Он прошел через садовую калитку, обогнул дом, направляясь к своей комнате (вообще-то помещению для прислуги), выходящей на задний дворик и доставшейся ему от одного парня, который недавно кончил университет.
На будущий год, когда он тоже получит диплом, у него появится автомобиль — отец обещал ему в качестве подарка по случаю окончания, — и тогда будет совсем другое дело, свои колеса. Жаль только, что придется жить при какой-нибудь больнице. Что проку учиться на врача, если потом надо влачить поистине монашеское существование, как самому последнему первокурснику?
Он открыл дверь и протянул руку к выключателю. Но, еще не включив свет, инстинктивно почувствовал, что комнате кто-то есть.
Он весь напрягся и, заняв оборонительную позицию, шагнул назад, к двери. И облегченно вздохнул, увидев, что это всего-навсего Триш. Она лежала на его узкой кровати, устремив на него взгляд своих чуть прищуренных от яркого света глаз. Ее темно-каштановые с рыжим отливом волосы разметались по подушке, но поза была напряженной. Она лежала одетая: даже не потрудилась снять свой серо-зеленый плащ.
— Ну и ну, — протянул он и попытался улыбнуться. — Привет.
Он снял пальто и аккуратно повесил его на крючок за дверью. Предчувствие надвигающейся на него беды не оставляло его. Ему требовалось время, чтобы немного прийти в себя.
— Вот это сюрприз, — добавил он с наигранной веселостью.
Девушка молча смотрела на него.
— Как ты сюда проникла? — спросил он.
— Миссис Мак дала мне запасной ключ.
— О, боже мой! — Вот это ему уже не понравилось. — Не надо бы тебе попадаться ей на глаза.
Его хозяйка и так проявляла излишнее любопытство к ночным похождениям своих постояльцев, а теперь все ее подозрения на его счет получили полное подтверждение.
— Не могла же я ждать тебя под дождем, — холодно отвечала Триш. — Так я ей и сказала.
Можно не сомневаться. Равно как и в том, что она, пожалуй, единственная, у кого достало воли и уверенности вообще обратиться к старой женщине за ключом. Странная все-таки девушка, и эта копна медно-рыжих волос и глаза, которые могут стать чужими и холодными, как у кошки, а то вдруг расширятся, станут нежными. Много странного в ней. В любви она готова порой спалить все вокруг, дикая и необузданная, а то найдет на нее стих, н ты чувствуешь, что глубоко ей безразличен.
— Ну что ж, я все равно рад тебе, — несколько неуклюже попытался он сгладить свою промашку.
Он наклонился поцеловать ее, но ее губы ему не ответили. Ну, стало быть, веселенький предстоит вечерок. Прочь руки, сегодня вечером она преданный искусству художник, который смотрит на жизнь и на любовь одинаково отрешенно. Секс лишь отдушина; она может прибегнуть к этому утешению, а может и не прибегать. А пока что руки прочь.
Хорошо, но чего же она тогда пришла? В приливе внезапного раздражения он попытался силой заставить ее разжать губы, но она только крепче сжала их и отвернулась к стене.
— Что с тобой? — поинтересовался он и, не получив ответа, отошел от кровати, сел за письменный стол, включил настольную лампу.
Он заметил, что дышит, быть может, чуть учащенно. Тем не менее он взял со стоявшего рядом стула тяжеленный учебник «Общий курс медицины», сдвинул в сторону конспекты, чтоб они лежали под правой рукой. Он будет весь вечер работать. Он не может тратить время на пустую болтовню о жизни и искусстве с этой ледяной особой.
Она всего лишь Патриция Коултер, и только. Ее старик держит аптеку. Год назад она была для него самой что ни на есть обычной Пат, как любая другая Патриция на свете. Он познакомился с ней в кафе «Поросенок и свисток» за кружкой пива. Она рассказала, что учится на втором курсе факультета искусств, а за год до того, как поступить в университет, путешествовала по Франции и Испании. Она ему понравилась. Необыкновенного цвета волосы, удлиненное лицо, скорее интригующее, чем хорошенькое, изящное, подвижное тело. Прямолинейность ее суждений, когда речь заходила о политике, привела его в ужас и одновременно показалась удивительно подкупающей, тем более что собственные взгляды претерпевали у него постоянные изменения. Он строил из себя по уши занятого наукой студента-медика, который выше таких тривиальностей, как политика. Она приперла его к стене, раскритиковав политиков-националистов, которым его отец помог прийти к власти четыре года назад, и ему ничего не оставалось, как защищать их. Наконец и он стал задаваться вопросами, на которые она, сама того не подозревая, давала исчерпывающие ответы или же побуждала его подвергать сомнению то, что слишком легко приходило на ум.
Впрочем, в равной степени безжалостной она была и к себе. В ее возрасте — а ей было двадцать два — она могла бы пожертвовать независимостью духа или хотя бы сохранять ее в разумных пределах во имя создания дома и семейного очага. Она же не хотела идти на компромисс. Более того, с презрением относилась ко всему постоянному и прочному.
Первым доказательством того, что ей все надоело, было новое имя, которое она вдруг себе присвоила. Сначала это показалось ему даже милым. Значит, она, как и он, хочет порвать все узы с прошлым. Ему нравилось поддразнивать ее и называть Триш.
Но то, что происходило сейчас, ему совсем не нравилось.
— Да что с тобой? — спросил он снова.
Она свесила с кровати стройные ноги, но, увидев, что он смотрит, с нарочитой скромностью прикрыла их полой плаща. Это еще больше обозлило его: что, уж и посмотреть нельзя! А не сказать ли ей напрямик: пусть убирается, ему ведь еще надо заниматься.
— Я беременна, — заявила она вдруг, без всякой подготовки.
У него было такое ощущение, точно он вошел в хорошо знакомую комнату, ну, например, в эту — вошел в абсолютной темноте, но зная, где стоит каждая вещь… и вдруг бац — наткнулся на стену, которой здесь никогда не было.
— Ты… что?
— Беременна, — повторила она тем же неестественно спокойным голосом. — Не могу сказать абсолютно точно, но судя по всему, да.
— Но каким же образом?..
Губы ее скривились в усмешке.
— У тебя надо спросить.
Он нащупал рукой стул и, пока тянулся к нему, неловко толкнул стол — кипа учебников с грохотом свалилась на пол. Нагнулся поднять их и, словно предзнаменование, увидел сверху учебник гинекологии и акушерства, раскрытый на титульном листе. Призвав на помощь все свое чувство юмора, он постарался не поддаться суеверным страхам, но книгу поднимать не стал.
Наконец он обрел дар речи.
— Но откуда ты взяла? Сколько дней… Ну, я имею в виду…
Она видела, в какой он растерянности; но и не подумала вывести его из затруднения. Этого качества раньше за ней не водилось: что угодно, но безжалостной она никогда не была.
Сам не зная почему, он вдруг подумал, что ни разу не видел ни одного ее рисунка. Хороший она художник? Он понятия не имел. Ведь он ни разу не удосужился посмотреть ее работы, а сама она не предлагала. Выходит, он представления не имеет о ее внутреннем мире — знает лишь то, что она сама не считает нужным скрывать. Она для него загадка.
У него были свои наблюдения и суждения о странностях человеческой натуры. Сейчас он со стыдом и удивлением обнаружил, что в нем живет трус, вспомнил, как после ее смелого признания ему захотелось все отрицать. Нет, и точка, знать ничего не знаю, шептал ему предательский голос. Наберись смелости и скажи, что это не имеет к тебе никакого отношения.
Конечно, всерьез он этой мысли допустить не мог. А все же какое-то вероломство было в нем, было, никуда от этого не денешься.
Он заставил себя успокоиться и рассуждать профессионально.
— Сколько дней задержка?
— Пять.
Он чуть не расхохотался — как гора с плеч.
— Пять дней! Но, девочка моя, это же ничего не значит. Черт возьми, ну и напугала ты меня. Пять дней ровным счетом ничего не значат.
Она бросила на него оценивающий, чуть насмешливый взгляд.
— Для кого как. У меня всегда было день в день.
— Уж можешь мне поверить: пять дней — это абсолютно в пределах нормы. Абсолютно.
— Никогда такого не было.
— Это не значит, что вообще не может быть. Нельзя делать таких категоричных выводов о человеческом организме. Сколько угодно бывает отклонений, самых неожиданных. Так или иначе, а у тебя нет оснований для беспокойства. Пока, по крайней мере.
— Пока, — повторила она задумчиво и как-то покорно, однако по тону ее чувствовалось, что она гораздо лучше, чем он, все это знает и понимает, несмотря на весь его профессионализм.
Он стал развивать эту мысль — его уже увлекла диагностика.
— Если хочешь знать, твоя тревога как раз и может быть причиной. Ты понервничала, а из-за этого часто и происходит задержка. На нервной почве можно даже перескочить через месяц.
