— Так оно и было?
— Нет, конечно. Ну, может, затянуло кое-где паутиной, но жить там можно.
— Добрая женщина… Я должна ее поблагодарить.
— Да, ей будет приятно.
От порта круто вверх поднималась булыжная мостовая. У Эммы болели ноги — столько находилась за этот день. Неожиданно, не сказав ни слова, Бен отобрал у нее сумку.
— И чего только ты сюда насовала?
— Зубную щетку.
— Она у тебя как кувалда? Эмма, когда же ты выехала из Парижа?
— Сегодня утром. — Казалось, век назад.
— А как о тебе узнали Бернстайны?
— Пришлось заехать в галерею, чтобы добыть денег. Стерлингов. Там мне дали двадцать фунтов, взяли из твоей наличности. Надеюсь, ты не возражаешь?
— Да что ты!
Они прошли мимо мастерской — она стояла темная, дверь заперта.
— Ты уже начал писать? — спросила Эмма.
— Конечно. Для того и вернулся.
— А работы, которые ты сделал в Японии?
— Оставил в Америке для выставки.
Теперь воздух был полон шумом прилива, на берег накатывались буруны. Длинная полоса берега. Их берега. А вот показалась освещенная фонарем, стоявшим возле синей калитки, неровная крыша их коттеджа. Бен достал из кармана куртки ключ, прошел впереди Эммы в калитку, спустился по ступеням и отворил дверь. Войдя в дом, он прежде всего Щелкнул выключателем, и все окна коттеджа засверкали ярким светом.
Эмма медленно последовала за ним. Первое, что она увидела, — язычки пламени в камине и сверхъестественную чистоту и порядок, которые каким-то чудом навела жена Даниэля. Все блестело, все было вымыто и выскоблено. Подушки были взбиты и уложены в геометрическом порядке. Цветов не было, и вместо цветочных запахов по дому распространялся сильный запах карболки.
Бен принюхался и скорчил гримасу:
— Как в больнице, — с отвращением сказал он.
Он поставил сумку Эммы и удалился по направлению к кухне. Эмма подошла к камину и стала греть у огня руки. Постепенно в ней крепла надежда. Она боялась, что Бен не очень-то ей обрадуется. Но он встретил ее на станции, и вот горит огонь в камине. Можно ли желать большего?
Над каминной полкой висела единственная в комнате картина — Эмма на ослике посреди зеленого луга. Бен написал ее, когда Эмме было шесть лет. В первый раз в жизни — и в последний, если считать до сегодняшнего дня, — она оказалась в центре его внимания и посему без единой жалобы выдерживала долгие часы позирования, борясь со скукой, не смея пошевелить онемевшими ногами, покорно выслушивая его гневные тирады, стоило ей только шелохнуться. На картине на ней был венок из ромашек, и каждый день она с удовольствием наблюдала, как Бен своими искусными руками сплетал свежий венок, и чувствовала себя ужасно гордой, когда он торжественно водружал его на ее голову, словно венчал королеву.
Бен вернулся в гостиную.
— Хорошая она женщина — жена Даниэля. Это я ему скажу. Я попросил ее сделать кое-какие закупки. — Эмма повернулась и увидела, что он нашел себе бутылку шотландского виски и стакан. — Принесешь мне кувшин воды? — Тут ему в голову пришла еще одна мысль. — И второй стакан, если хочешь выпить.
— Выпить я не хочу. Но я голодна.
— Вот сделала ли она такие закупки, не знаю.
— Я посмотрю.
Кухня тоже была вымыта, выскоблена и протерта. Эмма открыла холодильник и обнаружила там яйца, бекон, бутылку молока и хлебницу с хлебом. Она нашла в буфете кувшин, наполнила его холодной водой и понесла в гостиную. Бен беспокойно ходил по комнате, щелкая выключателями, — проверял, горят ли лампочки, как видно, старался найти какой-нибудь изъян. Он всегда не любил этот дом.
— Хочешь, сделаю тебе омлет? — спросила Эмма.
— Что? А, нет, ничего я не хочу. Знаешь, очень странно здесь находиться. Все время такое чувство, что сейчас войдет Эстер и начнет заставлять нас делать то, чего нам вовсе не хочется делать.
Эмма подумала о Кристофере.
— О, бедная Эстер, — сказала она.
— Никакая она не бедная. Сука она — вот кто. Во все совала свой нос.
Эмма вернулась на кухню, отыскала кастрюльку и миску, взбила яйца, добавив немного масла. Из гостиной доносились разные звуки — Бену не сиделось на месте. Он открыл и закрыл дверь, раздернул шторы, бросил полено в камин. Потом появился в двери кухни с сигаретой в одной руке и стаканом в другой. С минуту смотрел, как Эмма взбалтывает яйца, потом сказал:
— Ты повзрослела.
— Мне девятнадцать. А вот повзрослела или нет, не знаю.
— Так странно, что ты уже не маленькая девочка.
— А ты привык к тому, что я маленькая девочка?
— Пожалуй, да. Сколько ты намереваешься тут пробыть?
— Ну, какое-то время.
— Со мной?
Эмма бросила на него взгляд через плечо.
— Для тебя это будет тяжелым испытанием?
— Не знаю, — сказал Бен. — Не пробовал.
— Вот поэтому я и приехала. Подумала, может быть, стоит попробовать.
— Может, будешь меня упрекать?
— Почему я должна тебя упрекать?
— Ну, потому что я бросил тебя, уехал преподавать в Техас. Ни разу не навестил тебя в Швейцарии. Не позволил тебе приехать в Японию.
— Если бы я таила обиду, я не захотела бы вернуться.
— А если я снова надумаю уехать?
— У тебя есть такие планы?
— Нет. — Он уставился в свой стакан. — Во всяком случае, в настоящий момент. Я приехал, чтобы пожить в тишине и покое. — Он снова поднял глаза. — Но навсегда я тут не останусь.
— Я тоже навсегда не останусь. — Эмма положила тост на тарелку, сверху на тост омлет, выдвинула ящик с ножами и вилками.
Бен наблюдал за всем этим с некоторым беспокойством.
— Не собираешься ли ты стать образцовой домашней хозяйкой? Второй Эстер? Если так, я тебя прогоню.
— Даже если бы и захотела, то не смогла бы. Чтобы тебя успокоить, докладываю: я опаздываю на поезда, у меня подгорают кушания, я теряю деньги и вещи. Еще утром в Париже у меня была соломенная шляпа, но к тому времени, как я приехала в Порткеррис, она исчезла.
Но он еще не был убежден.
— Хочешь разъезжать тут все время на машине?
— Машину я водить не умею.
— А телевизор, телефоны и всякое такое?
— В моей жизни они особой роли не играли.
Тогда он рассмеялся, а Эмма подумала: хорошо ли это, что ее собственный отец кажется ей таким притягательным.
Он сказал:
— Не уверен, как все это обернется. Но сейчас все вроде бы складывается неплохо, и могу только сказать: я рад, что ты приехала домой. Добро пожаловать!
Он поднял стакан, приветствуя ее, выпил, пошел в гостиную за бутылкой и налил еще.
Кабачок «Невод» был очень старый — маленький, уютный, с обшитыми почерневшими панелями стенами. И всего одно крошечное оконце, смотрящее на порт, так что каждого, кто впервые входил сюда с яркого света, поначалу ошеломляла полная темнота. Чуть позже, когда глаза посетителя привыкали, вырисовывались другие несообразности, к примеру, что в помещении отсутствовали параллельные линии, поскольку с течением веков кабачок все больше оседал на своем фундаменте, точно любитель поспать в удобной кровати; ну и всякие другие странности, подобно оптическому обману, туманили голову еще до того, как посетитель принимал первую порцию спиртного. Выложенный каменными плитами иол клонился в одну сторону, щерясь зловещей щелью между камнем и панелью стены, почерневшая матица, державшая потолок, — в другую. Побеленный потолок навис так низко, что хозяин предусмотрительно предостерегал: «Берегите голову».
И все же годы шли, а кабачок «Невод» каким был, таким и оставался. Притулившийся в старой немодной части Порткерриса, у самого порта, где не было места ни для шикарных ресторанов с террасами, ни для кафе на открытом воздухе, он выжил, несмотря на летние наплывы туристов. У кабачка были свои завсегдатаи, которые шли сюда выпить и поговорить по душам в приятной обстановке, сыграть в настольные игры. Тут можно было побросать дротики, в камине с почерневшей решеткой и зимой, и летом горел огонь. А еще здесь были Даниэль, бармен, и Фред — косоглазый субъект с круглым, похожим на репу лицом; летом он убирал мусор с пляжа и выдавал напрокат шезлонги, а остальную часть года блаженно пропивал свой летний доход.
И был Бен Литтон.
— Вопрос в том, с чего начать? — сказал Маркус, когда они с Робертом сели в «альвис» и отправились на поиски Бена Литтона. Погода была чудесная, и Роберт опустил верх машины, а Маркус, в своем неизменном черном пальто, нахлобучил твидовую шляпу, очень напоминавшую гриб и явно не его размера. — Вопрос предпочтений и распорядка дня. В воскресный полдень самое время заглянуть в «Невод». И если он не там, в чем я очень сомневаюсь, пойдем в мастерскую и уж потом в коттедж.
— А может быть, просто гуляет в такое чудесное утро?
— Не думаю. В это время он любит выпить, и, насколько я знаю, он человек традиций.
