— Мама! Что это?!
Выл домофон (а чего ждать другого?!); схватив одежду, выбежал в коридор и гавкнул (первый раз у них голосил домофон, они и звука его не знали, и от этого еще ужасней):
— Алло? Алло!!! — Но смолкло уже, пищал отпертый кем-то замок, поскрипела и захлопнулась подъездная дверь, прислушался: да, лифт зацепил и тяжело потянул кого-то наверх!
— Эбергард! — звала Улрике. — Ты где? Кто это?
— Какой-то дурак… Ошибся, — негромко, боясь обнаружить свое местоположение, смотрел сквозь глазок, прислушиваясь — едет, тянет, едет лифт, всё! — не здесь, но рядом — выше этажом или внизу; может, так и делают, не доезжают и ждут между этажами, ноги Улрике уже шлепали за спиной:
— Ну, пойдем спать, что ты здесь. Господи, как же я испугалась, ребеночек до сих пор дрожит: ему страшно! — и тащила, хотя место его у дверей; может, совпадение? — он повалился и замер до утра, как нож, воткнутый в тесные обстоятельства; больше не звонили, словно звонки больше не понадобятся; не двигался, только, когда невыносимо требовалось движение, менял бок; утром (показалось: этого дня целиком у него уже нет, неполный остался день) он, чтобы не говорить своего, читал Улрике новости из Интернета:
— Семиклассник второй раз стал отцом. В Горной Шории найдено гнездо снежного человека… — пропуская страшное о выброшенных с балкона детях. — Родственница собаки Путина посетила бал прессы. Наталья Варлей похоронила пятерых котят на детской площадке. Самую большую в мире грудь пытались уничтожить. В армии США запрещен оральный секс. Лучший бомбардир премьер-лиги с трудом отличает свою жену от жены друга. Ксения Собчак потеряла грудь. Как ты себя чувствуешь?
— Болит животик, тянет, — хныкала маленькая девочка, — Улрике не выспалась. Тебя провожу и пойду досыпать.
— Я съезжу на встречу и вернусь. Улрике.
— Что? Да что?! Что ты так молчишь? Что-то страшное? Зачем ты меня опять пугаешь?! Знаешь, как это вредно для плода?
— Вернусь через три часа.
Не чувствовал, перестав уже многое, из чего составляется «жить», одно лишь: утро — многолюдно: школьники, проводы в детский сад, работники едут к девяти и половине десятого, собаководы… В лифте не один… И остановку прошел пешком вдоль переползающего в пробке Тимирязевского — он давал им возможность что-то… Расстояние остудило и добавило смелости, и…
— Ты зачем меня разбудил? — потягивалась Улрике, спокойная.
— Я тебя прошу. Никому не открывай дверь. Сейчас всякие ходят, а ты одна. Будут стучать, звонить. Скажут из милиции, из дэза… Всё равно не открывай, сразу звони. Очень тебя прошу.
Мурлыканье, трусливые охи, как приятно: волнуется за нее, родит и будет мамочка; в автобусе не был годы, мороз залепил окна, и скоро Эбергард осознал, вскочил: проехал метро, хотя не было «что-то я долго еду»; испугался и выпрыгнул в раскрывшиеся двери. Нет. Не доехал. Ровно половина пути. Знакомая картина киосков, поворота с маленькой дорожки на Руднева не успокоила, показалась — ужасной, чужой, дремучие леса окружали, пустыня, по ней ветер гнал волны снега и цветные бумажные лохмы, он стоял один на льду и понимал: этим маршрутом никто не ездит; и подошедший другой автобус показался заманивающим, ненастоящим, он страшно подъезжал, криво проскальзывая последние метры, двери раззявились — люди в автобусе оказались такие… каких не видел давно, некрасивые, больные, странно одетые — и все смотрели на него, это он — чужой; и чужим показалось метро — вот что значит из своего выпасть; и снова дул ветер, дул постоянный мертвый ветер, а ведь когда изначально садился в автобус — проглядывало, солнышко обещало.
Павел Валентинович выскочил из машины, так ждал, что… Не кричал, но делал руками кричащие, срочные знаки, Эбергард заметил и в нем — зачумленное лицо, и его коснулось, — и отвернулся, в подъезд; женщина-милиционер, пока переписывала цифры из его паспорта, попросила:
— Вы со спины ко мне не подходите. У меня спина — сплошная эрогенная зона.
Не догнав, Павел Валентинович звонил.
— Слушаю, — лестница, ступеньки.
— У меня приключение, ехали за мной какие-то… С тонированными стеклами. Мигали. Но не обгоняли. Вы должны знать кто.
— Не знаю.
— Номер я запомнил. Запишете? — Павел Валентинович хотел говорить еще. — Но я-то вообще ни при чем, вы уж там сами…
— Сейчас к вам подойдут и выгрузят пачки с бумагой из багажника, — входя к Фрицу в кабинет, тот уже показывал успокаивающую ладонь: понял, действую, и кого-то из своих «набирал»: выгружайте, «тойота», серебристая, номер…
— Да ты хорошо выглядишь! Держишься. Молодец! Выручил. Спасибо, брат, — они присели; по такому случаю времени сколько хочешь, желание любое, повелевай. — По твоему вопросу, — Фриц как-то так повернулся и так налился значительностью, что сделанное для него Эбергардом усохло в прах и просыпалось вдоль плинтуса, а то, что Фриц собирался сказать, легло в красный бархат и весомо напрягло подносящие руки, еще не сказавшись, но уже перейдя в «это не бесплатно, будешь должен». — Да, ситуация непростая. Но рабочая. И — подчеркиваю: далеко не проигранная. Ведь монстр и в городе, — Фриц показала глазами «да, да!», — кое-кого пытался уволить. И выглядел очень убедительно. И мэр соглашался и на телегах монстра писал «Снять! Срок — неделя!» А намеченный человечек находил дорожку — куда надо, представлялся, — может быть, квартирку дарил. Одну. Из своих десяти. Или дом. И всё рассасывалось. Тебе, — начиналось главное, запоминай заклинание, — надо найти выход на директора ФСБ. На Патрушева. Крайний случай — на первого зама. Они знают, кому сказать — это наш. Мое! — Фриц словно шлепнул по тянущимся к конфетной вазе ручонкам. — Не трогать! И всё закончится, — и, как любил, придвинул свое лицо нестерпимо близко: как? Счастлив?
Эбергард чувствовал: в кармане дрожит телефон, кто-то…
Фриц довольно откинулся в кресле и обнял себя: понял как? Эх ты…
— У меня еще с аукционом проблемы, — зачем-то сказал Эбергард, размахивая руками и ногами — не держало уже ничто, сорвался и полетел! — Звонил телефон! — еще!
— Это решит любой вопрос, в комплексе, — Фрица подсвечивала изнутри радость делающего добро, он сам еще не изучил до конца возможности изобретенной им чудо-машины, но результаты первых опытов превосходят самые смелые…
— Понял, — Эбергард оглушенно посмотрел мимо Фрица куда-то, в стены, вытащил телефон. — Слушаю.
— Тут такое… Соседка сказала, у нас на этаже возле лифта стояли два человека, — с удивлением пока, без страха, это Улрике. — Сказали: тебя ждут. Какие-то твои друзья. Но в дверь не звонили. Как-то неудобно. Почему-то ушли. Ты кого-то ждешь?
— Нет. Ни в коем случае. Слышишь: ни в коем случае! Даже если будут звонить в дверь. Я сейчас перезвоню тебе.
— А может, тебе и бизнесом заняться, — порассуждал набело Фриц, словно до этого ничего не говорил, — я бы не смог. А ты у нас — креативный!
— Не, я лучше выйду на федеральный уровень и выступлю инициатором национального проекта «Доступные женщины», — и он даже засмеялся, облегчая другу понимание: шутка, — и Фриц поддержал.
— Куда ты бежишь? Посиди! О-о, он уже не здесь, в глазах что-то движется, наш Эбергард уже где-то… Небось, опять к девчонке какой? Ну, ладно, давай не пропадай, заходи, звони… Надо бы нам опять вчетвером посидеть, сверить часики… Позвони Хассо, а? И давай не затягивай, решай свой вопрос, а то «Фриц, меня уволили… Фриц, как бы мне потише уйти…» Ну, беги, не можешь уже, беги!
Он вышатался в коридор, сразу — на аттракцион «подвесной мост», каждая дощечка внезапно проваливается, каждая дощечка поднимается, лестница резко уходит влево, веревочные поручни расходятся в стороны, растягивая руки, — к стене, к закрытой, пусть нарисованной двери, даже к двери бывшей, заложенной камнем, даже к тени, похожей на дверь, полушпагатными припаданиями на всю длину ног; сторонящимся встречным казалось: упадет, падает, но идет, значит — инвалид, идет своим способом передвижения, приноровился; Улрике не звонила, он двигался лишь потому, что кто-то из собранных в его «я», но находящийся вне Эбергарда и чуть сверху хотел, чтобы Эбергард не стоял на месте, никогда не сдавался, двигался вперед, Эбергард должен выработать ресурс… получено новое сообщение, сообщение — неважно, о важном бы позвонили; едва прочел и стер тут же, как только уловил смысл: Эрна, это Эрна ему прислала сообщение без обращения «папа», сразу суть: что «перед школой» к ней подошел человек и попросил передать привет папе, вот она после третьего урока на перемене и передает: тебе привет! — На этой неделе Эрна уже раз позвонила сама (насчет классом в Италию), вот теперь сообщение, вот что-то и начало восстанавливаться в отношениях перед судом… Эбергард стоял среди пламени — должно жечь, не жгло, он уже не жмурился, не щурился, а осторожно оглядывался: да вот же огонь, языки, вырывающиеся из земных трещин, гуд, сотрясения… он кому-то объяснил смысл всего того, что… у него оказалось мало пространства для движения, времени хватало, но пространства недостаточно, потому что Эбергард — не лично один Эбергард, есть еще люди, которые как бы тоже он, Эбергард, входят в состав, объединенная такая транспортная система, узлы связи, обращение крови и главное — ветви других нескольких жизней, корнями собиравшиеся в нем, он не мог двигаться настолько свободно, как следовало, так, как любой на его месте; не хотелось произносить «невезение», он из сильных, он выше, но вот — пространство, он не смог существовать отдельно; позвонил Роману и голосом обыкновенным, пока кожа лопалась на лице и над сердцем, открывая уровни и опоры внутреннего устройства, говорил:
