— А как называется годовщина свадьбы?
— Бумажная, — подсказала Зинаида Ивановна.
Стали вспоминать, как гуляли на свадьбе Олега и Кати и как Труд Валентинович своими рассказами о футболе обидел Нашумевшего Поэта.
— Уважали Трудика люди, уважали… — прошептала Людмила Константиновна и расплакалась.
Зинаида Ивановна увела ее на кухню, там они мыли посуду, плакали и вспоминали каждая своего покойника. И так хорошо вспоминали…
На следующий день молодые улетели во Владивосток. Дашка звонила раз в неделю. Она устроилась воспитательницей в детский сад, оформилась на заочное отделение в Приморский пединститут. У Кости дела шли хорошо; кроме службы, он успевал переводить и даже посредничать при торговле пуховыми китайскими куртками.
— Как погода? Не холодно? — беспокоилась Катя.
— Что ты! Я купалась в Японском море! Вода соленая-соленая — даже кожу потом щиплет…
Костя по собственной инициативе стал платить своему начальнику майору Совалину процент с заработков. Тот его отпускал в служебное время и прикрывал. Но потом Совалин, отец троих детей и муж вздорной, завистливой бабенки, вошел во вкус и запросил чуть ли не половину. Костя вспылил и заявил, что дураков надо учить. В результате его откомандировали в бухту Абрек. Дашка была к тому времени на пятом месяце. Поговорив с ней по телефону, Катя очень расстраивалась: зять успел поссориться уже и с новым начальством…
Телефон зашелся длинными междугородными звонками. Эскейпер схватил трубку.
— Фокин заказывачи?
— Заказывали.
— Говорите.
— Алло, Костя? Костя, что там с Дашкой?
— Олег Трудович… Алло! Все нормально. Она в больнице. Я только что оттуда. Чувствует себя хорошо. Дочь тоже. Кило шестьсот.
— Маловато.
— Врач сказал, ничего страшного. У них хорошее отделение для недоношенных, специальный инкубатор. Вытаскивают даже шестимесячных. И я еще заплатил. Завтра съезжу во Владик. Там есть специальные японские препараты. Врач сказал, все великие люди были недоношенными. Мольер, к примеру…
— А как это случилось? Из-за чего?
— Понятия не имею. Мы накануне даже не ссорились. Врач сказал, возможно, наследственно слабая матка… Или смена климата.
— Может, нам прилететь?
— Не надо. Все в порядке. Я вовремя успел. С дежурства заскочил домой, машина под окном стояла. Дашку в машину — и в больницу…
— Назвали?
— Нет еще. Но Дашка хочет — Ольгой.
— Передавай Даше привет!
Эскейпер положил трубку — и телефон еще отзвонил, словно успокаиваясь. Он с тоской посмотрел на собранный баул и подумал, что если бы Костя попросил — прилетайте, то все решилось бы само собой. Но само собой ничего не решается. Это потом, спустя много лет, когда забываешь муку выбора и оторопь ошибок, кажется, будто все образовалось само.
Олег Трудович взял бумагу и написал:
Катя!
Звонил Костя. Дашка родила семимесячную девочку. Хочет назвать Ольгой. Не волнуйся, обе чувствуют себя хорошо. Позвони Косте. Меня некоторое время не будет. Потом все объясню…
О.
Самое подлое и нелепое, что может сообщить уходящий муж брошенной жене, это как раз что-нибудь вроде «меня некоторое время не будет». Дочь не доносила ребенка. Лежит в какой-то затрапезной больнице, а влюбленного дедушки некоторое время не будет! Свинья! Башмаков скомкал записку и сунул в карман.
А что, собственно, он может объяснить Кате? Что? Почему он, прожив с ней столько лет, уходит к другой? Разве ей это важно? Конечно, все брошенки, рыдая, спрашивают «почему?», но на самом-то деле их интересует совершенно другое: «Как ты мог, негодяй?!» А он смог. Ну хорошо, допустим, Катя сейчас пойдет, увидит собранные вещи и спросит:
— Тунеядыч, в чем дело? Ты полюбил другую?
Нет, скорее дедушка Ленин в Мавзолее почешется, чем Катя выговорит: «Ты полюбил другую?» Катя спросит:
— Тунеядыч, ты собрался в поход?
— Катя, — ответит эскейпер, — я тебе сам хотел все рассказать, с самого начала…
А когда оно было, это начало? Когда он вошел в комнату и впервые увидел ча столом темноволосую девушку с хищными бровями? Или все началось с тех посиделок после Дашкиной свадьбы? Игнашечкин от лица общественности потребовал, чтобы Башмаков накрыл стол. Олег Трудович сбегал в ближайший магазинчик под названием «Выпивка & закуска», купил соответственно того и другого. Тамара Саидовна с Ветой все порезали и разложили на столе, застеленном листингами.
— За твою дочь! — провозгласил Гена. — За декабристку нашего времени!
— А почему вы считаете, если женщина идет за любимым на край света, она декабристка? — спросила Вета. — Она же не ради него идет, а ради себя, ради своей любви!
— Значит, любовь — это просто разновидность эгоизма? — уточнил Гена.
— Конечно!
— Тогда за эгоизм!
Потом пили за отца, воспитавшего такую дочь, за грядущих внуков, просто за любовь! Незаметно перешли на банковские дела. Юнаков улетел в Швейцарию лечить по новейшей методике печень, и в его отсутствие конфликт между Садулаевым и Малевичем разгорелся с новой силой. Осведомленная Тамара Саидовна (у нее был глубоко законспирированный роман с начальником службы безопасности банка Иваном Павловичем) под большим секретом сообщила, что грядут перемены.
— Между прочим, Иван Павлович очень хорошо знает одного вашего родственника, — сказала она Башмакову.
— Какого родственника?
— Георгия Петровича.
— Гошу?!
— Да. Они вместе были на курсах повышения квалификации.
— Какой такой квалификации? — встрял любопытный Игнашечкин.
— Какой надо квалификации, — ушла от ответа скрытная Гранатуллина.
Потом стали дурачиться. У Тамары Саидовны хранилась в сейфе пачечка поддельных купюр, выловленных из общего потока.
— Ага, — обрадовался раскрасневшийся Гена, — Олега Трудовича, благородного отца, мы-то еще и не проверяли! Том, покажи ему! А ты, Ветка, не подсказывай!
Тамара Саидовна открыла сейф, по привычке заслонив его содержимое своим телом, порылась, шурша, и протянула Башмакову сторублевую купюру. Олег Трудович взял бумажку, повертел перед глазами.
— Ну и как? — спросил Игнашечкин. — А что, фальшивая?
— Фальшивая. Но если вы внимательный человек, то сразу заметите, — сказала Гранатуллина.
— На ощупь вроде нормальная.
— Верно!
— Том, расскажи Олегу про чайника, который варил бумагу лучше, чем Гознак!
— Действительно, был случай. В 84-м, нет, в 85-м. Один гражданин с восемью классами образования на даче печатал пятирублевки. Идеальные. Заметила кассирша в областном отделении. На ощупь. Сделали анализ — бумага лучше… То есть именно такая, какая должна быть по ГОСТу! А Гознак все время чуть-чуть не дотягивал. Сами знаете, тогда — план, план…
— Нашли? — спросил Башмаков.
— Нашли.
— Ну и что ему сделали?
— Расстреляли!
— Вот жизнь! Человека с такими мозгами за сотню пятирублевок расстреляли! А люди миллиарды уперли — и хоть бы хны! Олигархами теперь называются, — вздохнул Игнашечкин.
— Не все богатые — воры, — тихо проговорила Вета.
— Конечно, есть исключения, — хихикнул Гена.
— Ну, заметили? — спросила Тамара Саидовна.
Башмаков все еще продолжал ощупывать купюру.
— Давай, давай, Трудыч, ты же, ядрена кочерыжка, МВТУ заканчивал!
— А ты-то угадал?
— Нет. С первого раза не угадал. Ты колонны на Большом театре пересчитай!
Но Башмаков уже и сам сообразил, тщательно осмотрел и портик, и квадригу, и вздыбленных коней, и неуклюжего Аполлона с цитрой, пересчитал окна и колонны…
— Вета, а вы угадали? — спросил он.
— Нет, — вздохнула она.
Башмаков зажмурился, потом открыл глаза и глянул на купюру словно бы в первый раз. Глянул и обомлел: вместо слов «Билет банка России» в правом верхнем углу, прямо над увенчанной головой Аполлона, большими буквами было написано: «Билет банка Росси».
— Буквы «и» не хватает! — еще не веря своим глазам, объявил он.
— Правильно! — удивилась Тамара Саидовна. — Вы второй из непрофессионалов, кто сам заметил.
— А кто первый?
— Иван Павлович! — хохотнул Игнашечкин.
— Гена, ты получишь! — Гранатуллина нахмурилась. — Кстати, чем глупее ошибка, тем труднее ее заметить. Даже специальные приборы не считывают.
— И все у нас так! — загоревал Гена. — Хотели с человеческим лицом! А получилось с лошадиной задницей. Банк Росси… Э-эх!
— А доллары поддельные вы как определяете? — спросил Башмаков.
— По-разному. Но чаще — на ощупь или по глазам.
— По чьим глазам? Мошенников?
— Нет, президентов. На фальшивых купюрах у президентов выражение глаз лругое.
— Шутите?
— Совершенно серьезно.
