– О ком это вы? – поинтересовался Данте.
– Я с тревогой замечаю большие перемены, – вставил Аревало.
– О дедушке Рея, – давясь от смеха, сказал Джими.
– Я тебе не верю, – отрезал Данте.
– Да, я с тревогой замечаю большие перемены,
– повторил Аревало. – Прежде о таких происшествиях читали в полицейской хронике, случались они с какими-то неизвестными; теперь же – с людьми нашего квартала.
– Которых мы знаем в лицо, – со зверской гримасой прибавил Рей.
– Еще немного – и горе нам! – простонал Джими, подмигивая одним глазом.
– Ты бездушный человек, – с укором сказал Рей. – Почему правительство терпит, чтобы этот болтун по государственному радио распространял такую заразу?
– Я считаю, – задумчиво сказал Видаль, – что Фаррелл пробудил сознание молодежи. Если ты против «Бесед у очага», тебя тут же зачислят в мафусаилы.
– Правильное рассуждение, – с улыбкой заметил Аревало.
– Вот она, отрава, слышите? – указал на Видаля Рей. – Наш друг Исидро заговорил словами демагога.
– Согласен, – подтвердил Аревало. – Но ты, Леандро, уж очень разошелся. Ты настоящий консерватор.
– А почему бы мне им не быть?
– Почему старые люди становятся ненавистны? – рассуждал Аревало. – Они слишком самодовольны и не уступают другим своего места.
– Да разве нашего Толстяка кто уберет от кассы? – спросил Джими.
– Что? Я должен уступать каким-то мошенникам, потому что они молодые? Отказаться от плодов моего собственного труда? Бросить руль?
Подмигивая одним глазом, Джими запел:
– «Ах, как ворчлива старость!»
– Очень смешно, – хмыкнул Нестор и, как всегда картавя, продолжал: – Но если правительство не сдержит эту волну, кто сможет жить спокойно?
– Помните богачку с улицы Угартече? – спросил Рей.
– Старуху кошатницу? – спросил Аревало.
– Да, старуху кошатницу, – подтвердил Рей. – В чем могли ее обвинить? Так, чудачество, кошек кормит. И вот вчера, у самого ее дома, банда мальчишек забила ее насмерть на глазах у равнодушных прохожих.
– И кошек, – прибавил Джими, который не выносил, когда долго предаются унынию.
– Они обнюхивали труп, – уточнил Рей.
– Когда сидишь напротив этого испанца, – обратился Джими к Видалю вполголоса, – прямо хоть зонт раскрывай. Видел, как у него изо рта вылетел кусочек ореха? Мы, старики, когда разговариваем, плюемся. До сих пор я был избавлен от этой неприятности, а теперь и сам начал брызгать слюной. Недавно заспорил не помню с кем и в пылу объяснений посадил ему на рукав белое пятнышко. Как ни в чем не бывало продолжаю разговор, а сам только и думаю: хоть бы он не заметил!
– Случай с дедушкой куда хуже, – сказал Аревало.
– С дедушкой Рея? – спросил Данте.
– Разве вы не читаете газеты? – удивился Аревало. – Этот дедушка был для семьи обузой, и два внучка, один шести лет, другой восьми, прикончили его.
– Вы что, сговорились меня дразнить? – спросил Джими. – Поговорим о вещах серьезных. Выиграет «Ривер» в воскресенье?
– В честном поединке «Ривер» делает невозможное! – заявил Рей.
– Верно. Ты, как всегда, рассуждаешь правильно, – отметил Аревало.
– А при чем тут его дедушка? – с раздражением спросил Данте.
Стали вспоминать всякие происшествия на футбольном поле и на трибунах.
– В нынешнее время человек благоразумный смотрит футбол по телевизору.
– Что до меня, – сказал Данте, который наконец что-то расслышал, – я на футбол не хожу, хотя бы даже играли экскурсионисты.
Нестор, заявив, что он сторонник «настоящей, честной борьбы», объявил:
– В воскресенье увидите, как я буду на стадионе болеть за «Ривер».
– Не впадай в азарт, – попросил Джими.
– Самоубийца, – флегматично определил Рей.
– Нестор идет со своим сыном, – сообщил Данте.
– А, это другое дело, – согласился на этот раз Рей.
Сияя от отцовской гордости, Нестор подтвердил:
– Поняли? Я человек не азартный и не самоубийца. Со мной пойдет сынок.
– А пока он разговоры разговаривает, – заметил Джими, – игра не движется, он просто оттягивает проигрыш. Неужто старикашка нас всех надует? Вот хитрец!
Проиграв четыре партии подряд, неудачники сказали, что с них довольно. Данте объявил, что хочет пораньше лечь, Нестор предложил еще по стаканчику фернета и орешки. Рей заметил, что уже полночь. Они расплатились.
– Уж в любви нам дьявольски повезет! – сказал Нестор.
– Почему вам должно повезти? – спросил Джими. – Что вы проиграли, в том не карты виноваты.
– Оставьте нам хотя бы надежду, – с дружеской укоризной сказал Рей и, улыбаясь, покачал головой.
– Поглядите на него, – призвал всех Аревало. – Куда девалось его знаменитое нахальство? Нет, недаром Новион утверждал, что одна только мысль о любви смягчает человека.
Вышли все вместе, но очень скоро разошлись в разные стороны, остался лишь Рей.
– Хочется размять ноги, – сказал он Видалю. – Я провожу тебя, Исидро, до дома. – И доверительно прибавил: – Прошу тебя, не думай, будто для меня единственное удовольствие в жизни – это развалиться в кресле и смотреть футбол по телевизору. Говорю это с полным уважением ко всем новинкам техники.
Видаль почувствовал, что эта последняя фраза вызвала в нем необъяснимое раздражение. Они шли рядом. Рей взял его под руку.
– Пройдемся еще немного, – сказал Рей. – Теперь проводи ты меня.
Пока шли, Видаль думал, что хотелось бы поскорей быть дома, в своей постели, и спать, спать.
– Эта ночь не такая холодная, – сказал он, чтобы о чем-то поговорить.
– Да, наступает, хоть и с опозданием, бабье лето после дня Святого Иоанна.
Странно, думал Видаль, что ночью – верно, эта пора для него благотворна – его не угнетает то, что в течение дня отравляло жизнь; люмбаго, например, почти его не мучает.
Когда подошли к булочной, он поспешно воскликнул:
– До завтра!
– Я провожу тебя до дома.
Впервые Видалю пришло на ум, что друг, возможно, хочет сообщить ему что-то важное. И еще он подумал, что, если Рей никак не решится высказаться, так и будут они ходить до утра. И он снова прервал молчание:
– Почему тебя вчера не было в лавке?
– Когда? Утром? Да это девочки выдумывают…
Несомненно, Рей поглощен мыслями о том, что необходимо что-то сказать, но боится. Видаль не был любопытен. С эгоизмом усталого человека он решил прекратить это хождение туда-сюда.
– До завтра, – сказал он и вошел в дом. Перед ним смутно мелькнуло мясистое лицо Рея, приоткрывшего рот.
Суббота, 28 июня
Утром недомогание возобновилось. Видаль с трудом встал, вскипятил воду, оделся, выпил несколько порций мате. Пробуя те или иные движения, он внимательно прислушивался к боли. Подшучивая над собой, он сравнил свои действия с повадкой искусного игрока в труко, например Аревало (или Джими, когда он подражал Аревало), который изучает карты, с нарочитой медленностью знакомясь с общим раскладом. Вскоре он пришел к выводу, что боль вполне терпима и покамест не требует уколов или других расходов на аптеку. И тут он вспомнил, что теперь ему предстоит как мужчине преодолеть истинное испытание, притом тягчайшее: постирать свое белье. «И немедленно», – сказал он себе и, представив, как придется полоскать и выкручивать, согнувшись в три погибели, оробел, обозвал «мастодонтами» старые раковины в их доме, слишком широкие и глубокие. «Такие модели уже не выпускают, – возмутился он.
– Недаром говорят, что в прошлые времена люди были крупнее». Он собрал в узелок пару носков, трусы, сорочку, майку. Покачав головой, подбодрил себя: «Ничего не поделаешь. Пока не выплатят пенсию
– да еще вопрос, выплатят ли ее вообще, – я не могу отдавать белье в стирку. Антония на меня обозлится, как всегда, когда я не отдаю белье ее матери. Нет, пока мне не выплатят пенсию, эта роскошь и чужие услуги исключены. Да что же это я все сам с собой разговариваю!»
Донья Далмасия, мать Антонии, была самым известным человеком в их доме. Смолоду овдовев, за стиркой и глажкой (не переставая при этом шутить и петь) эта бравая женщина вырастила и выучила, сравнительно прилично одевая, восьмерых детей. Теперь, когда все они (кроме Антонии) уже обзавелись семьями и жили отдельно, донья Далмасия взяла к себе трех бледных девчушек, дочек своего сына, переживавшего трудные времена: в большом сердце сеньоры Далмасии места было вдоволь, а ее способность трудиться не знала границ. Однако с возрастом характер у нее изменился, проявились черты таившейся под спудом грубости, что дало повод людям, недавно поселившимся в их квартале, наделить ее прозвищем насмешливым, хотя и дружеским: Солдафон; в минуты гнева она не знала удержу – кто ее разозлит, подвергался известной опасности, но все также знали, что она быстро отходит и забывает обиды.
Направляясь в санузел, Видаль пробормотал: «Хоть бы никого не встретить! Здесь ведь считают даже, сколько раз в уборную сходишь». Ну конечно, он там застал Нелиду за стиркой и Фабера.
