«Ты в Париже. Совсем одинок ты в толпе, и бредешь, сам не зная куда…» Чье же это стихотворение? Ах, да! Аполлинера. Строки из «Зоны», а далее следует «Песнь несчастного в любви», не слишком известные, но в цикле «Алкоголи» Матье предпочитал их всем остальным.
«Тут же, рядом с тобою, мычащих автобусов мчатся стада…», а далее:
«Горло сжала тоска… Словно ты никогда уже больше не будешь любим…»[5]
Быть любимым… Никогда больше он не будет любимым… В данный момент существовала некая молодая женщина, немного глуповатая, которая полагала, будто его любит… И она действительно его любит, сомнений быть не может! Любит и ненавидит по привычке, что характерно для женщины ее возраста, которую он невольно заставляет страдать; но от того, что он делает это невольно, она все равно страдает. Таков уж мир его чувств. Игра бессмысленная, но зато более или менее веселая. «Напрасно ты зовешь Аполлинера на помощь, таков уж твой мир». В конце-то концов, уговаривал он себя, сколько людей цитируют Аполлинера, чтобы скрасить или скрыть существование, где чувства отсутствуют начисто? Он, по крайней мере, любил и был любимым на протяжении многих месяцев. А это кое-что значит, кое-что значит? Десять, двенадцать месяцев?.. Огромный срок, если подумать, какую жизнь ведут иные мужчины. Достаточно только посмотреть, как его сверстники реагируют на очень красивых женщин: ржут, как заговорщики, обмениваются восторженными взглядами, знаками сообщают о своем успехе или поздравляют с победой! В то время как встреча с подобной женщиной, чья красота им заведомо недоступна, должна была бы заставить их побледнеть от зависти и сожаления, как бледнел сам Матье. Впрочем, нигде: ни в музее, ни в гостиной – красота не заставляла его ни смеяться, ни плакать, ни погружаться в раздумья. Он просто замирал, лишившись способности двигаться. Матье переполняли желания и неистовые страсти, разбуженные либо картиной, либо женщиной, которых судьба по недомыслию удерживала вдали от него.
Прежде любой звонок к Матильде представлялся ему жизненной необходимостью, но теперь, когда это выглядело бы вполне оправданно, потребность в срочном общении с нею улетучилась. Матильда наряду с другими превратилась в олицетворение надежды, своего рода долга, исполняя который, Матье, сентиментальный и преисполненный ностальгии, Матье, чувствительный, мечтательный и легко ранимый, мог укрыться под обличьем, под маской Матье – повесы и циника.
А пока что он брел по Парижу, не очень-то зная куда. За эти десять лет Матильда сменила адрес. С рю де Верней она переехала на рю де Турнон; с низких берегов Сены она перебралась на Люксембургские холмы; одним словом, совершила переход через бульвар Сен-Жермен. И тут Матье представил себе, как она в огромном, отороченном мехом халате, в домашних туфлях на босу ногу, с накинутой на плечи шалью, не обращая ни на что внимания, переходит бульвар Сен-Жермен, а за нею следует когорта любовников: тех, кого он знал, тех, о ком он так и не узнал, и тех, о ком он пока еще не знает, – и все они изнемогают под тяжестью давящего плечи багажа; а поток машин на бульваре замирает перед ними, как расступалось Красное море перед евреями. Чуть позже он с удивлением обнаружил, что уже остановился на рю де Турнон, – здесь как бы случайно нашлось место для машины, – у одного из подъездов, не исключено, что у подъезда Матильды, у подъезда в новом доме, куда и не собирался входить. Матье припарковался у входа и вдруг испугался: а если она действительно живет здесь, если выйдет и увидит его, как он при этом будет выглядеть, как обратится к ней? Ибо приехать к Матильде Матье решил именно потом, после Сони и после Элен. После других своих женщин: своих новых спутниц, копий тех, на ком он женился, кого он пытался любить и лелеять после Матильды… «Становлюсь хамом, – отметил Матье про себя. – Лжецом, грубияном, мерзавцем. Все преувеличиваю». И он завел машину и направился к дому Сони. Остановился, чтобы предварительно позвонить, поскольку Матье никогда не являлся к женщине, будь то даже официальная его любовница, без звонка. В первую очередь, из вежливости, но также опасаясь возможных сцен. Роль обманутого мужчины он презирал больше всего на свете, он предпочел бы играть эту роль по неведению, а не вследствие открывшихся обстоятельств. «Короче говоря, – убеждал себя Матье, – я труслив, труслив и тщеславен».
Уже давно Соня работала у своего кутюрье только по утрам и уходила с работы в час дня, если, конечно, ее не задерживало срочное дело. Это позволяло Матье устраивать себе полные сладострастия сиесты, именовавшиеся им у себя в офисе «деловыми завтраками», на которые он выезжал в час, а возвращался в четыре, рассеянно улыбаясь. Он обожал эти ранние полуденные часы, украденные у профессиональных обязанностей, украденные у работы, украденные у своих контрагентов, привыкших общаться по делу именно в это время. Или, точнее, обожал когда-то. Ибо он отдавал себе отчет в том, что уже давно не ездил к Соне в ранний полуденный час, давно об этом не мечтал и давно не находил в этом удовольствия. Кстати, эти ранние полуденные часы с некоторого времени стали восприниматься им как рутинно-вульгарные. И если ночи созданы специально для влюбленных, то ранний полдень – скорее элемент водевиля. Само собой разумеется, он оставался у Сони, если выкраивался свободный вечер, но тем его любовные предприятия и ограничивались. Уж не означало ли это, что он стареет? Или что Соня стала нравиться ему меньше, чем в начале их романа? Обе эти гипотезы, столь мучившие Матье накануне, сегодня представлялись пустыми и ненужными! Первый плюс, первое счастливое открытие, обусловленное новым его состоянием. Наверняка будут и другие.
Однако, приехав к Соне, Матье задался вопросом, как сообщить ей новость. В доме, где жила Соня, находился цветочный магазин, и Соня уже много лет пользовалась его услугами. Матье даже смутился, когда ему в голову пришла мысль купить хризантемы и даже открыть на имя Сони значительный кредит на приобретение этих цветов, чтобы та не разорилась, покупая хризантемы на его могилу. К сожалению, Соня способна поставить хризантемы в вазу и восторгаться ими, точно розами. «Аллюзия станет чересчур прозрачной», – посмеялся он над собой и над столь оригинальными идеями. Почему в таком случае не подарить Соне путеводитель с указателями, согласно которому можно будет совершить путешествие от ее квартиры на рю Сен-Огюстен до Монпарнасского кладбища, где, как ему представилось, уже зарезервировано место для всех членов его семьи? Это было бы изысканно и в рамках хорошего вкуса. Матье прочел не так уж много книг, обучающих правилам хорошего тона, однако усомнился, что может найтись такая, где будет присутствовать следующая глава: «Как объявить любовнице, что у нее не будет любовника – по крайней мере, данного – через шесть месяцев». А пока что ему предстоит, начиная с завтрашнего дня, заняться ее материальным обеспечением и уже сегодня объявить, что предусмотрено. Женщины в таких делах проявляют робость независимо от того, молоды ли они или разыгрывают из себя одиноких и покинутых в обществе десятка воздыхателей.
В конце концов Матье купил, как обычно, двадцать роз, тех самых палевых роз, которые так нравились Соне, и трижды пробовал ей дозвониться, но так как номер был все время занят, он поднялся к ней и позвонил в дверь. Соня отворила ему; и Матье увидел сидящего в кресле молодого человека в джинсах и выцветшей парке – одежду такого рода Матье не выносил. На их лицах тотчас же появилась глупая, смущенная улыбка, отчего Матье мигом успокоился. Ибо даже незаслуженные упреки Соне снимали с него чувство вины. Ведь он только что, как бы экстравагантно это ни выглядело со стороны, ощущал себя виноватым, ибо ему предстояло оповестить Соню о своей скорой смерти. Это означало, что он намеревался лишить эту женщину одной из составляющих ее жизни, ставшей для нее привычной и обыденной. И для Матье предстать перед Соней одновременно в качестве вестника и олицетворения предстоящего несчастья означало бы сыграть малоприятную и даже непосильную для себя роль, резко расходившуюся с обычным для Матье легким и снисходительным отношением к жизни.
Соня порозовела от радости – а может быть, от смущения? Во всяком случае, она чувственно потянулась и замурлыкала, как кошечка. Она всегда любила играть традиционные женские роли. И даже вкладывать в них безумную страсть. А эту, весьма двусмысленную по сути, она разыгрывала с несказанной легкостью. А у молодого человека на лице появилось отсутствующее, явно недовольное выражение, безусловно не подходящее для сладострастных забав. В довершение к этому, подумал Матье, одежда на молодом человеке явно тесновата, и ему бы потребовалась уйма времени, чтобы от нее освободиться, иными словами, вылезти из тесных джинсов, так что ему следовало бы лишний раз подумать, прежде чем отважиться на любовные или спортивные подвиги.
