Мисс Харти смела с плиты остаток листьев и взору открылась эпитафия: «И ВОСПОЮТ АНГЕЛЫ».
– Для меня, – продолжала мисс Харти, – Джонни был, в буквальном смысле этого слова, соседским мальчиком. Я жила в доме двести двадцать два по Ист-Гвиннет-стрит, а он в доме двести двадцать шесть. Прадед Джонни построил большой особняк на Монтрей-сквер, но Джонни там никогда не жил. Человек, который занимает его сейчас, превосходно отреставрировал здание и превратил его в некий экспонат, выставленный напоказ. Этого человека зовут Джим Уильямс. Мои друзья просто без ума от него. Я – нет.
Мисс Харти расправила плечи и не сказала больше НИ слова ни о Джиме Уильямсе, ни о Мерсер-хаузе. Мы пошли дальше и вскоре в просвете деревьев показалась река.
– А сейчас я вам покажу еще одну вещь, – пообещана мисс Харти.
Мы вышли на невысокий крутой обрыв, с которого открывался вид на широкую, величаво текущую реку. Без сомнения, это было лучшее место для вечного сна. Все вокруг дышало спокойствием. Мэри Харти ввела меня в ограду, окружавшую могилу и каменную скамью. Мисс Харти села на нее и жестом предложила мне разместиться рядом.
– Вот теперь нам пора доставать мартини. – Она открыла корзинку и разлила напиток по серебряным бокалам. – Если вы присмотритесь к плите, то увидите, что она несколько необычна.
Я присмотрелся. Могила оказалась двойной. На камне были начертаны имена доктора Уильяма Ф. Эйкена и его жены Анны.
– Это родители Конрада Эйкена, поэта. Обратите внимание на дату.
Доктор Эйкен и его жена умерли в один день – 27 февраля 1901 года.
– Вот как это произошло, – рассказала мисс Харти. – Эйкены жили на Оглторп-авеню в большом каменном доме. На первом этаже находился кабинет доктора, а семья размещалась на остальных двух этажах. Конраду было в то время одиннадцать лет. Он проснулся от громких голосов – в своей спальне ссорились родители. Потом он услышал, как отец считает: «Один, два, три». Раздался сдавленный вскрик, за которым последовал выстрел. Потом отец снова досчитал до трех и выстрелил еще раз. На этот раз послышался звук падения тела. Конрад босиком добежал до полицейского участка, находившегося напротив их дома, и сказал полицейским: «Папа только что убил маму и застрелился сам». Он привел полицейских в спальню на третьем этаже. – Мисс Харти подняла бокал, словно салютуя чете Эйкенов, потом вылила несколько капель мартини на землю. – Хотите верьте, хотите нет, но одной из причин убийства стали вечеринки. Конрад Эйкен упоминает об этом в одном из своих немногочисленных рассказов – в «Странном свете Луны». В этом рассказе отец упрекает жену в том, что она совершенно забросила семью. Он говорит: «Каждую неделю по два вечера, а иногда три или даже четыре, это уже слишком». Произведение, конечно, автобиографическое. Семья жила тогда явно не по средствам. Анна Эйкен ходила на вечера практически через день, а шесть раз в месяц устраивала их сама. Это было незадолго до того, как муж убил ее.
После трагедии мальчика забрала к себе родня, жившая где-то на севере. Конрад поступил в Гарвардский университет и сделал блестящую карьеру. Он получил Пулитцеровскую премию и был назначен главой Комитета по поэзии библиотеки Конгресса. После ухода на пенсию он вернулся в Саванну. Он всегда знал, что вернется. Он даже написал роман «Большой круг», там говорится о том, что человек всегда заканчивает свой путь там, где он его начал, возвращаясь к истокам. Так получилось и у самого Эйкена. Он прожил в Саванне первые и последние одиннадцать лет своей жизни. В последние одиннадцать лет он жил в доме, расположенном по соседству с тем, где прошли его детские годы. От детской трагедии его отделяла лишь кирпичная стена.
Можете себе представить, как была польщена поэтическая общественность Саванны, когда узнала о приезде великого поэта. Но Эйкен остался верен себе, отклоняя почти все приглашения. Он говорил, что ему нужно уединение для работы. Однако, они с женой довольно часто приходили сюда и проводили на могиле около часа. Они приносили с собой мартини и серебряные бокалы, беседовали с ушедшими родителями и совершали жертвенные возлияния.
Мисс Харти подняла бокал и чокнулась со мной. Где-то в кронах деревьев перекликались пересмешники. Мимо нас медленно проследовал небольшой катер.
– Эйкен любил приходить сюда и смотреть на проплывающие корабли, – сказала мисс Харти. – Однажды он увидел судно под названием «Космический бродяга». Название просто восхитило его. Вы же знаете, что он часто писал о космосе в своих стихах. В тот вечер он прочел в газете о виденном им судне. Его название было напечатано мелким шрифтом в списке других судов, прибывших в порт. «Космический бродяга», пункт назначения не известен». Это добавление привело Эйкена в восторг.
– А где он похоронен? – спросил я.
В ограде была только одна могила.
– О, он здесь, – ответила мисс Харти. – На самом деле, мы сейчас его самые дорогие гости. Последней Волей Эйкена было, чтобы люди приходили сюда, пили мартини и смотрели на проплывающие мимо по реке корабли, как это делал он сам. Он оставил очень милое приглашение. Его надгробие выполнено в виде скамьи.
Неведомая сила против моей воли сорвала меня с места – я резво вскочил на ноги. Мисс Харти рассмеялась и тоже встала. На скамье было начертано имя Эйкена и надгробная эпитафия:
КОСМИЧЕСКИЙ БРОДЯГА;
ПУНКТ НАЗНАЧЕНИЯ НЕ ИЗВЕСТЕН.
Я был очарован Саванной. На следующее утро, рассчитываясь за пребывание в отеле, я спросил у портье, как можно забронировать за собой номер на месяц: не сейчас, но, возможно, очень скоро.
– Наберите по телефону «bedroom»,[5] – ответил портье. B-E-D-R-O-O-M. Это номер справочной службы по гостиницам. Они вас зарегистрируют.
Мне показалось, что в Саванне я столкнулся с последними живыми остатками старого Юга. В некоторых отношениях Саванна была так же далека от моего привычного мира, как остров Питкерн, скалистый клочок суши, на котором в полной изоляции жили, скрещиваясь между собой, потомки команды корабля его величества «Баунти», потерпевшего бедствие в восемнадцатом веке. Приблизительно такой же отрезок времени семь поколений саваннцев прожили в такой же изоляции в тиши и уединении своего городка на побережье Джорджии.
– Мы все двоюродные братья и сестры, – сказала мне по этому поводу Мэри Харти. – Здесь все очень просто – все приходятся друг другу родственниками.
Идея приняла в моей голове форму некоей разновидности воскресных путешествий в разные города. Я сделаю Саванну своим вторым домом. Я буду время от времени проводить здесь по месяцу – этого достаточно, чтобы перестать чувствовать себя заезжим туристом, а быть почти полноправным жителем. Я буду разузнавать, наводить справки, наблюдать, совать свой нос во вcё, куда приведет меня мое любопытство и куда меня пригласят. Я не буду поддаваться предубеждениям, а стану бесстрастным хронографом.
В течение восьми лет я придерживался этого плана, правда, периоды моего пребывания в Саванне становились все длиннее, а пребывания в Нью-Йорке – все короче. Я оказался вовлеченным в события, населенные необычными персонажами и оживленные странными происшествиями, вплоть до убийства. Но сначала главное – подошел к телефону и набрал «bedroom».
Глава III
СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ ДЖЕНТЛЬМЕН
Голос, ответивший из «спальни», указал мне дорогу в мое новое жилище в Саванне – второй этаж каретного сарая на Ист-Чарлтон-лейн. В моем распоряжении оказались две крохотные комнатки с видом на сад и двор жилого дома. Весь сад состоял из ароматных магнолий и маленького бананового куста.
Среди прочей обстановки в квартирке оказался старый капитанский глобус на подставке. В первый же вечер на новом месте я ткнул пальцем в Саванну – тридцать второй градус северной широты – и крутанул глобус. Под моим пальцем промелькнули Марракеш, Тель-Авив и Нанкин. Саванна располагалась на крайнем западе Восточного побережья, точно к югу от Кливленда. Саванна находится на девять градусов южнее Нью-Йорка, следовательно, луна видна отсюда под другим углом, решил я. Полумесяц будет слегка повернут по часовой стрелке, а это значит, что наш спутник станет напоминать больше букву U, нежели С, которую я только вчера видел в Нью-Йорке. Однако, может быть, я ошибаюсь? Я выглянул в окно, но луна как раз в это мгновение скрылась за облаком.
Я все еще занимался установлением своего точного местоположения во Вселенной, когда понял, что все время слышу какие-то звуки. Я напряг слух. Из-за ограды сада доносились веселые голоса, смех и звуки пианино. Под эту музыку приятный баритон пел «Сладкую загорелую Джорджию». Следующая песня была «Как это вышло, что мне нравится то, что ты творишь?» В квартале от моего пристанища вовсю шла веселая вечеринка, и я счел это добрым предзнаменованием. Музыка создавала приятный звуковой фон, может быть, несколько резковатый, и пианист был очень хорош. И неутомим. Последней песней, которую я слышал, засыпая, была «Лентяи». Вероятно, ее написал Джонни Мерсер.
