Как коротка жизнь. Как жаль людей. Всех. И плохих, и хороших. И даже этого кабана Димку Барышева.
Я плакала и не могла остановиться. А потом мне показалось, что никого нет вокруг. И я — это уже не я. Моя душа, как при втором рождении, вплыла в другое тело. Вернее, в моё тело вплывает новая душа.
— Стоп! — скомандовал ты.
— Дубля не будет? — спросил Димка.
Ты знал, что такое не дублируется.
Вечером ты сидел на берегу. Трое местных мужиков принесли тебе самогон, и вы пили все вместе. Ты сидел и разглагольствовал, а мужики слушали, раскрыв рты. Ты говорил о том, что людям нужны сказки, потому что люди — это дети всех возрастов.
Я ушла на озеро, подальше от людей. Вода в озере отражала облака. Посреди, на палке, вертикально торчащей из воды, застыла цапля.
Я смотрела на плывущие в воде облака, на изящный контур цапли. Здесь, в селе Хмелевка, происходила химическая реакция, когда брался замысел Вальки, труд целой группы, твоё осмысление, моё лицо — и из всего этого получалась Золушка. Я была задействована в химическую реакцию, как необходимый элемент. Я участвовала в процессе сотворения. Отдавала себя как часть. И получалось новое целое. Получалось, что вся моя жизнь с поиском и предательством не просто так, как дым в трубу. А как поленья в печи. Прогорят, но и согреют.
Жизнь наполнялась смыслом.
Цапля все отражалась в воде, и небо зеленело. И казалось, что эта цапля тоже задействована в химию жизни. Без неё полдень не был бы завершен. Чего-то не хватило бы в этом подлунном, подсолнечном мире.
Приехал Валька Шварц. Требовались изменения в сценарии. Валька должён был переписать диалоги.
И он их переписал. Я просто поражалась: откуда к нему идут слова? Как будто на его макушке стоит специальное улавливающее устройство, невидимая антенна. И ловит из космоса. Быстро, легко, мастерски.
Ему очень шла работа. Он был даже не противный. Со своим шармом.
И длинный нос — на месте. Короткий был бы хуже.
В столовой Валька подошёл и сказал, что хочет со мной поговорить.
— Говори, — разрешила я.
— Не здесь, — ответил Валька.
Видимо, фон деревенской столовой казался ему неподходящим.
— А почему не здесь? Какая разница?
Я не предполагала и даже не догадывалась, что Валька собирается говорить о любви. Какая может быть любовь между мной и Валькой? Выпить — пожалуйста. Можно даже трахнуться при определённых обстоятельствах. Но любить…
Для меня любовь — религия. Я через любимого восхожу к Богу. Значит, мой любимый сам должен быть подобен Богу, как Иисус Христос. При чем тут Валька?
Валька все-таки настоял на свидании. Пришёл ко мне в комнату и стал говорить, ЧТО он чувствует и какое это имеет значение в его жизни. В этот момент Валька был почти красивый. Одухотворённый.
Я спокойно слушала, не перебивала. Но в какой-то момент стала думать о Золушке. Завтра должны были снимать эпизод, как Золушка приходит мыть окна к «новым русским».
Валька вдруг замолчал. Потом поднялся и ушёл. Он по моему лицу увидел, что я не здесь. И что я его не слушаю.
Я знала, что он попереживает, а потом напишет об этом сценарий и получит много денег. Его жизнь — это безотходное производство. Все на продажу: и радость, и горе. Горе стоит дороже. Почему? Потому что горе глубже чувствуешь и ярче передаёшь. Литература — это способ поделиться с людьми.
Валька уехал, но перед отъездом сказал тебе, что я холодная и расчетливая, как змея. Молодая гибкая змея.
Он считал, что я должна быть благодарна за роль. Я и благодарна. Но не до такой же степени…
Тебя устраивало то, что я отшила Вальку. Не потому, что я тебе нравилась. У тебя жена, папа, два сына и ещё один сын от первого брака. С тебя хватит детей и браков. Но если я в твоём фильме, значит, в твоём сердце и в печёнках и, значит, на этот период должна быть только твоя. А потом, после фильма, ползи, змея, куда хочешь. В пески или в камни, где тебе больше нравится.
У меня действительно длинное тело, высокая шея, маленькая голова и пристальные глаза. Я в самом деле похожа на змею.
Африканскую часть сценария снимали на Кубе.
Принц — негр. Логичнее было бы ехать в Африку, но свои услуги предложила киностудия Гаваны.
Жили в отёле «Тритон» на берегу океана. Это тебе не Дом колхозника в Хмелевке.
Питались в ресторане. Обед начинали с фруктов: папайя, авокадо — от одних слов с ума сойдёшь. Весёлые официанты — мулаты, почему-то все левши; записывали заказ левой рукой.
Куба переживала сложный период, но в отёле «Тритон» рай, коммунизм — называй, как хочешь.
На центральной площади Гаваны работал маленький духовой оркестр. Дирижёр поднял руку, дал дыхание, музыканты подняли трубы к губам, но в это время к дирижёру подошёл пожилой мулат и задал вопрос. Дирижёр ответил. Мулат снова что-то спросил. Дирижёр снова ответил. Музыканты ждали с поднятыми трубами, скосив на дирижёра глаза. Никто никуда не торопился.
Потом все же оркестр заиграл, и вся площадь задвигалась в ритме, как кордебалет. Было впечатление, что они здесь репетируют. Но никто не репетировал. У них это врождённое. Кубинцы весьма расположены петь и танцевать. И совсем не расположены работать. И в самом деле, как можно работать в такую жару?.. В такую жару хорошо пить пиво и любить друг друга.
Когда вечером гуляли вдоль берега, приходилось переступать через влюблённых. Наиболее застенчивые уходили в океан, на поверхности, как тыквы, качались головы, и земля двигалась вокруг своей оси не равномерно, а толчками, в такт любви.
Я ходила изгоем. Во мне никогда не селилось такого вот страстного всепоглощающего чувства. Я как человек с хроническим насморком, попавший в благоуханный сад. Все вижу, но ничего не чувствую. Может быть, я действительно холоднокровная, как змея…
Репетировали свадьбу Золушки и принца. На мне платье, похожее на сгустившийся воздух. Принц — весь чёрный, в чёрном смокинге.
Надо было целоваться, но я медлила. Камера была близко от нас. Снимали крупный план.
— Целуйтесь! — скомандовал ты.
От принца исходил незнакомый мне, неуловимо-сладковатый запах. Говорят, чёрная кожа пахнет иначе, чем белая.
— Целуйтесь же! — крикнул ты.
Я поцеловала принца в лоб.
— Ты что, с покойником прощаешься?
Принц видел, что я смущена, и смущался сам. У него было французское имя Арман, и он вообще был симпатичный, образованный и скромный молодой человек. Но Арман существовал ВНЕ моего восприятия. Это невозможно объяснить.
Ты подошёл, отодвинул принца, обнял меня и поцеловал. Это длилось несколько секунд. Видимо, ты учил Армана, как это делается.
Потом отошёл, уступил своё место.
Я закрыла глаза и решила для себя: ты не отошёл. Это твои руки, твои губы. Я целовала Армана, целовала, как будто пила и хотела выпить без остатка.
— Мотор! — крикнул ты.
Оператор застрекотал камерой. Кадр был выстроен. Цветовое решение оптимальное. Я в белом. Принц в чёрном. Как муха на сахаре.
— Стоп!
В принце вдруг сильно застучало сердце. Я его завела и завелась сама. Мы продолжали начатое.
— Стоп! — крикнул ты.
Я очнулась, но другая. Хронический насморк прошёл. Я как будто слышала все запахи жизни. Хотелось поступка. Хотелось взять тебя за руку и уйти с тобой в волны океана. И пусть наши головы качаются над волнами, как две тыквы.
На берегу океана орали русские песни: «Без тебя теперь, любимый мой, земля мала, как остров». Неподалёку размещалась русская колония. Гуляли русские специалисты.
Скоро Фидель Кастро обидится на Россию, и русские специалисты уедут. А сейчас пока поют.
«Без тебя теперь, любимый мой, лететь с одним крылом…»
Я не могла уснуть. Надела шорты и вышла на берег. Берег пористый, как поверхность Луны. Я шла по Луне и вдруг увидела тебя. Ты приближался навстречу. Выследил? Или тоже пошёл погулять?
— Во все времена были дочки и падчерицы, — сказал ты.
Я поняла, что ты постоянно думаешь о своём фильме. Как Ленин о революции. Как маньяк, короче.
— А черепахи совокупляются по тридцать шесть часов, — сказала я.
У меня была своя тема.
— Откуда ты знаешь?
— У Хемингуэя прочитала.
— А Хемингуэй откуда знает?
Мы стояли и смотрели друг на друга.
Наше молчание и стояние затянулись.
Наконец я сказала:
— Проводи меня. Я боюсь.
Такая реплика выглядела правдоподобной. Кубинцы — народ горячий. Они ходят свободные и страстные, как молодые звери. Им ничего не объяснишь, тем более по-русски.
Ты взял меня за руку, и мы пошли в отель «Тритон».
Кровать в моем номере трехметровая, можно лечь вдоль, а можно поперек. Мы так и поступили. Желали то вдоль, то поперёк. Я поразилась: как хорош ты в голом виде и как открыто выражаешь свои чувства. Черепахи так не умеют. Так могут только люди.
