— Хорошо, хорошо. Просто отправьте меня домой и…
— Мне кажется, что вам не следует сейчас оставаться одной.
— Все будет в порядке.
— Мне ситуация видится несколько иначе.
— Я умею справляться с проблемами.
Верн промолчал. Только еще крепче сжал мою руку и подтолкнул меня вперед. Ветер стал совсем уж свирепым, обжигал кожу. Мы добирались до «Паллисера» минут пять, и за это время пальцы у меня так закоченели, что было больно их сгибать. У входа в отель стояли три такси. Верн нагнулся к одному из них и назвал водителю адрес:
— Двадцать девятая улица, Северо-Запад.
— Но я живу совсем не там, а на Семнадцатой Юго-Восточной авеню, — запротестовала я.
— Мы поедем не к вам.
— Вы меня похищаете? — удивилась я.
Верн промолчал, но перегнулся через меня и запер дверцу с моей стороны.
— Вы можете мне доверять: я не собираюсь выпрыгивать из машины на полном ходу, — сказала я.
— Я однажды такое проделал.
— Серьезно?
— Серьезно.
— Зачем?
Опустив глаза и разглядывая свои руки, он медленно заговорил:
— Мою дочь тогда поместили в психиатрическую больницу. Точнее, я подписал документы о своем согласии на это. После этого я на неделю ушел в запой. Закончился он тем, что я на ходу выпрыгнул из машины. Попал в больницу на три недели. Перелом левой ноги. Трещины в трех ребрах. И сломанная челюсть. И еще меня какое-то время держали в отделении для душевнобольных. В результате я потерял работу. Это было ужасно, и мне не хотелось бы, чтобы с вами случилось что-то подобное.
— В психушке я уже лежала.
Он отреагировал молчаливым кивком, и больше мы не обменялись ни словом, пока не добрались до Двадцать девятой улицы. Такси высадило нас перед скромным коттеджем. Верн расплатился с водителем и пропустил меня вперед. Мы вошли, и он включил свет. Мы оказались в прихожей, которая выглядела так, словно в последний раз ее обставляли году этак в шестьдесят пятом: выгоревшие цветастые обои, древняя старомодная вешалка, у стены столик с парой круглых кружевных салфеточек. (Неужели кто-то еще помнит о таких?) Верн взял мою куртку, повесил ее и предложил пройти в гостиную и чувствовать себя как дома.
— У меня виски тоже ржаной, вы не против? — спросил он.
— Ржаной годится, — ответила я.
Гостиная была оклеена такими же обоями и обставлена тяжелой, темного дерева мебелью в том же стиле, что вешалка и столик в прихожей. Подголовники громадного кресла и дивана тоже были украшены изящными салфетками. У стены стояли два столика с лампами Тиффани и почтенный кабинетный рояль, заваленный нотами. Но более всего в этой комнате обращали на себя внимание полки — книжные полки во всю стену высотой, заполненные нотами и сотнями компакт-дисков. Диски были расставлены по алфавиту, с разделителями, на которых значились имена крупных композиторов. Имелась здесь и серьезная стереосистема, занимавшая две полки, а на полу — две огромные колонки.
Вошел Верн с подносом, на котором стояли два хрустальных стакана для виски, бутылка «Кроун роял», ведерко для льда и графинчик с водой. Он поставил поднос на кофейный столик.
— Поразительная комната, — заметила я.
— Мне она всегда казалась удручающе обычной.
— Но эта коллекция дисков… Здесь их, наверное, больше тысячи.
— Примерно тысяча сто. Остальные в подвале.
— Есть и остальные?
— Да. Кое-что.
— Можно мне взглянуть?
Верн пожал плечами, потом большим пальцем ткнул в сторону двери. Он открыл ее, повернул выключатель, я последовала за ним вниз по узкой лестнице…
То, что открылось моим глазам, меня просто ошеломило. Потому что там, в полностью оборудованном подвале, полка за полкой, высились стеллажи с компакт-дисками, так же скрупулезно упорядоченные, как наверху, в гостиной. Здесь же была и профессиональная стереоустановка с двумя мощными динамиками. К колонкам было развернуто большое уютное кресло. Рядом стояли стол на трех ножках и вращающийся стул с высокой спинкой, на столе лежали бумаги, книги, ноутбук, а чуть в глубине я увидела полку, на которой умещались все тома «Музыкальной энциклопедии Гроува». Словом, этот подвал одновременно напоминал и музыкальное святилище, и какой-то своеобразный командный пункт. Окажись доктор Стрейнджлав108 любителем классической музыки, он почувствовал бы себя как дома в этом подземном убежище.
— Вот это да, — протянула я. — Просто потрясающе.
— Хм… спасибо, — отреагировал Верн.
— Вы купили все эти диски?
— Ну… примерно четвертую часть. Остальные… вы слышали когда-нибудь о британском журнале «Граммофон»? Или о «Стереоревю» в Соединенных Штатах? Я работаю обозревателем в обоих изданиях вот уже лет пятнадцать.
— И как раз здесь вы пишете свои обзоры?
— Да… и еще работаю над…
Он снова заколебался, замолк, словно не вполне уверенный, будет ли правильным поделиться со мной еще одним фрагментом из личной жизни.
— Продолжайте, — попросила я.
— Я пишу учебник.
— Это же замечательно! Кто-то заказал вам его?
Верн кивнул.
— Что за издательство?
— Макгроу-Хилл.
— Самый крупный издатель учебной литературы в США. Насколько я догадываюсь, этот учебник имеет отношение к музыке?
— Что-то вроде Оксфордского музыкального словаря, но для подростков, учащихся старших классов. Короткие рассказы о великих композиторах, от Хильдегарды Бингенской109 до Филипа Гласса110.
— Как вам удалось выйти на такой фантастический проект?
— Я написал им длинное письмо, рассказал о себе, о своем образовании, преподавательском опыте, званиях, о сотрудничестве со многочисленными музыкальными изданиями… и приложил подробное описание своего замысла. Не рассчитывал, что получу ответ, но потом как гром среди ясного неба — этот звонок. Звонил их редактор по имени Кембл Харт. Спросил, могу ли я приехать в Нью-Йорк, чтобы с ним встретиться. Они даже пообещали купить мне билет на самолет и оплатить сутки в отеле, если соглашусь приехать. Я в Нью-Йорке не бывал с… черт, да с тех самых пор, как учился в университете, в конце шестидесятых.
— А где вы учились, в каком университете?
— В Торонто, а еще в Королевском музыкальном колледже в Лондоне. Но это было очень давно.
Настала моя очередь внимательно присмотреться к нему и оценить заново.
— По какому классу вы учились в Королевском колледже?
— Фортепьяно.
— Вы поступили туда как пианист-исполнитель?
— Это давняя история.
— Но… Королевский музыкальный колледж: в Лондоне. Вы должны быть, мягко говоря, неплохим пианистом.
— Пойдемте наверх, — предложил Верн.
Он принялся выключать все светильники, потом проводил меня назад, в гостиную.
— Созрели для стаканчика виски? — спросил он.
— Да, спасибо.
— Вам разбавить или положить лед?
— Нет, предпочту в чистом виде.
Когда он наливал мне виски, я заметила, что у него чуть-чуть дрожат руки. Верн протянул мне стакан, потом нацедил себе совсем немного, внимательно следя за тем, чтобы не переборщить.
— Мне нравится ваш дом, — сказала я.
— Я им почти не занимаюсь.
— Но он такой надежный, и мебель такая солидная, из конца девятнадцатого века…
— Моей маме было бы приятно услышать ваши слова. Это все она собирала.
— Кем она была?
— Учительницей музыки в старших классах здесь же, в Калгари.
— Это она учила вас играть? — продолжала я.
Он медленно кивнул, потом поднес к губам стакан и сделал маленький глоток.
— Как она, наверное, гордилась, когда вы поступили в Королевский колледж.
Верн молча прикончил содержимое своего стакана. Потом долго рассматривал его пустое донышко.
— Я что-то не то сказала? — спросила я.
Верн помотал головой и начал крутить стакан в пальцах, поглядывая на бутылку. Ясно было, что он смертельно хочет выпить еще, но пытается ограничиться одной порцией.
Наконец раздался его голос:
— В университете Калгари я получал именную стипендию. Там я учился у Анджея Пьетовски. Польского эмигранта. Блестящего музыканта и очень требовательного учителя. Он считал, что у меня есть это, что я могу стать новым Гленном Гульдом. Он даже показал меня Бренделю — тому самому австрийскому пианисту, когда тот приезжал в Торонто. Брендель жил в Лондоне. У него были связи в Королевском колледже. Я был принят туда на именную стипендию. Это было в семьдесят втором году.
— А потом?
— Я приехал в Лондон. Началась учеба в колледже. И…
Снова одна из его пауз.
— Хотите еще виски? — спросил он.
— С удовольствием. — Я протянула стакан.
