— Чем же это кончилось?
— Ничем. Я на мятежный дух закашивал. Поэт, мол, йог, буддист, живу в дерьме… Хотите пива?
— Я не пью.
— Вот деньги. Рубль одиннадцать.
— Какая ерунда, — сказала Лида.
— Нет, извините, — громко возмутился Алиханов. Лида сунула горсть мелочи в карман. Надзиратель ловко выпил бутылку пива из горлышка.
— Полегче стало, — доверительно высказался он.
Затем попытался еще раз, теперь уже штурмом осилить громоздкую фразу:
— Чем я обязан, можно сказать, тому неожиданному удовольствию, коего…
— Вы филолог? — спросила Агапова.
— Точнее — лингвист. Я занимаюсь проблемой фонематичности русского «Щ»…
— Есть такая проблема?
— Одна из наиболее животрепещущих… Слушайте, что произошло? Чем я обязан неожиданному удовольствию лицезреть?..
Надзиратель опрокинул вторую бутылку.
— Мы готовим радиопередачу «Встреча с интересным человеком». Необходим герой с оригинальной биографией. Вы филолог. Точнее — лингвист. Бывший надзиратель. Человек многоплановой жизни… У вас многоплановая жизнь?
— Последнее время — да, — честно ответил надзиратель.
— Расскажите поподробнее о ваших филологических исследованиях. Желательно, в доступной форме.
— Я вам лучше дам свой реферат. Что-то я плохо соображаю. Где-то здесь. Сейчас найду…
Алиханов метнулся к напластованиям бумаги.
— В другой раз, — успокоила Лида. — Мы, очевидно, еще встретимся. Это у нас предварительная беседа. Мне хочется спросить. Вы были надзирателем, это опасно, рискованно?
Алиханов неохотно задумался.
— Риск, конечно, был. Много водки пили. Лосьоном не брезговали. На сердце отражается…
— Я имела в виду заключенных. Ведь это страшные люди. Ничего святого…
— Люди как люди, — сказал Алиханов, откупоривая третью бутылку.
— Я много читала. Это особый мир… Свои законы… Необходимо мужество… Вы мужественный человек?
Алиханов вконец растерялся.
— Люба, — сказал он.
— Лида.
— Лида! — почти закричал Алиханов. — Я сейчас достану шесть рублей. У меня гуманные соседи. Возьмем полбанки и сухого. Что-то я плохо соображаю.
— Я не пью. Вы мужественный человек?
— Не знаю. Раньше мог два литра выпить. А теперь от семисот граммов балдею… Возраст…
— Вы не понимаете. Мне нужен оригинальный человек, интересная личность. Вы филолог, тонко чувствующий индивидуум. А раньше были надзирателем. Ежедневно шли на риск. Душевная тонкость очень часто сопутствует физической грубости…
— Когда я вам грубил?
— Не мне. Вы охраняли заключенных…
— Мы больше себя охраняли.
— Откуда у вас этот шрам? Не скромничайте, пожалуйста…
— Это не шрам, — воскликнул Алиханов, — это фурункул. Я расчесал… Извините меня…
— Я все-таки хочу знать, что вы испытывали на Севере? фигурально выражаясь, о чем молчала тундра?
— Что?
— О чем молчала тундра?
— Лида! — дико крикнул Алиханов. — Я больше не могу1 Я не гожусь для радиопередачи! Я вчера напился! У меня долги и алименты! Меня упоминала «Немецкая волна»! Я некоторым образом — диссидент! Вас уволят… Отпустите меня…
Лида завинтила колпачок авторучки.
— Жаль, — сказала она, — материал интересный. Будьте здоровы. Я вам позвоню. А вы пока отыщите свой реферат…
Надзиратель стоял обессиленный и бледный.
— Минутку, — сказал он, — я тоже иду. У меня гуманные соседи…
На площадке они расстались. Лида зашагала вниз. Алиханов взлетел на четвертый этаж…
Левин обнял ее и долго разглядывал.
— Да, — сказал он, — годы идут, годы идут…
— Постарела?
— Как тебе сказать… Оформилась.
— А ты обрюзг. Позор. Галина дома?
— На собрании в школе. Хулиган у нас растет… Толстею, говоришь? Жена советует: «Тебе надо бегать по утрам». А я отвечаю: «Если побегу, то уже не вернусь…» Кофе хочешь? Раздевайся…
— Только после вас, доктор, — вспомнила Лида какую-то старую шутку.
Они прошли в гостиную. Торшер с прожженным абажуром. Иностранные журналы на подоконнике.
— Хорошо у тебя, — сказала Лида, — в новых квартирах жутко делается. Все полированное, сплошной хрусталь…
— Хрусталь и у меня есть, — похвастал Левин.
— Где?
— В ломбарде.
— По-прежнему канцерогенами занимаешься?
— По-прежнему.
— Расскажи.
— Минуточку, чайник поставлю.
— Жду…
Лида вынула записную книжку, авторучку и сигареты «БТ».
Левин вернулся. Они закурили.
— Ты во Франции был?
— Две недели.
— Ну и как?
— Нормально.
— А конкретнее?
— Трудолюбивый народ, реакционная буржуазия, экономический кризис, обнищание масс…
— Ты по-человечески расскажи. Хорошо французы к нам относятся?
— А черт их знает. Настроение у всех хорошее.
— Как насчет благосостояния? Как тебе француженки, понравились?
— Благосостояние нормальное. Кормили хорошо. У меня был третий стол. Вино, цыплята, кофе, сливки… Девицы замечательные. Вернее, так, либо уродина, либо красотка. Тут дело в косметике, я полагаю. Косметика достоинства подчеркивает, а недостатки утрирует… Держатся свободно, непосредственно. У них такие белые синтетические халаты, декольте…
— Что значит — белые халаты? Ты в клинике работал?
— Я не работал. Я дизентерией в Ницце заболел. День погулял и слег.
— Значит, Франции практически не видел?
— Почему? У нас был цветной телевизор.
— Не повезло тебе.
— Зато я отдохнул.
— Привез что-нибудь интересное? Сувениры, тряпки?
— Слушай, — оживился Левин, — я уникальную вещь привез. Только отнесись без ханжества. Ты же врач. Сейчас достану. Я его от Вовки прячу.
— Что ты имеешь в виду?
— Лидка, я член привез. Каучуковый член филигранной работы. Ей-богу. Куда же он девался? Видно, Галка перепрятала…
— Зачем это тебе?
— Как зачем? Это произведение искусства. Клянусь. И Галке нравится.
— Как таможенники не отобрали?
— Я же не в руках его тащил, я спрятал.
— Куда? Ведь не иголка…
— Я одну даму попросил из нашей лаборатории. Женщин менее тщательно обыскивают. И возможностей у них больше. Физиология более… укромная..
— Ты как ребенок. Поговорим лучше о деле.
— Сейчас я кофе принесу.
На столе появились конфеты, вафли и лимон.
— Сгущенное молоко принести?
— Нет. Рассказывай.
— Чего рассказывать? Я занимаюсь моделированием химических реакций. Одно время исследовал канцерогенез асбестовой пыли…
— Ты мне скажи, рак излечим?
— Рак кожи — да.
— А рак желудка, например?
— Лидочка, полный хаос в этом деле. Миллиграмм канцерогена убивает лошадь. У любого взрослого человека на пальце этих самых канцерогенов — табун отравить можно. А я вот курю и тем не менее — жив… Дым, в свою очередь, тоже… Не записывай. Рак — щекотливая тема. Запретят твою передачу.
— Не думаю.
— Что, я с журналистами дела не имел?! Обратись к терапевту, у них благодать. Соцобязательства каждый месяц берут… Ты погони в свою контору, согласуй.
Агапова позвонила Нине Игнатьевне. Та перепугалась.
— Лидочка, рак — слишком печально. Порождает отрицательные эмоции. Ассоциируется с небезызвестным романом. Мы ждем чего-нибудь светлого…
— Рак — это проблема номер один.
— Лидочка, не упрямьтесь. Есть негласное распоряжение.
— Что ж, — вздохнула Лида, — извините…
— Куда ты? — удивился Левин. — Посиди.
— Я, в общем-то, по делу зашла.
— Мы семь лет не виделись. Скоро Галка придет, выпьем чего-нибудь.
— Ты уж прости, не хотелось бы мне ее видеть.
Левин молчал.
— Ты счастлив, Боря?
Левин снял очки. Теперь он был похож на второгодника.
— Какое там счастье! Живу, работаю. Галка, я согласен, трудный человек. Есть в ней что-то безжизненное. Володя — хам, начитанный, развитый хам. Я все-таки доктор наук, профессор. А он говорит мне вчера: «У тебя комплекс неполноценности…»
— Но ведь ты ученый, служишь людям. Ты должен гордиться…
— Брось, Лида. Я служу Галине и этому засранцу.
— Ты просто не в форме.
Лида уже стояла на площадке.
— А помнишь, как в Новгород ездили? — спросил Левин.
— Боря. замолчи сейчас же. Все к лучшему. Ну, я пошла.
И она пошла вниз, на ходу раскрывая зонтик.
Щелчок — и над головой ее утвердился пестрый, чуть вибрирующий купол.
— А как мы дыни воровали?! — закричал он в лестничный пролет…
К этому времени стемнело. В лужах плавали акварельные неоновые огни. Бледные лица прохожих казались отрешенными. Из-за поворота, качнувшись, выехал наполненный светом трамвай. Лида опустилась на деревянную скамью. Сложила зонтик. В черном стекле напротив отражалось ее усталое лицо. Кому-то протянула деньги, ей сунули билет. Всю дорогу она спала и проснулась с головной болью. К дому шла медленно, ступая в лужи. Хорошо, догадалась надеть резиновые чешские боты…
