Оплетенные низкорослым шиповником, громоздились почти кубические, синеватого оттенка базальтовые глыбы.
Казалось, из последних сил держалась за обрывистый склон дикая слива, и так же натужно напрягал свои древесные мышцы густолистый орех.
А тем временем в Макраванк шел человек с мешком за плечами; шел красиво и важно неслышной поступью апостола.
Человек запасал на зиму груши<…>»
Это Дружба народов. Снимите шляпу и приложите ее к груди.
Даур Зантария. «Все стало чуждо, и роднее звездный купол». — «Знамя», 2002, № 3.
Несколько чудесных новелл. «<…>Но что он знает о рае, малограмотный пастух? Дверь в рай, она совсем невообразима для меня, прочитавшего так много книг. Разве что дверь в рай — это моя усталость. Потому что, как говорят эти книги, там повсюду журчит вода, как и тут, внутри свирельной трели. Лежу на альпийском лугу, обняв одесную овцу, а волка — ошую, и вместе мы внимаем пастушьей свирели» («Свирель»).
Следом «Знамя» публикует пронзительные воспоминания Марины Москвиной «Житие Даура Зантарии, колхидского странника».
P. S. Мы познакомились с Дауром за неделю до его финального инфаркта. Уходя от нас, он забыл длинный зонт. Очень похожий на хозяина: красивый, благородный и, если присмотреться, очень изношенный.
Елена Иваницкая. Утверждение высоты. — «Дружба народов», 2002, № 4.
Рецензия на двухтомник Лидии Чуковской, включивший в себя четыре неизвестных читателю книги, в том числе — «Дом поэта» (полемика со «Второй книгой» Н. Мандельштам).
«„Несчастья дают людям определенные права“, — писал Вольтер, подразумевая, что это права на помыслы, слова и действия не самого лучшего плана.
Надежда Мандельштам — ими воспользовалась, это нередко вызывает шок, но вместе с тем и какое-то растравленное понимание. Лидия Чуковская такими правами не воспользовалась. Это вызывает безоговорочное уважение».
Наталья Иванова. Циклотимия. Поверженный рай. (Олег Чухонцев. «Фифиа». — «Новый мир», 2001, № 11). — «Арион», 2002, № 1.
«Сейчас, как мне кажется, время поэтических циклов».
Бахыт Кенжеев. Оберег против века. (Рецензия на книгу Юрия Кублановского «Дольше календаря», 2001). — «Знамя», 2002, № 3.
«В книге главенствует нечто, что я бы назвал грустной мудростью. Пугающее своей откровенностью смирение. <…> Все мы в конечном итоге „неизвестные солдаты“<…>».
Бахыт Кенжеев. На букву «ы». — «Октябрь», 2002, № 3.
……………………………………………….
Давно ли тихий Франц — изгоем в сбритых пейсах —
скитался в пиниях и кирхах европейских,
где не с кем переспать и спирта выпить не с кем?
Ему бежать бы к нам, Толстым и Достоевским,
где кляча рыжая бежит в предсмертном мыле —
вот расписался бы, покуда не убили…
Анна Кузнецова. Роман с цейтнотом. — «Знамя», 2002, № 3.
Очень познавательно. Многим обозревателям досталось. Главный упрек: оперативная критика (в том числе наша «Периодика») чаще всего неизбежно поверхностна. Цитирую: «Может, действительно, жизнь интереснее художественных вымыслов и колумнистам стоит ограничивать обзоры тем, что их радует и раздражает на самом деле? А романы им лучше вообще не замечать. Лучше потом, когда будет время читать (если будет), посвящать им отдельные обзоры — или вовсе оставлять без внимания, без поверхностного внимания».
Может быть. Только этого не будет. Кто-то же должен замечать. А что до поверхностности, то тут легко ошибиться и стать «читателем в сердцах». И потом: разве художественный вкус критика так уж прямо пропорционален жанру (мини-рецензия, аннотационный отзыв, впечатление etc.)?
Л. Б. Красин. Письма жене и детям. 1917–1926. — «Вопросы истории», 2002, № 1, 2, 3–4.
Этот блок писем уже из России — в Швецию, где нарком путей сообщения Красин держал свою семью «до лучших времен».
«Кто бы мог думать, что баварцы, пивные баварцы, учредят у себя в Мюнхене советское правительство (речь идет о так называемой Баварской Советской Республике, просуществовавшей с апреля по май 1919 года. — П. К.) и додумаются до столь большевистских методов, как взятие 30 заложников из буржуазии. <…> Поистине гениальную прозорливость проявил Ленин, увидавший события за 2–3 года раньше, чем кто-либо. Его уверенность в неизбежности подобного же развития для остальной Европы — также лишний аргумент в пользу высказанного<…>» («Вопросы истории», 2002, № 3).
А заложников советские баварцы тогда же и расстреляли.
В феврале 1923 года Красин (именем которого уже поназывали электростанции и заводы) писал из Москвы: «Тут либо надо быть в какой-то вечной противной охоте за всякими случаями и способами, чтобы если и не улучшить, то хоть удержать на прежнем уровне автоматически ухудшающееся из-за растущей дороговизны положение, либо стоически вести спартанский образ жизни, вроде Фрумкина, который чуть-чуть не уморил жену, предоставив ей рожать в какой-то демократической лечебнице, не умея и не желая пойти в какую-то инстанцию, попросить несколько бумажных миллиардов<…>» («Вопросы истории», 2002, № 4).
Леонид Костюков. Абсолютно всерьез. О поэзии Кирилла Медведева. — «Дружба народов», 2002, № 3.
«И тогда я поставил еще один [опыт], потребовавший от меня всей моей фантазии целиком.
Сойдемся на том, что метр и рифма — не корневые признаки поэтического текста, а лишь его оперение. Как медведь в перьях не становится птицей, так и нечто, снабженное метром и рифмой, становится лишь рифмованным нечто. В лучшем случае статьей в стихах или рассказом в стихах, если уже были статьей или рассказом. Подытожим, что метр и рифма не добавляют поэтического содержания к исходнику (курсив мой. — П. К.), а лишь помогают его выявить, как фермент помогает пищеварению. Так вот, стихи Кирилла Медведева, мысленно транспортированные в традиционную силлаботонику, становятся стопроцентными, сверкающими стихами. Стало быть, они были ими с самого начала».
Похоже на стопроцентное камлание, но вообще-то — здборово.
Георгий Кубатьян. Не насытится око зрением. Заметки о Параджанове. — «Дружба народов», 2002, № 4.
«Мне сдается, приспела пора демифологизировать уникального кинематографиста. Пусть он и любил карнавальные наряды, грим и маски, нынче важнее мало-помалу снять их с него».
Илья Кукулин. Прорастание отдельных слов в задымленных руинах. — «Дружба народов», 2002, № 3.
Над текстом, по правому краю, курсивом: «Посвящается Андрею Сен-Сенькову, Даниилу Кислову, Хамдаму Закирову, Шалве Бакурадзе и всем другим живущим в разных странах мира писателям — беженцам и переселенцам, а также памяти писателя-беженца Даура Зантарии».
Из текста: «Еще есть авторы, пишущие на том или ином языке, которых в СССР никто никогда особенно не воспринимал как „национальных“. Самый яркий пример — Василь Быков. <…> Это теперь, когда Быков оказался в оппозиции режиму Лукашенко и живет в Германии, его надо учиться воспринимать заново — не как „писателя о войне“ и не как „вообще писателя“, а как писателя белорусского и общечеловеческого — а не внутрисоветского».
Юргис Кунчинас. Передвижные Rцntgen ’овские Установки. История болезни и любви. С литовского. Перевод Г. Ефремова. — «Дружба народов», 2002, № 4.
Такой прибалтийской — густо-эклектичной, отвязанной — прозы я не читал со времен приснопамятного журнала «Родник».
Александр Кушнер. Заметки на полях. — «Арион», 2002, № 1.
Я воспринимаю эти заметки («Баратынский и грамматика», «Новая рифма», «Современники» и «Название для книги») как части будущего сборника, вроде любимого мной «Аполлона в снегу». В нынешней четверке маленьких эссе одно для меня особенно примечательно. Впрочем, о Чуковском-поэте, его уникальной звукописи, вобравшей в себя, в частности, русскую поэзию XIX века, Кушнер писал еще в «Аполлоне…». Писал прозой, вкрапляя примеры. Ставя рядом «Вдруг откуда-то летит маленький комарик…» (из «Мухи-Цокотухи») и эпиграмму Дениса Давыдова на Чаадаева.
Здесь — «Современники» — это маленькая поэма, открывающаяся полушутливым приглашением расслышать эхо ранней стихотворной сказки «Крокодил» (1917) — в поэме Блока «Двенадцать», — и завершающаяся стихом-вглядыванием в известную фотографию Наппельбаума («Фотография есть, на которой они вдвоем: / Блок глядит на Чуковского. Что это, бант в петлице?..»).
А посередине — то, о чем в свое время осторожно писали литературоведы (см.: например, Гаспаров Б. М., Паперно И. А. «Крокодил» К. И. Чуковского. К реконструкции ритмико-семантических аллюзий. Тарту, 1975). Кушнер монтирует стихи из двух поэм так убедительно, что поневоле хочется найти (пока их нет) какие-нибудь документальные свидетельства влияния поэзии Чуковского на Блока.
Гуляет ветер. Порхает снег.
Идут двенадцать человек.
Через болота и пески
Идут звериные полки.
И так — на полторы страницы. Это, на мой взгляд, самый чуковский подарок к 120-летию писателя, дня рождения которого, как справедливо написал Дмитрий Быков в «Русском Журнале» («Быков- quickly: взгляд-33»), «почти никто не заметил».
