— Это мне понятно, я тоже не могу без работы. Уж несколько лет, как могу уйти на пенсию, но не собираюсь. Чего дома-то сидеть? Но, простите, вы что-то рассказывали про вашу работу…
— Да, собственно, ничего особенного. Просто мой сменщик, молодой мужик, а представляете, копит перегорелые лампочки.
— Зачем?!
— Как зачем? В бойлерной выкручивает хорошие, вставляет перегорелые. Крохобор! Да еще вечно крутится возле начальства. Подлое унижение! Это я к тому, что люди сейчас измельчали… А мои фронтовые друзья, они ко мне иногда заходят, это люди настоящие. Люди старого закала… Нас все меньше остается. Дают о себе знать раны, переживания… А самые лучшие погибли. Самые отчаянные, самые честные, кто не прятался за спины других.
Пожар совсем затих. На месте бывшего дома виднелись тлющие остовы комнат и груды пепла; пахло гарью. Пожарные уехали и все разошлись, а они все стояли под деревьями — старик с суровым лицом и пожилая женщина с добрыми глазами и грустной улыбкой.
Наконец он повернулся:
— Позвольте вас проводить?.. Нам с Диком все равно пора прогуляться.
— Если это вас не затруднит, — она опустила голову.
Они пошли по тротуару в сторону ее дома.
— А я смотрю — в наших домах появилась новая женщина… Я не мог вас не заметить. Вы ведь недавно сюда приехали?
— Да, всего три месяца… Здесь хорошо. Зелени много… Я вас тоже видела, когда вы гуляли с собакой. Его Дик зовут?
— Дик, — он потрепал собаку по загривку, и пес завилял хвостом.
— Ну вот мы и пришли…. Вон мой дом, — она показала на новую, недавно построенную пятиэтажку.
— Если вы не спешите, может, мы погуляем еще? — предложил он.
— В другой раз с удовольствием. Меня ждет моя кошка.
Он жил в однокомнатной светлой квартире, окна которой выходили в небольшой сквер. Обстановка в комнате была простой, без всяких излишеств, и жил он тихо, никому не досаждая, своими проблемами ни с кем не делился, но все равно считался старым брюзгой, стариком с тяжелым характером. Так случилось, что раза два он делал замечания молодым людям, которые по вечерам слишком веселились у подъезда, и с тех пор на него повесили это клеймо.
Соседи по лестничной клетке по нему проверяли время: в шесть утра он, стуча палкой, шаркал в ванну и там громко фыркал; в половине седьмого выгуливал собаку, в семь гремел чайником — готовил завтрак, в восемь отправлялся на работу. В полдень он приходил снова и, прихватив судки, шел в столовую, где брал обеды со скидкой. Вернувшись, обедал с собакой, минут десять с ней прогуливался около дома и опять ковылял на работу. Вечером все повторялось, только с собакой он гулял дольше. Перед сном он слушал по радио «последние известия» и погоду на следующий день, при этом бормотал:
— Не климат, а не поймешь что… Всю природу загубили. Потом спохватятся да поздно будет…
После демобилизации он работал мастером на заводе. Заработок и пенсия по инвалидности позволяли им с женой жить довольно прилично, они даже приобрели садовый участок. Но потом у жены обнаружили туберкулез, и все их накопления, в том числе и участок, ушли на санатории и поездки к морю. Когда жена умерла, он уволился с завода и пошел работать в бойлерную.
Собака была подстать ему: старый кобель с узловатыми лапами, со шрамами на шее… Как и хозяин, пес при ходьбе шаркал и кряхтел.
По воскресеньям к старику приходили фронтовые друзья. Они долго и шумно застольничали, пели военные песни, играли в шахматы. Поздно вечером он провожал гостей до автобусной остановки.
Она работала на почте, выдавала корреспонденцию… В пятиэтажке имела маленькую, но чистую, ухоженную комнату со множеством вышивок. Когда-то у нее была хорошая, дружная семья: муж офицер, две дочери. Но в начале войны муж ушел на фронт и вскоре был тяжело ранен. Она приехала в прифронтовой город, разыскала мужа в одном из госпиталей, услышала бормотанье:
— …Знаю, не выживу… просьба к тебе… не выходи больше замуж… Расти наших дочек и люби меня.
Ей было двадцать пять лет, но всю оставшуюся жизнь она прожила одна, выполняя эту просьбу… Всю жизнь заботилась о детях, работала даже во время отпусков и в выходные и праздничные дни; питалась плохо, ни разу не отдохнула по-человечески в доме отдыха; все деньги тратила на дочерей. Жили они в однокомнатной квартире на пятом этаже в доме без лифта.
Одно время к ее окну на почте повадился ходить мужчина: в день по два-три раза протягивал паспорт. Протянет и улыбнется. Ему не было писем, но он все равно ходил, а однажды протянул в окно билеты в театр и смущенно проговорил:
— Мне никто не может написать, у меня никого нет… Я хожу сюда из-за вас. Вы такая серьезная, аккуратная.
Она прибежала к подруге, кассирше:
— Прямо не знаю, что делать: идти или не идти в театр? Вроде, человек приличный, порядочный, не какой-нибудь там…
— Обязательно иди!
— Но у меня нет хорошего платья. Да и неудобно как-то.
Кассирша дала ей платье, но к театру она так и не подошла.
А ее дочери выросли эгоистками. Старшая вышла замуж, уехала к мужу и запретила матери появляться в своем доме, заявив: «Ты внука неправильно воспитаешь, и говоришь глупости». Младшая приводила парней, а мать спроваживала: «Пойди в кино… И до чего ты надоела, никого сюда пригласить не могу. Хоть бы комнату себе сняла, что ли!».
Почтовикам долго было непонятно, почему вдове фронтовика не предоставят отдельную жилплощадь, но однажды пронесся слух: будто бы ее муж вовсе и не умер, а выписался из госпиталя и остался в том городе. Будто бы завел новую семью и даже появлялся в Москве, хотел взглянуть на дочерей, но бывшая жена якобы его не приняла. Злой слух, ложный и обидный.
В конце концов она разменяла квартиру на две комнаты в коммуналках, и отдала дочери большую комнату, а сама переехала в маленькую.
На другой день на улице все только и говорили о пожаре… Она сидела на лавке во дворе своего дома и обсуждала с соседями подробности случившегося. К ее ногам ластилась пушистая кошка.
Он с собакой появился к вечеру. Еще издали поприветствовал женщин, приподняв кепку. Она взяла кошку на руки и пошла навстречу.
— Добрый вечер, сударыня… Мы с Диком за вами. Приглашаем с нами прогуляться, подышать свежим воздухом.
— С удовольствием, только я сейчас отнесу Машу домой.
Увидев собаку, кошка спрятала голову под локоть хозяйки.
— Конечно, конечно… Если не возражаете, я подожду вас в том скверике, — он показал в сторону своего дома. — Здесь, извините, еще не совсем приглядный вид. У нас ведь как? Дом поставят, а убрать мусорные кучи не удосужатся. Посмотрите, что творится! Ну неужели нельзя все привести в порядок?!
— Да, да, я с вами полностью согласна, но где же ваша терпимость? Поберегите ваши нервы. Экий вы, право!.. Но… сейчас я приду.
— Я вас жду, — повторил он. — Я человек обязательный.
Она вернулась в новой кофте, и это он не оставил без внимания…
— Должен вам сказать, — продолжил он прерванный разговор, — я такой человек: если что мне не по душе, я об этом говорю прямо в глаза. Не люблю всякую скрытность, разные недомолвки. Согласитесь, перед вашим домом никудышный вид, а здесь тихо и деревьев достаточно.
— Да, здесь красиво!..
— Вот я и говорю, здесь можно спокойно поговорить.
Они пересекли сквер и сели на лавку, перед которой бродили голуби.
— Предательское время, — она улыбнулась, поправляя седой пучок на голове. — Кажется, еще совсем недавно я сидела вот так, в сквере, с подругами, и было нам всего по двадцать лет… Мы с матерью жили на Цветном бульваре, знаете?
Он кивнул, отстегнул поводок.
— Иди, Дик, пройдись! — и повернулся к ней: — Я вас внимательно слушаю…
— Да я ничего особенного и не могу рассказать. В моей жизни давным-давно нет ничего интересного… Мой муж погиб на фронте, дочери вышли замуж, а я работаю… доживаю свой век.
— Ну зачем вы так, зачем? — поспешно сказал он. — Вы еще вполне молодая женщина.
— Ой, не смешите меня!.. Взгляните на вещи трезво. У таких, как мы с вами, все уже в прошлом… Сдается мне, пора составлять завещание, приводить в порядок письма.
Он строго поджал губы.
— Я не спешу отправляться на небеса… Еще успеется, так я думаю. Скажу, не хвалясь, мне еще рано складывать оружие. А вам и подавно. Как можно такое говорить еще совсем молодой женщине?! И потом, понимаете ли, в старости есть свои радости. Смею вас уверить, есть. Взять хотя бы то, что уже на все смотришь философски.
— Какие радости?! О чем вы говорите?! Что за радость возиться со своими болезнями, быть всем помехой! — удрученно вздохнула она. — А невольно так получается. Я все время это чувствую. А вы разве нет?
— Как вам сказать? Вопрос серьезный… Если вникнуть, кому-то, может, мы и в тягость, а кому-то и нужны позарез. Не забывайте, на нашей стороне опыт и прочее. А потом, и у нас есть кое-что впереди.
