— Но, сэр, вы дали задание.
Агрессивная девица не сдавалась. Она сверлила его взглядом, сжимая отвергнутое задание тонкими пальцами.
— К черту задание! — весело вскричал он. — Вы пишете не потому, что кто-то дает задания! Вы пишете потому, что не можете не писать, или потому, что надеетесь — вас кто-то услышит, или чтобы починить то, что внутри вас сломалось, или вернуть что-то к жизни…
Дабы подчеркнуть свои слова, он хлопнул по тяжелой разбухшей сумке на столе, и та брякнула друг о друга бутылками — безошибочно узнаваемый звон. Коекто из студентов переглянулся. Джей вновь повернулся к классу, уже почти в бреду.
— Где волшебство, я вас спрашиваю? — поинтересовался он. — Где ковры-самолеты, и гаитянское вуду, и одинокие стрелки, и обнаженные леди, привязанные к железнодорожным путям? Где индейские следопыты, и четверорукие богини, и пираты, и гигантские обезьяны? Где, черт побери, космические пришельцы?
Повисла долгая пауза. Студенты глазели. Девица вцепилась в свое задание так крепко, что страницы смялись в кулаке. Лицо ее побелело.
— Да вы пьяны, верно? — Ее голос дрожал от ярости и отвращения. — Вот почему вы так со мной поступаете. Вы наверняка пьяны.
Джей снова засмеялся.
— Перефразируя не помню кого — Черчилля, кажется, — я-то просплюсь, а ты наутро так и будешь уродиной.
— Блядь! — кинула она ему в лицо, на сей раз произнеся слово правильно, и прошествовала к двери. — Иди ты в задницу со своими уроками! Я все расскажу декану!
Ее уход почтили секундой молчания. Потом начались шепотки. Комнату затопило ими. Мгновение Джей сомневался, реальные ли это звуки или существуют лишь у него в голове. Сумка звенела и лязгала, крутилась и вертелась. Звук, воображаемый или нет, плыл над комнатой.
Затем Байроновская Рубашка встал и захлопал.
Несколько студентов опасливо посмотрели на него и присоединились. Потом еще несколько. Вскоре половина класса стояла и большинство хлопали. Они хлопали, когда Джей подхватил свою сумку, повернулся к двери, открыл ее, вышел и очень бережно закрыл за собой. Потом хлопки увяли, и недоуменно загудели голоса. В сумке звенели, стукались друг о друга бутылки. Подле меня, закончив свой труд, «Особые» выбалтывали свои секреты.
Пог-Хилл, июль 1975 года
После этого он часто бывал у Джо, хотя так и не полюбил его вино. Джо не удивлялся его приходу, а просто лез за бутылкой лимонада, словно ждал его. И про амулет не спрашивал. Джей пару раз закинул удочку со скептицизмом человека, который втайне хочет, чтобы его убедили, но старик был уклончив.
— Волшебство, — сказал он и подмигнул, намекая, что шутит. — Выучился у одной леди из Пуэрто-де-ла-Круса.[24]
— Ты же, кажется, говорил про Гаити, — перебил его Джей.
Джо пожал плечами.
— Какая разница? — спокойно сказал он. — Сработало ведь?
Джею пришлось признать, что да, сработало. Но ведь это всего лишь травы, верно? Травы и веточки, завернутые в тряпочку. И все же они сделали его…
Джо усмехнулся.
— Нет, сынок. Не невидимым. Он сдвинул козырек кепки с глаз.
— А каким?
Джо пристально посмотрел на него.
— Некоторые растения обладают особыми свойствами, так? — спросил он.
Джей молча кивнул.
— Аспирин. Дигиталис. Хинин. В старину их назвали бы волшебством.
— Лекарством.
— Как скажешь. Но пару сотен лет назад никакой тебе разницы не было между магией и медициной. Люди просто знали что-то. Верили во что-то. Например, что гвоздика унимает зубную боль, болотная мята лечит ангину, а ветки рябины отгоняют злых духов. — Он глянул на мальчика, словно проверяя, не смеется ли тот. — Свойства, — повторил он. — Много узнаешь, путешествуя, если глаз не закрывать.
Джей никогда не понимал, взаправду ли Джо верит, или его беззаботное приятие магии — часть тщательно разработанного плана по ошеломлению мальчика. Конечно, старик любил пошутить. Вопиющее невежество Джея во всем, что связано с садоводством, забавляло Джо, и несколько недель он позволял парню верить, что невинный лемонграсс в действительности представляет собой макаронное дерево — показывал ему мягкие бледные ростки «спагетти» меж тонких, как бумага, листьев — или что гигантские борщевики могут вытаскивать корни из земли и ходить, как триффиды,[25] и даже что мышей можно поймать на валериану. Джей был доверчив, и Джо развлекался, изобретая все новые способы его подловить. Но кое в чем он был искренним. Возможно, годами убеждая других, он со временем поверил в свои выдумки сам. Его жизнью управляли крошечные ритуалы и суеверия, многие из которых происходили из потрепанного экземпляра «Травника» Калпепера,[26] который Джо хранил под подушкой. Он щекотал помидоры, чтобы они росли. Не выключал радио, заявляя, что растения крепнут от музыки. Предпочитал «Радио-1»[27] — утверждал, что лук-порей вырастает на два дюйма после каждого «По заявкам детей» Эда Стюарта, — и неизменно включал его, работая в саду, и подпевал «Королеве диско» или «Будь рядом с мужем»;[28] старческий проникновенный голос торжественно взмывал над кустами красной смородины, пока Джо разрыхлял и обрезал. Сажал он только на новую луну, а собирал — на полную. В теплице висел лунный календарь, и каждый день был помечен дюжиной разноцветных чернил: коричневые обозначали картошку, желтые — пастернак, оранжевые — морковь. Полив также производился по астрологическому расписанию, как и обрезка и рассадка деревьев. Как ни странно, от такого эксцентричного обращения сад процветал, красуясь стройными, крепкими рядами капусты и репы, сладкой, сочной, загадочным образом избавленной от слизняков моркови, деревьев, чьи ветки заметно пригибались к земле под весом яблок, груш, слив, вишен. Яркие знаки, по виду восточные, были скотчем примотаны к веткам — якобы чтобы птицы не клевали фрукты. Астрологические символы, старательно выложенные из черепков и осколков цветного стекла на гравийных дорожках, ограждали клумбы. В саду Джо китайская медицина браталась с английским фольклором, а химия — с мистицизмом. Джей вполне мог и поверить. Разумеется, Джей верил. В тринадцать поверишь во что угодно. Будничное волшебство, называл это Джо. Любительская алхимия. Никакой суеты, никаких фейерверков. Лишь смесь вершков и корешков, собранных при удачном расположении планет. Пробормотанное заклинание, нарисованный в воздухе знак, в странствиях подсмотренный у цыган. Может, ни во что прозаичнее Джей не поверил бы. Но, несмотря на его веру — а может, благодаря ей, — было в Джо нечто удивительно мирное, некий внутренний покой, что окружал его и наполнял мальчика любопытством и своего рода завистью. Джо казался таким безмятежным, жил один в своем домике, в окружении растений, и все же обладал поразительным умением удивляться и восторженно любоваться миром. Образования у него, считай, не было, в двенадцать лет бросил школу и пошел в шахту, и все же он бесконечно извергал знания, байки и фольклор.
Лето шло, и Джей навещал Джо все чаще. Тот никогда не задавал вопросов, но позволял Джею говорить, пока работал в саду или на незаконных посевах на насыпи, время от времени кивал, давая понять, что все слышит, что слушает. Они перекусывали фруктовым пирогом и толстыми сэндвичами с яйцом и беконом — диетических хлебцев для Джо не существовало—и пили крепкий сладкий чай из кружек. Время от времени Джей приносил сигареты и конфеты или журналы, и Джо принимал эти дары без особой благодарности или удивления, в точности как само присутствие мальчика. Немного освоившись, Джей даже почитал ему свои рассказы — Джо выслушал в торжественном и, как показалось Джею, благосклонном молчании. Когда Джею не хотелось говорить, Джо рассказывал о себе, о работе в шахте, о том, как отправился во Францию на войну и полгода куковал в Дьеппе, пока граната не оторвала ему два пальца на руке — при этом изуродованная конечность извивалась, точно шустрая морская звезда, — и как потом, негодный к строевой, он еще шесть лет провел в шахте, пока не уплыл в Америку на сухогрузе.
— Потому как из-под земли мир особо не увидишь, сынок, а мне ужасно хотелось глянуть, как оно там в других краях. А ты много путешествовал?
Джей рассказал ему, что два раза был во Флориде с родителями и по разу — на юге Франции, на Тенерифе и в Алгарви[29] на каникулах. Джо презрительно фыркнул:
— Я ж про настоящие путешествия, сынок. Не про всякую чушь из туристских брошюр. Парижский Новый мост ранним утром, когда никого нету, одни бродяги выползают из-под мостов и из метро, а солнце отражается в воде. Нью-Йорк, Центральный парк весной. Рим. Остров Вознесения.[30] Перебраться через итальянские Альпы на ослике. Уплыть с Крита на каике зеленщика. Пересечь Гималаи пешком. Есть рис с листьев в храме Ганеши. Попасть в шторм у берегов Новой Гвинеи. Встретить весну в Москве, когда целая зима собачьего говна из-под талого снега лезет. — Его глаза сверкали. — Я все это видал, сынок, — мягко сказал он. — И много чего еще. Я себе поклялся, что увижу все.
