Джильда высунулась из окна на верхнем этаже и прокричала в ответ что-то неразборчивое. Цепи осаждавших мгновенно остановились, словно натолкнувшись на невидимое препятствие.
— Куда? Сомкнуть ряды! — гремели команды.
Но даже офицеры, спотыкаясь, отступали.
Во всем доме не осталось никого, кроме Джильды с ребенком. Наверно, она готовила ужин, потому что над трубой появилась тонкая струйка дыма.
На землю медленно спускались сумерки, а вокруг дома уже было выставлено оцепление из бронемашин Седьмого моторизованного полка. Джильда опять выглянула в окно и что-то крикнула. Одна из тяжелых бронемашин начала подпрыгивать и вдруг перевернулась. За ней — другая, третья, четвертая. Какая-то таинственная сила расшвыривала их во все стороны, как жестяные игрушки, они разваливались и застывали странными неподвижными глыбами.
Было введено осадное положение, вызваны войска ООН. Обширный район города был эвакуирован. На рассвете началась бомбардировка.
Джильда и Антонелла, выйдя на балкон, спокойно наблюдали за этим зрелищем. Неизвестно почему, ни одна бомба не упала на дом. Все они взрывались в воздухе за триста-четыреста метров до цели. Потом Джильда вернулась в комнату, потому что дочка, испуганная грохотом взрывов, начала плакать.
Их решили взять измором. Отключили водопровод. Но каждое утро и каждый вечер труба по-прежнему дымилась — признак того, что Джильда готовит.
Генералиссимусы назначили атаку на час X. В этот час земля на много километров вокруг содрогнулась, будто перед концом света. Бронетанковые силы начали концентрированное наступление.
Джильда вновь высунулась в окно.
— Хватит! — крикнула она. — Оставьте меня в покое.
Танковый строй словно поразила невидимая ударная волна: груженные смертью стальные мастодонты с жутким скрежетом корчились, рассыпались на части, превращаясь в кладбище железного лома.
Генеральный секретарь ООН вышел вперед, высоко подняв белый флаг. Джильда знаком позволила ему войти.
Он пришел обговорить с горничной условия мира: страна уже на последнем издыхании, население и вооруженные силы измотаны до предела.
Джильда угостила его чашечкой кофе и потом сказала:
— Я хочу пасхальное яйцо для моей дочери.
Десять грузовиков остановились у подъезда дома. Из них выгрузили яйца всех размеров и невиданной красоты, чтобы девочка могла выбрать. Одно даже было из чистого золота, диаметром в тридцать пять сантиметров и все украшенное драгоценными камнями.
Антонелла выбрала маленькое, из цветного картона, точь-в-точь как то, которое отняла у нее дама-патронесса.
ЗАКОЛДОВАННЫЙ ПИДЖАК
Перевод С. Казем-Бек
Хоть я и ценю элегантность в одежде, но, глядя на окружающих, как правило, не обращаю внимания, безупречно ли скроены их костюмы.
Правда, как-то вечером на приеме — дело было в Милане — я встретился с человеком, на вид лет сорока, который буквально сразил меня безукоризненным совершенством своего костюма.
Когда нас знакомили, я, как обычно в таких случаях бывает, имени его не разобрал. Потом в какой-то момент мы оказались рядом и разговорились. Я сразу отметил, что собеседник мой — человек интеллигентный, однако была в нем какая-то затаенная грусть. Должно быть, я чересчур откровенно расхваливал его элегантность, хоть бы Господь предостерег меня тогда. Я даже осмелился спросить, у кого он шьет.
Он как-то странно улыбнулся, будто ждал этого вопроса.
— Этого портного мало кто знает, хотя мастер он великолепный. Но шьет только под настроение и постоянных клиентов не имеет.
— Значит, если бы я?..
— Нет, отчего же, попытайтесь. Его зовут Кортичелла, Альфонсо Кортичелла, виа Феррара, семнадцать.
— Наверное, дорого берет?
— Думаю — да. По правде сказать, я и сам точно не знаю. Этот костюм он мне сшил три года назад, но счета так до сих пор и не прислал.
— Значит, Кортичелла, виа Феррара, семнадцать?
— Совершенно верно. — И мой новый знакомый, поклонившись, отошел.
Дом на виа Феррара ничем особенным не выделялся. Да и квартира Альфонсо Кортичеллы оказалась обычной портновской мастерской. Хозяин открыл мне сам. Щупленький старичок с черными, наверняка крашеными волосами.
К моему изумлению, он не заставил себя упрашивать, ему даже как будто не терпелось, чтобы я стал его клиентом. Я объяснил, при каких обстоятельствах узнал его адрес, восхитился его мастерством и попросил сшить мне костюм. Мы вместе выбрали гладкую серую шерстяную ткань. Потом он меня обмерил и вызвался прийти на дом для первой примерки. Я спросил о цене. Он заверил меня, что дело терпит и что договориться мы всегда сумеем. Какой любезный человек, подумал я, выходя от него. Но позже, уже дома, не мог отделаться от какого-то неприятного, болезненного чувства, оставшегося после общения со стариком. Наверно, из-за его слащавой и слишком уж навязчивой улыбки. Во всяком случае, желания увидеть его снова я не испытывал. Но ничего не поделаешь — костюм заказан. И недели через три он был готов.
Как только мне его доставили, я тут же его примерил перед зеркалом. Это бы шедевр. Однако — не могу объяснить толком причины, может, из-за неприязненного воспоминания о старике, — носить костюм не хотелось. Прошло несколько недель, прежде чем я решился.
Тот день я запомню на всю жизнь. Это случилось в апреле, во вторник. Шел дождь. Я надел брюки, жилет, пиджак и с удовольствием отметил, что костюм удобен, сидит прекрасно, нигде не жмет, не тянет, как часто бывает с новыми вещами. И фигуру облегает великолепно.
У меня нет привычки класть что-либо в правый карман. Все бумаги я держу обычно в левом. Вот почему только в офисе часа через два я случайно сунул руку в правый карман и обнаружил там какую-то бумагу. Счет от портного?
Нет, купюра в десять тысяч лир.
Я остолбенел. Сам положить туда деньги я не мог, это точно. Неужели портному Кортичелле вздумалось пошутить? Идиотская мысль. Может, женщина, которая приходит убираться? Кроме портного, только она могла иметь доступ к моему костюму. Но это было бы уж совсем невероятно. А вдруг деньги фальшивые? Я посмотрел купюру на свет, сличил с другими. Самая что ни на есть подлинная.
Оставалось единственное правдоподобное объяснение — рассеянность Кортичеллы. Наверно, пришел какой-нибудь клиент с задатком. У портного в тот момент не было под рукой бумажника, и он, чтобы деньги не валялись где попало, сунул их в карман моего пиджака, висевшего на манекене. Такое могло случиться.
Я нажал кнопку звонка, чтобы вызвать секретаршу. Напишу Кортичелле письмо и верну деньги. Разве что… И тут, сам не знаю почему, я снова сунул руку в правый карман.
— Что с вами? Вам плохо? — услышал я голос секретарши.
Должно быть, я побледнел как смерть. Моя рука нащупала еще одну бумажку. В первый раз ее там не было.
— Да нет, не беспокойтесь. Просто голова слегка закружилась. Переутомился, наверно. Прошу вас, синьорина, зайдите чуть позже, я продиктую вам письмо.
Только когда она вышла, я набрался храбрости и вынул бумажку. Еще десять тысяч. Я опять засунул руку в карман и вытащил третий банкнот.
Сердце начало бешено колотиться. Видно, я попал под действие таинственных чар, оказался вовлечен в какую-то сказочную историю, которые рассказывают детям и в которые никто не верит.
Я сказался больным и ушел с работы. Мне необходимо побыть одному. К счастью, прислуга уже закончила уборку. Я запер все двери, опустил жалюзи и принялся лихорадочно вытаскивать один за другим банкноты из пиджака, казавшегося бездонным.
Я был как в бреду. Нервы разгулялись, меня вдруг обуял страх, что чудо с минуты на минуту может кончиться. Я же был готов вынимать из кармана деньги весь вечер, всю ночь, пока не соберу миллиарды. Но внезапно силы меня оставили.
Передо мной лежала внушительная груда ассигнаций. Теперь спрятать надежно, чтобы ни одна душа не пронюхала. Я схватил старый баул, набитый коврами, и вытряхнул содержимое на пол. На дно аккуратными стопками стал укладывать деньги, одновременно пересчитывая их. Вышло ровно пятьдесят восемь миллионов.
Наутро меня разбудила прислуга, которая очень удивилась тому, что я спал не раздеваясь. Я попытался отшутиться: мол, накануне выпил лишнего.
А тут еще одно испытание: женщина предложила мне снять костюм, чтобы хоть немного привести его в порядок.
Я всполошился и сказал, что мне некогда переодеваться, надо срочно уходить. И поспешил в магазин готового платья. Куплю что-нибудь похожее, из такой же ткани и дам прислуге — пусть чистит. А «мой» костюм, тот, который в считанные дни сделает меня самым могущественным человеком на свете, припрячу в надежное место.
Я не сознавал до конца, что со мной происходит: сон это или явь, то ли счастье на меня свалилось, то ли тяжкое бремя неумолимого рока. По дороге в магазин я непрестанно ощупывал магический карман. И каждый раз с облегчением вздыхал, даже через ткань ощущая бодрящий, упоительный хруст новенькой купюры.
