, а он бы рассуждал об умопомрачительных знаменитостях. Джаз мечтал стать хозяином на церемониях присуждения премий. Вот какие амбиции были у Джаза: войти в элиту звезд, которые, словно из рога изобилия, сыпали блестящими экспромтами. Казаться крутым и остроумным, носить клевые шмотки, стать символом эпохи и получать кайф на полную катушку.
Поэтому Джаз хотел, чтобы его замечали, чтобы видели, какой он потрясающе славный парень и классный прикольщик. И с первого дня в доме он не упускал ни одной возможности продемонстрировать свое обаяние и внести лепту в общий разговор. Тему туалетной бумаги он воспринял как настоящий подарок судьбы.
– Маскировщик – тот же туалетный фашист! – выкрикнул Джаз. – Он не обязан менять рулон, потому что бумага не закончилась. Но оставляет такой клочок, что его товарищ вынужден подтирать задницу пальцами.
К удивлению Джаза, его выходка была встречена всеобщим молчанием. Вероятно, еще и потому, что он обращался прямо в одну из висевших под потолком телекамер.
– Не старайся, Джаз, – нарушила молчание Дервла. – Ты же не знаешь, попадет эта запись в эфир или нет.
– Но почему бы не попробовать, детка, – отозвался он. – Билли Конноли, когда был еще докером в Глазго, забавлял на берегу чаек.
– Подождите, – возмутилась Лейла. – Что вы все никак не угомонитесь? Мы пытаемся организовать быт.
– Лучше поступим таю не будем трепыхаться, и со временем все устроится, – предложил Хэмиш. – Все когда-нибудь приходит в норму.
– Еще как приходит! – возмутилась Дервла. – Благодаря таким, как Лейла и я. – Ее мягкий, поэтичный голос потерял толику мягкости и поэтичности. – А потом такие, как ты, заявляют: я же говорил, что все устроится. Но дело в том, что ты сам и пальцем не пошевелишь.
– Как хотите, – буркнул Хэмиш и вернулся к книге. – Если надо, делайте расписание и включайте меня.
День тридцать первый. 3.10 пополудни
– Заметили, сэр? – Хупер нажал на «паузу». – Хэмиш снова пошел на попятную. Не желает лезть на рожон. В кандидаты на вылет тихие, как правило, не попадают.
– Как же так? – смутился Колридж. – Ведь это он заявил в исповедальне, что не уйдет из дома, пока с кем-нибудь не переспит.
– Он самый – наш милый доктор.
– Но разве подобного утверждения мало, чтобы выделиться?
– Здесь иное, – вздохнул сержант. – Исповедальня – игра на публику. Хэмишу нужна перчинка. Если остальные объявят его кандидатом на вылет, зрители могут воспротивиться, захотят посмотреть обещанный секс.
– Но заявление Хэмиша – веская причина, чтобы выставить этого типа вон!
– Отнюдь не для большинства, сэр.
День четвертый. 2.20 пополудни
Все пожали плечами. Это означало, что победа в тот день осталась за Лейлой и Дервлой. В доме не было ни карандаша, ни бумаги, и Джаз, опираясь на свой опыт ученика повара, предложил сложить расписание из спагетти.
– Они прекрасно липнут к стенам, – объяснил он. – Спагетти так и проверяют: если пристают, значит, блюдо готово.
– Что за чушь! – возмутился Газза. – Развесить обед на стене!
– Да не весь, дурень. Всего несколько штук.
– Ну, валяй.
«Джаз ловко расправляется с макаронами и лепит их на стену», – сообщил Энди.
– Потряс! – восхитился повар своей работой. – Теперь изобразим всех нас крупинками риса – крахмал удержит их на стене.
– Супер! – закричала Мун. – Пусть каждый отметит свои зернышки. Так делают индийские умельцы, которые режут из рисинок скульптуры. Очень мелкие детали – я видела по «Дискавери». Философская штука. Но чертовски трудно разглядеть.
– И чертовски глупая, – вставил Газза.
– А вот и нет. Вдумайся, сколько в этом духовности. Представь: в чаще падает дерево. Никто этого не слышит. Так и тут: рисинки украшают не для нас с тобой, а для Бога.
– Ты меня не убедила.
– Это потому, что ты к вечеру тупеешь. Сам ты, Гарри, думаешь, что как бы умный, а в действительности – ужасно дремучий.
Все стали обсуждать, как обозначить рисинки, и в это время из угла подал голос Воггл:
