Завтра придется рассказать ему о том, что случилось. И снова наступит тишина. Другого выхода нет.
Ах, если бы она могла поговорить с Джозефом начистоту, избавиться от тягостного бремени лжи, освободиться от тайн. А в придачу и от всего остального, от обломков собственной жизни, от семьи, которую она любит больше всего на свете? Нет. Никогда. Надо жить и нести свое бремя в одиночку. Как сказал Джозеф? «Да поможет мне Бог»?
Что ж… Да поможет мне Бог.
36
Айрис бежит среди огромных, древних деревьев. Бросается вправо, влево, ищет, возвращается, снова ищет и снова устремляется вперед. Лесу нет конца. Не виданные никем и никогда стволы тянутся вверх, точно колонны античного храма, но наверху не купол, а темные, лохматые кроны; мерно и мягко покачиваются они на фоне неба. Она знает, где находится: это Мьюрские секвойные леса, к северу от Сан-Франциско. Она никогда там не была, но точно знает их название. И знает, что это — сон.
Она бежит все быстрее. Останавливаться нельзя. Надо спешить, торопиться, ведь потерялся Стив. Он где-то здесь, среди бесконечных деревьев. Как же это произошло? Почему его никто не видел? Как может ребенок, человек, взять и исчезнуть без следа? Она пытается сдержать слезы: в панике можно потерять рассудок, а она должна думать, сосредоточиться и думать — где найти, как вернуть ее мальчика. «Вы его не видели?» — кидается она к деревьям, потому что это уже не деревья, а люди, высокие люди, но уста их сомкнуты. Нет ответа. Ну неужели никто, совсем никто его не видел? Вспомните! Умоляю вас, вспомните! Он же совсем маленький!
«Мама!» — кричит она женщине с маминым лицом. Но оно неприступно. Нет ответа.
«Папа! — кричит она. — Помоги мне, папа!» Он склоняется к ней, протягивает руки. Но лицо не папино. Это — Пол Вернер. Он смотрит на нее с жалостью, шевелит губами. Что он говорит? Она напрягает слух, но тщетно — лицо растворяется в тумане. Его уже нет. Она кричит: «Папа! Отец!» И думает — я теряю рассудок.
Она обезумела. В груди боль. Боль ширится, поднимается к горлу, боль ярко-красного цвета. Как можно так страдать и все-таки жить? Но где-то здесь, рядом, ее ребенок — он плачет, он ищет ее. Он близко, он никуда не мог деться. Но она уже обежала весь лес, она бежала и бежала сквозь полосы света и тени деревьев, а его нигде нет. Какая мука, какое отчаянье. Где он? Как можно жить без него?
На темном потолке — полоса света, проникшая из коридора сквозь приоткрытую дверь. Она поворачивается, чтобы уткнуться в плечо Тео, и луч на миг попадает ей в глаза. Уж не кричала ли она во сне, в этом кошмаре? Нет, похоже, что нет. Тео спит очень чутко, но он даже не пошевелился. Откуда такой чудовищный сон? Она дома, рядом муж. За стеной в своих кроватках спокойно спят дети. Откуда эта мука? Это отчаянье?
В спальне очень холодно; в такие ясные зимние ночи морозный воздух всегда проникает в дом. Не хочется вылезать из-под одеяла, но — надо, непременно надо. В комнату Стива она пробирается на цыпочках, стараясь ни на что не наткнуться в темноте: сон у него тоже очень чуткий. У самой кровати наступает на плюшевого кота. Стив всегда засыпает с ним в обнимку, но где-то между явью и сном обязательно спихивает на пол. Стив лежит, точно маленькая кочка под большим ровным одеялом: на животе, уткнувшись макушкой в деревянное изголовье. Такой крошечный, беззащитный малыш. Даже дыхание его различишь не сразу, оно тоже маленькое, короткое. Как его жизнь.
Она бесшумно возвращается в спальню. Пока ее не было, Тео повернулся во сне, раскинулся на ее половине кровати. Она забирается в тепло, под его теплую руку. И вспоминает, что не зашла ни к Джимми, ни к Лоре. Но это не страшно. С ними все в порядке. Щеки у нее до сих пор холодные и влажные — от наполовину высохших, наполовину стертых слез.
37
Порывистый ветер сбивал с ног. Выйдя из Карнеги-Холла, они с трудом, почти ощупью двинулись к автомобильной стоянке. Тео не прятал лица, наоборот: подставил его морозу и ветру, и они обожгли и вознесли, оторвали его от земли, как «Реквием» Верди, который только что звучал в зале и пел ему об одной-единственной смерти. И будет петь о ней всегда.
На углу собралась небольшая толпа: одни ловили такси, другие ждали, когда переключится светофор и они смогут перейти улицу. Мелькнуло смутно знакомое лицо. Мелькнуло — пропало — появилось вновь. Тео вгляделся и, секунду поколебавшись, окликнул — уже уверенно, без тени сомнения:
— Франц! Брюннер!
— Тео! Mein Gott![3] Я слышал, что ты в Нью-Йорке, но не мог тебя найти…
— Какими судьбами? — воскликнул Тео и, вспомнив об Айрис, представил: — Это Франц Брюннер, один из лучших адвокатов Вены. Мы вместе выросли. Айрис, моя жена.
Франц рассмеялся:
— Тео слишком щедр на комплименты. А я слишком стар, чтобы быть его ровесником.
— Послушай, не можем же мы стоять здесь, на ветру! Пойдем посидим где-нибудь.
Под яркими люстрами «Русской чайной» они разглядывали друг друга долго и пристально.
— Хорошо выглядишь, Тео! Ты нисколько не переменился и, похоже, доволен жизнью.
— Ты тоже почти не…
— Не надо. Я постарел и прекрасно об этом знаю.
Франц был бел как лунь. По правой щеке тянулась складка: неудачно, валиком, затянувшийся шрам. Когда Франц говорил, складка нервно подергивалась.
— Так какими судьбами? — снова спросил Тео.
— По делам. Торгую вязаными вещами. А живу я в Израиле.
— А как же юриспруденция?
Франц пожал плечами:
— Израиль битком набит бывшими адвокатами из Германии и Австрии. Наши дипломы там никому не нужны. Но расскажи о себе…
— Тогда давай что-нибудь закажем, — прервал его Тео. — Закажи ужин. Нам надо поговорить обстоятельно. Нет, давай иначе. Поехали к нам в гости. Это недалеко, всего час на машине. Погостишь у нас денек-другой.
— Ich kann nicht, ich fahre morgen ab. Простите, миссис Штерн, я с английским пока не в ладах. Учил его тысячу лет назад в университете, но все время забываюсь и начинаю говорить по-немецки. Я хотел сказать, что завтра утром улетаю домой. — Он повернулся к Тео: — Ну, расскажи о себе! У тебя дети?
— Два мальчика и девочка. А у тебя?
— У меня нет. И я потерял Марианну… Но снова женат. На вдове со взрослыми дочерями. У меня неплохая работа. Жизнь в Израиле довольно тяжелая, но это теперь наш дом. Я слышал… как это по-английски? По слухам? В общем, я слышал, что ты в Нью-Йорке. Но в телефонной книге не нашел. О, в Европе нью-йоркская телефонная книга ценилась в те времена на вес золота! В ней можно было отыскать родственника, какую-нибудь четвероюродную сестру вашего дедушки или просто доброго человека, который бы вам посочувствовал — просто по-человечески пожалел. Некоторые получали вызовы от нью-йоркских родственников и вырывались из ада.
— Я не был в Нью-Йорке во время войны. А в сорок шестом снимал комнату.
— Ach, so! Вот как… Лизл, когда узнала…
— Что ты сказал?
— Я сказал: Лизл узнала, что…
Тео выпрямился:
— Боже Всевышний! Что ты говоришь? Какая Лизл?
Франц остолбенел:
— Как это какая? Лизл, твоя жена, — пробормотал он.
— Франц! Лизл нет в живых.
— Да, да, я знаю.
— Она погибла в Дахау вместе со всей семьей. Бестактно с твоей стороны напоминать нам об этом. Мы никогда не произносим ее имени!
Лицо Франца словно окаменело. Он сидел и, не моргая, глядел в пустоту. Наконец сказал:
— Она не погибла в Дахау. Я думал, ты знаешь. Думал, что комитет, люди из Тель-Авива, сообщили…
— Черт побери, Франц! Будешь ты говорить? Или я сейчас душу из тебя вытрясу?! Говори!!!
— Тео! Тео! — Айрис положила ладонь ему на руку.
Мужчина за соседним столиком обернулся и тут же испуганно уткнулся в тарелку.
— Не знаю, с чего начать, — растерянно проговорил Франц. — Боже правый, я…
В Тео проснулась звериная ярость.
— Начинай сначала! Или ты завтра никуда не уедешь! Говори, что ты знаешь? — Заметив, что Франц покосился на Айрис, Тео заорал: — Говори при ней! Все говори! Черт тебя побери, Франц! Я должен все знать!
И, глядя на солонку, стоявшую посреди стола, Франц заговорил:
— Я встретил Лизл в Италии, зимой сорок шестого. Я еще до этого пытался выехать в Палестину, но англичане нас не пропустили. Тогда я как раз готовился ко второй попытке, подыскивал какую-нибудь старую посудину, которая рискнет прорваться через блокаду на море. Нас собралось несколько сотен. Одни прошли лагеря, другие пережили войну с фальшивыми документами.
— А она? С фальшивыми документами? — Тео точно током колотило. Казалось, сейчас лопнет голова. Или бред кончится. Или его стошнит.
— Нет, документов у нее не было.
— А как же тогда?
Франц поднял глаза:
— Тео, ее нет в живых. Я знаю точно, я был при этом. Какой прок в нашем разговоре? Давай оставим все, как есть…
Тео задрожал всем телом:
