День был на редкость солнечный, ясный, жизнь, если разобраться, только начиналась, так что у Судьбы был выбор, куда направить Андрея.
В городе, на толкучке, он купил приличные брюки, парусиновые баретки и «москвичку»[37]. Тут же переоделся и стал похожим на обычного юношу. Дав «на лапу» какому-то железнодорожнику, он достал билет и ночью выехал в Ленинград. В вагоне было тесно, душно, но весело — люди все еще возвращались из эвакуации домой охотно знакомились, вступали в разговоры, и Андрей чувствовал себя чужим, лишним среди этих счастливых людей, многих из которых дома вовсе не ожидали большие радости. Он заметил, что его сторонятся, с ним никто не заговаривал, и он корчился на узкой боковой багажной полке, где отыскался кусочек свободного пространства. Время от времени заглядывал проводник Он делал вид, что появляется по служебным надобностям, однако не умел скрыть, что присматривает за Андреем. Похоже, он и пассажиров предупредил, чтобы были осторожнее и внимательнее.
А всю последнюю ночь Андрей проторчал в тамбуре Здесь было прохладно и никто не косился, не мешал строить планы, которые были туманными, зыбкими и никак не связанными с той реальностью, какая ожидала Андрея. Ветер приносил запах паровозного дыма, колючую угольную пыль (стекло в двери. было разбито), а колеса под ногами выстукивали свою бесконечную песню: «Не догонишь, не догонишь…»
Андрей пытался представить, как он приедет в Кол-пино, как Клавдия Михайловна сразу не узнает его, будет долго приглядываться, а узнав, обрадуется и спросит, где же мать — где Женя, спросит она, — и расплачется, когда он скажет, что мать умерла, не повесилась, а именно умерла, скажет он…
В тамбур вошел мужчина лет сорока. Он постоял недолго молчком, как-то воровато, исподтишка приглядываясь к Андрею, и неожиданно, без всяких предисловий, начал рассказывать какую-то историю из своей жизни. Возможно, история была интересная и поучи тельная — в конце концов все истории поучительны, — однако Андрею совсем не хотелось никого слушать, ему хотелось побыть одному со своими мыслями, со своим будущим, которое никак, сколько бы он ни старался, не складывалось в нечто законченное и ясное.
— Все думаешь о чем-то, — проговорил елейным, приторным голоском мужчина. — Молодой, красивый, а задумчивый. Поменьше надо думать. Как говорится, думай не думай, а сто рублей — не деньги. — Он захихикал и пахнул в лицо Андрею одеколоном. — А как их заработать?.. Издалека путь держишь?
— Издалека.
— Я в твои годы не думал. Занимался более приятным и полезным делом. Знаешь, каким?.. Девок щупал. — Он снова хихикнул. — Девки, они любят, когда их щупают. Они и визжат от удовольствия: забирает их, когда мужик щупает. А ты уже щупал или еще нет? — Он вплотную приблизился к Андрею и как бы ненароком погладил его руку.
Андрей резко повернулся. У мужчины были маслянистые глаза и зрачки суетливо бегали из стороны в сторону.
— Вали-ка ты отсюда, дядя.
— Чего это ты такой серьезный? — поджимая губы, прошамкал мужчина. — Я к тебе по-хорошему, со всей душой и лаской… Может, ты пожрать хочешь? У меня и пожрать найдется, и выпить… — Он протянул руку, пытаясь взять Андрея за локоть.
— Вали, говорю, падла рогатая! — крикнул Андрей и схватил мужчину за ворот.
— Да ты что, что?.. — отступая, пробормотал тот.
— Душить вас надо, педерастов! — Андрей сплюнул. — Отвали и закрой плотно дверь с той стороны.
Мужчина юркнул в вагон. Но вскоре вернулся в сопровождении проводника. Показав на Андрея, заискивающе сказал:
— Проверить его надо, наверняка жулик.
— Ты снова здесь? Придется отпилить тебе рога!
— Видите, видите! — взвизгнул мужчина. — Он еще и грозится.
— Шли бы вы на место, гражданин, — сказал проводник, — Этот молодой человек едет с билетом, — И, когда мужчина ушел, разочарованный и посрамленный, спросил Андрея — Ты что в тамбуре-то торчишь всю ночь?
— Не спится, душно в вагоне.
— Это верно. А с этим чего не поделили?
— Педераст он, — брезгливо сказал Андрей.
— Противный тип, — согласился проводник. — А ты освободился, похоже?
— Заметно? — усмехнулся Андрей. — Могу справку
предъявить.
— Зачем она мне? Сам ленинградский?
— Был когда-то.
— Домой, значит, едешь… А направление-то в Ленинград?
— Нет, — признался Андрей. Дружелюбный, спокойный тон проводника подкупал.
— Тогда тебе лучше не ехать до конца. На вокзале сразу задержат, там строго проверяют с дальних поездов. В Малой Вишере выходи, а можно и в Любани. Мы стоим там. Оттуда на пригородном доедешь.
— Мне вообще-то в Колпино нужно.
— Еще и лучше. Это же по пути. А дальние в Колпине все равно не останавливаются.
Проводник вернулся в вагон.
Андрей закурил и уставился в окно. В небе высветилась луна. Она висела, как в раме, и не откатывалась назад, двигалась вместе с поездом, то ныряя в тучу, то вновь появляясь в квадратном проеме.
Доверившись проводнику, Андрей вышел в Любани, а там без хлопот сел в пригородный поезд.
КОЛПИНО Андрей помнил цветущим, веселым, а теперь вокруг было запустение и разруха. Он с трудом нашел улицу, где жила до войны Клавдия Михайловна, — таким все казалось незнакомым. Да и домов-то почти не было.
Не было и дома Клавдии Михайловны. И церквушки, которая раньше стояла рядом, тоже не было. На ее месте возвышалась груда битого кирпича, уже поросшего крапивой. Сохранился лишь кусок арки.
Андрей стоял посреди пустынной улицы, стоял растерянный, не зная, что делать, куда идти. Ведь было же, было письмо от Клавдии Михайловны…
Он огляделся по сторонам. От моста, направляясь к бывшей площади, где до войны по праздникам была карусель, шла женщина с двумя молочными бидонами. Андрей бросился к ней:
— Постойте!
Женщина остановилась, поставила бидоны на землю.
— Вы здешняя?
— Нет, молоко сюда вожу. А что?
— Ничего, раз не здешняя, — вздохнул Андрей.
— Ищешь, что ли, кого? — спросила женщина, приглядываясь к нему. — Так я тут всех знаю.
— Бабушку ищу.
— И кто ж такая твоя бабушка?
— Клавдия Михайловна, она рядом с церковью жила.
— Господи, милый! — Женщина всплеснула руками, — Да ведь внуков-то у нее вроде не было…
— Двоюродная бабушка.
— Во-он что!.. Ее племянницы, стало быть, сынок?
— Да. Вы знаете?
— Померла Клавдия Михайловна, померла, царство ей небесное. Еще в прошедшую зиму померла. Муж-то ее, Александр Федорович, в блокаду помер, а она, видишь ты…
— А это точно? — с сомнением и надеждой спросил Андрей.
— Сама была на похоронах. Я ж ей до войны молоко возила. Постой-ка, постой… Не ты ли у них жил одно время?
— Я.
— У-у!.. Вот дела-то какие. Сходи на могилку. Знаешь ли, где их родовая могила? Там она и лежит. И муж ее тоже там.
— Знаю, — сказал Андрей. Он и правда знал — когда-то его водили на кладбище, где были похоронены все предки матери.
Однако он не пошел на могилу. Вернулся на станцию и первым же поездом уехал в Ленинград.
Теперь на проспект Газа. Может быть, там по-прежнему живет Анна Францевна. Добрая, ласковая, почти родная Анна Францевна. Она подскажет она научит, что ему делать дальше. Она и приютит, и обогреет…
Он понимал, что шансов мало, что скорее всего умерла и Анна Францевна, но гнал, гнал прочь эти мысли, так хотелось сохранить хоть маленькую хоть призрачную надежду. Но действительность оказалась безжалостной — на том месте, где стоял их дом, был пустырь. И уже расчищенный.
И тут Андрею сделалось страшно. Он остался один. Совсем один в огромном мрачном городе Никто не ждет его, никому он не нужен, да еще с Документами которые не дают ему права находиться в Ленинграде. Первый же легавый может запросто задержать его, и в лучшем случае — подписку[38] в зубы — и валяй, мальчик, на все четыре стороны…
Он поехал в центр, Набрел на коммерческую столовую, плотно пообедал, и тогда захотелось спать. Пошел в кино и там вздремнул полтора часа. И вроде во сне ему приснилось, что он должен уничтожить или спрятать подальше справку об освобождении в которой указано место его назначения — Южноуральск. Правда в паспорте записано, что он выдан на основании именно этой справки и без нее паспорт недействителен, но ведь можно сказать, что справку потерял. Зато в паспорте также записано, что он родился в Ленинграде и это дает ему какое-то право находиться здесь-при ехал на свою родину. А если повезет…
Рвать справку Андрей все же не стал, а, сложив ее, сунул в носок, на всякий случай.
Он мог пойти по адресу, который дал Штырь. Но это наверняка «малина», а соваться на «малину» не хотелось. Были у него еще кое-какие надежды. Он решил найти Катю. Во что бы то ни стало найти ее. Конечно, сделать это трудно. Она могла и не жить в Ленинграде. Да мало ли что могло случиться за эти годы. Однако это была единственная и последняя зацепка, та самая соломинка, схватившись за которую, можно спастись. Если бы только найти Катю! Как именно он будет ее искать где он не имел понятия. Ведь он не знал ни ее нынешней фамилии, ни даже отчества.
