Я опустила голову. Не для того, чтобы ответить отказом, нет, но мне становилось стыдно при мысли, что он заметит мою дрожь.
– Сними все, – повторил он. Нетерпение и желание сквозили в этих его хладнокровно произнесенных словах. Еще совсем недавно он был таким робким, но не успели мы прибыть на остров, как он решил овладеть мной.
– Нет…
Я прошла через комнату и попыталась открыть дверь. Чайные чашки, которые он доставал, задребезжали.
– Ты хочешь вернуться?
Я не слышала, как переводчик двигался, но он вдруг оказался перед дверью, заслоняя мне дорогу, и сжал мое запястье.
– До отплытия следующего судна еще полчаса.
Боль в моем запястье становилась все сильнее. Кончики его пальцев впивались в мою плоть. Мне показалось странным: как у тщедушного старика может быть столько силы?
Я понимала, что таким образом он хочет помешать мне уйти. И знала с самого начала, что не смогу уйти оттуда.
– Отпустите меня!
Я произносила только те слова, которые противоречили моим чувствам, потому что его приказания звучали все более решительно.
Переводчик пытался вытащить меня в центр комнаты. Он сделал это так резко, что ноги у меня подкосились и я рухнула на пол. Мельком я успела увидеть ножку дивана, летящую туфлю и кусочек моря между занавесками.
– Я научу тебя, как нужно раздеваться!
Он положил меня ничком, уткнув лицом в пол, и грубо расстегнул молнию на платье. Раздался странный звук, как если бы мою спину резали ножом. Удивленная, я инстинктивно пыталась вырваться, но он меня не отпускал. Я не знала, что меня держит: нож для бумаги или его палец.
Его гнев не ослабевал. Ему хотелось воспользоваться моим телом по своему усмотрению, чтобы отомстить одновременно и той женщине, и метрдотелю. Мои уши были вывернуты, грудь раздавлена, рот полуоткрыт, и я не могла его закрыть. Ворсинки ковра, которые кусали мне губы, обладали горьким привкусом.
Кажется, я должна была бы чувствовать боль повсюду, но я ничего подобного не ощущала. Мои нервы отчасти безнадежно атрофировались, и причиняемая мне боль вызывала сладостное томление, как только она пересекала барьер моей кожи.
Переводчик сорвал с меня платье и отбросил его. Маленькая желтая тряпка одиноко лежала в углу комнаты. В мгновение ока он удалил последнюю преграду, закрывавшую ему доступ к моему телу. Затем он снял с меня чулки, комбинацию и бюстгальтер. Он прекрасно разбирался, в которую сторону что нужно тащить и как что расстегивать. Его ноги и руки – все десять пальцев – непрерывно бродили по моему телу. Без колебаний, безошибочно.
Когда в завершение всего трусики скользнули по моим волосам, я испустила крик. Я поняла, что он раздел меня догола и теперь я представляю собой просто беспомощный кусок плоти.
Мне хотелось закричать что есть мочи, но из моего рта вырывались только стоны. Мужчина еще сильней прижал мою голову к полу. Мое обезображенное гримасой лицо отражалось в стекле книжного шкафа. За стеклом выстроились в ряд русские книги.
Я впервые в жизни увидела русские буквы. Когда переводчик впервые привел меня в эту комнату, первое, что мне бросилось в глаза, был его письменный стол: примитивный и старый. На нем в безупречном порядке были разложены пять остро заточенных карандашей, два потрепанных словаря, пресс-папье, лупа, а ниже лежали открытая книга и тетрадь.
Точно так же текст в тетради был безупречным, ровным и не отклонялся даже на миллиметр. Крохотные иероглифы были выписаны на удивление тщательно. Никаких помарок или исправлений. Все было изящным и миниатюрным.
– Это роман о Марии?
Чтобы я не коснулась книги, он удержал мою руку. Неужели потому, что не хотел, чтобы я к ней прикоснулась? Во всяком случае, переводчик сделал это не потому, что ему просто хотелось подержать мою руку в своей.
– Да, – ответил он.
– Русский язык кажется удивительным, даже если просто смотреть на него, ничего не понимая.
– Почему?
– Мне кажется, что это какая-то шифровка, скрывающая романтические тайны.
Казалось, он не собирается отпускать мою руку.
– А что сейчас делает Мария?
– Она наконец встретилась со своим учителем верховой езды. Потом они поцеловались в углу конюшни, и у него, как всегда, был в руке хлыст. Закусив удила, лошади слабо ржали. Солома шуршала у них под ногами. Свет, проникавший через щели в стенах, бороздил полумрак по диагонали.
Он притянул меня к себе и поцеловал в губы. И в это мгновение я почувствовала на губах все. Тепло его тела, сухощавость, связанную с возрастом, короче – все.
Это был спокойный поцелуй. Даже шум волн смолк. Наступила такая глубокая тишина, словно это разверзлась бездна, в которую нам предстояло рухнуть.
Постепенно его желание начало возрастать. Его руки, лежавшие у меня на плечах, стали бродить по моей спине, а дойдя до бедер, изучали рельеф моих костей. Я не знала, как следует на это реагировать.
Но мне не оставалось ничего другого, кроме как подчиняться его приказам. День сегодня выдался жаркий, но внутри было холодно. Возможно, причина тут заключалась не в том, что я была голой, но в пагубной атмосфере, пропитывающей этот дом. Одна занавеска на широко распахнутом окне с южной стороны время от времени налетала на другую, но теплый ветерок до меня так и не доносился. Видневшаяся через это окно выкрашенная в белый цвет терраса, равно как и садовая лужайка, и простирающееся совсем рядом море казались мне каким-то далеким пейзажем. В мире остались только мы одни.
Мужчина схватил меня за волосы и потащил к дивану. Инстинктивно я хотела закрыть лицо руками, но не успела. Уложенные матерью волосы растрепались и ниспадали мне на лицо. Повсюду рассыпались шпильки.
– Сопротивляться бесполезно. Ясно?
Его голос доставил мне одновременно удовольствие и боль. Я хотела высвободиться, но не могла пошевелить головой.
– Отвечай мне.
– Да, – наконец слабым голосом выдавила я.
– Громче.
– Да, я все поняла.
Я повторила эту фразу несколько раз, пока мужчина не удовлетворился. Потом он достал шнур. С его появлением между нами возникла странная связь, как бы не основанная ни на чем. Шнур был намного более гибким и твердым, чем бечевка для перевязывания пакетов. От него исходил легкий запах какого-то лекарства. Наподобие того, который после окончания занятий витает в кабинете химии. Во всяком случае, это был совсем другой запах, чем тот, который перед смертью исходил от моего деда. Впрочем, чем-то похожим пахло от трубки, через которую желтая жидкость вытекала из его живота.
От пут, впивающихся в мою плоть, все тело вздулось. Мужчина по-прежнему был одет. С начала и до конца, каждое его движение, каждый жест были безупречными. Его пальцы великолепно вьшолняли свою роль, и мне казалось, что я подвергаюсь какому-то сеансу магии.
Я не могла даже представить, что он делает с моим телом. Единственное, что я могла видеть, – это отражение в стекле книжного шкафа. Мои руки были связаны за спиной на уровне запястий. Груди стали бесформенными и раздавленными, но соски слегка порозовели, словно мечтая о ласке. Веревка, которой были связаны мои подогнувшиеся колени, проходила через бедра и таз и широко раздвигала мои бедра. Когда я попыталась их сдвинуть, веревка начала давить еще сильнее и впилась в самое потаенное место слизистой оболочки. Свет проникал в те интимные глубины, которые прежде всегда были скрыты во мраке.
Переводчик все еще не доверял мне, хотя я отказалась от попыток вырваться и исполняла все, что он требовал. Он не мог удержаться от того, чтобы полностью лишить меня свободы.
– Почему ты дрожишь?
Он взял меня за подбородок. И этого оказалось достаточно, чтобы заскрипели все мои жилы. Я прекрасно понимала, что ему нужно: чтобы я ответила так, как ему хочется, но мне удалось только выдавить слабую улыбку. Тогда он еще сильнее затянул узел у меня за головой. По всему телу растеклась сильная боль.
– Извините. – Преодолевая страдания, я наконец смогла выдавить: – Извините. Отпустите меня.
С малых лет я неустанно повторяла эти слова матери. Я далее не понимала, что они обозначают, и произносила их так, словно плакала. Теперь я наконец узнала смысл этих слов.
– Умоляю вас. Простите меня. Я больше не буду дрожать. Я буду послушной.
Мужчина смерил меня взглядом. Он тщательно осмотрел меня с головы до ног, и ни один мускул у него на лице не дрогнул.
В этой комнате, где все, от этажерки для посуды до покрывала, не говоря уже о бюро и письменном столе, было безупречным и упорядоченным, я оказалась единственной, кто нарушал этот порядок. Моя одежда была разбросана повсюду, а я сама, катавшаяся по дивану, стала здесь каким-то чуждым, инородным телом.
Мое отражение в оконном стекле напоминало умирающее насекомое. Я была подвешенной курицей в холодильнике у мясника.
