Эдельвейс
(Лирическая баллада)
Ботаник, вернувшийся с южных широт,
С жаром рассказывал нам
О редких растениях горных высот,
Взбегающих к облакам.
Стоят они гордо, хрустально чисты,
Как светлые шапки снегов.
Дети отчаянной высоты
И дикого пенья ветров.
В ладонях ботаника — жгучая синь,
Слепящее солнце и вечная стынь
Качаются важно, сурово.
Мелькают названья — сплошная латынь —
Одно непонятней другого.
В конце же сказал он: — А вот эдельвейс,
Царящий почти в облаках.
За ним был предпринят рискованный рейс,
И вот он в моих руках!
Взгляните: он блещет, как горный снег,
Но то не просто цветок.
О нем легенду за веком век
Древний хранит Восток.
Это волшебник. Цветок-талисман.
Кто завладеет им,
Легко разрушит любой обман
И будет от бед храним.
А главное, этот цветок таит
Сладкий и жаркий плен:
Тот, кто подруге его вручит,
Сердце возьмет взамен.
Он кончил, добавив шутливо: — Ну вот,
Наука сие отрицает,
Но если легенда веками живет,
То все-таки кто его знает?..
Ботаника хлопали по плечам,
От шуток гудел кабинет:
— Теперь хоть экзамен сдавай по цветам!
Да ты не ученый — поэт!
А я все думал под гул и смех:
Что скажет сейчас она?
Та, что красивей и тоньше всех,
Но так всегда холодна.
Так холодна, что не знаю я,
Счастье мне то иль беда?
Вот улыбнулась: — Это, друзья,
Мило, но ерунда…
В ночи над садами звезды зажглись,
А в речке темным-темно…
Толкаются звезды и, падая вниз,
С шипеньем идут на дно.
Ветер метет тополиный снег,
Мятой пахнет бурьян…
Конечно же, глупо: атомный век —
И вдруг цветок-талисман!
Пусть так! А любовь? Ведь ее порой
Без чуда не обрести!
И разве есть ученый такой,
Чтоб к сердцу открыл пути?!
Цветок эдельвейс… Щемящая грусть…
Легенда… Седой Восток…
А что, если вдруг возьму и вернусь
И выпрошу тот цветок?!
Высмеян буду? Согласен. Пусть.
Любой ценой получу!
Не верит? Не надо! Но я вернусь
И ей тот цветок вручу.
Смелее! Вот дом его… Поворот…
Гашу огонек окурка,
И вдруг навстречу мне из ворот
Стремительная фигурка.
Увидела, вспыхнула радостью: —
Ты! Есть, значит, тайная сила.
Ты знаешь, он яростно любит цветы,
Но я смогла, упросила…
Сейчас все поймешь… Я не против чудес,
Нет, я не то говорю… —
И вдруг протянула мне эдельвейс!
— Вот… Принимай… Дарю!
Звездами вспыхнули небеса,
Ночь в заревом огне…
Люди, есть на земле чудеса!
Люди, поверьте мне!
Ревет в турбинах мощь былинных рек,
Ракеты, кванты, электромышленье…
Вокруг меня гудит двадцатый век,
В груди моей стучит его биенье.
И, если я понадоблюсь потом
Кому-то вдруг на миг или навеки,
Меня ищите не в каком ином,
А пусть в нелегком, пусть в пороховом,
Но именно в моем двадцатом веке.
Ведь он, мой век, и радио открыл,
И в космос взмыл быстрее ураганов,
Кино придумал, атом расщепил
И засветил глаза телеэкранов.
Он видел и свободу и лишенья,
Свалил фашизм в пожаре грозовом.
И верю я, что именно о нем
Потомки наши вспомнят с уваженьем.
За этот век, за то, чтоб день его
Все ярче и добрее разгорался,
Я не жалел на свете ничего
И даже перед смертью не сгибался!
И, горячо шагая по планете,
Я полон дружбы к веку моему.
Ведь как-никак назначено ему,
Вот именно, и больше никому,
Второе завершить тысячелетье.
Имеет в жизни каждый человек
И адрес свой, и временные даты.
Даны судьбой и мне координаты:
«СССР. Москва. Двадцатый век».
И мне иного адреса не надо.
Не знаю, как и много ль я свершил?
Но если я хоть что-то заслужил,
То вот чего б я пожелал в награду:
Я честно жил всегда на белом свете,
Так разреши, судьба, мне дошагать
До новогодней смены двух столетий,
Да что столетий — двух тысячелетий,
И тот рассвет торжественный обнять!
Я представляю, как все это будет:
Салют в пять солнц, как огненный венец,
Пять миллионов грохнувших орудий
И пять мильярдов вспыхнувших сердец!
Судьба моя, пускай дороги круты,
Не обрывай досрочно этот путь.
Позволь мне ветра звездного глотнуть
И чрез границу руку протянуть
Из века в век хотя бы на минуту!
И в тишине услышать самому
Грядущей эры поступь на рассвете,
И стиснуть руку дружески ему —
Веселому потомку моему,
Что будет жить в ином тысячелетье.
А если все же мне не суждено
Шагнуть на эту сказочную кромку,
Ну что ж, я песней постучусь в окно.
Пусть эти строки будут все равно
Моим рукопожатием потомку!
Одни называют ее «чудачкой»
И пальцем на лоб — за спиной, тайком,
Другие — «принцессою» и «гордячкой»,
А третьи просто — «синим чулком».
Птицы и те попарно летают,
Душа стремится к душе живой.
Ребята подруг из кино провожают,
А эта одна убегает домой.
Зимы и весны цепочкой пестрой
Мчатся, бегут за звеном звено…
Подруги, порой невзрачные просто,
Смотришь, замуж вышли давно.
Вокруг твердят ей: «Пора решаться,
Мужчины не будут ведь ждать, учти!»
Недолго и в девах вот так остаться!
Дело-то катится к тридцати…
Неужто не нравился даже никто? —
Посмотрит мечтательными глазами:
— Нравиться — нравились. Ну и что? —
И удивленно пожмет плечами.
Какой же любви она ждет, какой?
Ей хочется крикнуть: «Любви-звездопада!
Красивой-красивой! Большой-большой!
А если я в жизни не встречу такой,
Тогда мне совсем никакой не надо!»
Девушка и лесовик (Сказка)
На старой осине в глуши лесной
Жил леший, глазастый и волосатый.
Для лешего был он еще молодой —
Лет триста, не больше. Совсем незлой,
Задумчивый, тихий и неженатый.
Однажды у Черных болот в лощине
Увидел он девушку над ручьем,
Красивую, с полной грибной корзиной
И в ярком платьице городском.
Видать, заблудилась. Стоит и плачет.
И леший вдруг словно затосковал…
Ну как ее выручить? Вот задача!
Он спрыгнул с сучка и, уже не прячась,
Склонился пред девушкой и сказал:
— Не плачь! Ты меня красотой смутила.
Ты — радость! И я тебе помогу! —
Девушка вздрогнула, отскочила,
Но вслушалась в речи и вдруг решила:
«Ладно. Успею еще. Убегу!»
А тот протянул ей в косматых лапах
Букет из фиалок и хризантем.
И так был прекрасен их свежий запах,
Что страх у девчонки пропал совсем…
Свиданья у девушки в жизни были.
Но если по-честному говорить,
То, в общем, ей редко цветы дарили
И радостей мало преподносили,
Больше надеялись получить.
А леший промолвил: — Таких обаятельных
Глаз я нигде еще не встречал! —
И дальше, смутив уже окончательно,
Тихо ей руку поцеловал.
Из мха и соломки он сплел ей шляпу.
Был ласков, приветливо улыбался.
И хоть и не руки имел, а лапы,
Но даже «облапить» и не пытался.
И, глядя восторженно и тревожно,
Он вдруг на секунду наморщил нос
И, сделав гирлянду из алых роз,
Повесил ей на плечи осторожно.
Донес ей грибы, через лес провожая,
В трудных местах впереди идя,
Каждую веточку отгибая,
Каждую ямочку обходя.
Прощаясь у вырубки обгоревшей,
Он грустно потупился, пряча вздох.
А та вдруг подумала: «Леший, леший,
А вроде, пожалуй, не так и плох!»
И, пряча смущенье в букет, красавица
Вдруг тихо промолвила на ходу:
— Мне лес этот, знаете, очень нравится,
Наверно, я завтра опять приду!
Мужчины, встревожьтесь! Ну кто ж не знает,
Что женщина, с нежной своей душой,
Сто тысяч грехов нам простит порой,
Простит, может, даже ночной разбой!
Но вот невнимания не прощает…
Вернемся же к рыцарству в добрый час
И к ласке, которую мы забыли,
Чтоб милые наши порой от нас
Не начали бегать к нечистой силе!
