– Нужна, – сказал я. – Где ее взять?
– Раз так, – Боря хлопнул меня по коленке, – нон проблемас, как говорят в Мексике. Тысяча сверху. И вся забота моя.
– Это очень недорого, – сказала Лида.
Боря вынул вторую бутылку пива. Пробка не открывалась, и Боря деловито возился с нею.
– Где ее взять? – сказал я. – За кооператив ведь тоже надо платить. А мои доходы…
– Возьми у своей матери, – сказала Лида. – У нее есть.
Боря всецело погрузился в возню с пробкой.
– Как же я возьму? Да она и не даст, – пробормотал я.
Лида молчала. Я посмотрел на нее. Она держала сигарету между пальцами, и я видел, что рука ее мелко дрожит. От этого и дым поднимался вверх такой интересной спиралькой. Лида смотрела на меня, я смотрел на эту дрожащую руку, и, не зная почему, мне вдруг стало жаль эту руку и Лиду, которая уставала на работе. Она работала каким–то клерком, делопроизводителем в Министерстве культуры, работы по профессии в Москве не нашлось. И как она злилась на эти бумаги. Иногда она останавливалась посреди комнаты и бормотала: «Я своего добьюсь, я своего добьюсь, я своего…» Я многое вспомнил и поэтому сам для себя неожиданно сказал:
– Я попробую.
Пробка открылась, забулькало пиво.
– Нон проблемас, – сказал весело Боря. – За деньгами я зайду послезавтра. За тысячей. Она ведь, сам понимаешь, старик, не мне.
– Боря на этом ни рубля не берет. И то, что так дешево, скажи спасибо ему, – добавила Лида.
– Для друзей. Только так, – сказал Боря. – Я на этом теряю, ибо буду должен своим друзьям, которые все устроят. Но для Лиды.
Он допил пиво.
Я чувствовал, что должен что–то возразить, поставить условие, я же мужчина, хозяин дома, и деньги, черт побери, мои.
– Но только в этом районе, – сказал я. – Я здесь привык.
– Разумно, старик, – сказал Боря. – Это за городом и в центре города. Тишина. Парк рядом. Этот район еще просто не все раскусили. Договорились, старик. На твоей улице не обещаю. Но поблизости будешь. Нон проблемас.
…Ночью я спросил Лиду:
– А что ты имеешь в виду, когда говоришь вот так: «Я своего добьюсь, я своего добьюсь». Чего ты должна добиться?
Лида молчала. Я слышал лишь ее короткое дыхание и видел огонек сигареты. По окнам проползал свет от автомобильных фар. Кто–то орал в трубку телефона–автомата под окном: «Тоня, ты меня слышишь. Тоня! А, черт побери!» Звякнул автомат, хлопнула дверь. Торопливые шаги.
– Я не для того кончала два института, чтобы подшивать бумажки в министерстве. Я должна быть завлитом в театре. И буду.
– Завлит – это что? Вроде режиссера?
Это человек, который первым читает поступившие пьесы. И от него зависит…
– Поставит или не поставит? – перебил я.
– Нет. Поступит пьеса наверх или не поступит. Не всегда. Но очень часто. Завлит также работает с авторами пьес, – голос у Лиды был ровный. А она всегда злилась, когда я задавал глупые, по ее мнению, вопросы.
– Ну, а если…
Поговорим завтра. Я выпила две таблетки снотворного, – сказала Лида. – Я сплю.
Она задышала ровно и глубоко. Но огонек сигареты светился.
Матери я позвонил на другой день с работы. Мы договорились встретиться на проспекте Мира у кафе «Юность». Для этого пришлось на полчаса раньше уйти с работы. Я ждал мать недолго. Сквозь стекло в кафе я видел официанток, которые судачили, подперев локтями могучие груди. Был пустой час, когда народ еще не пошел по кафе, а дневная суета кончилась. Мать была в темном пальто с воротником из норки и вязаной шапочке. Я почти с гордостью оценил, что она одета лучше, гораздо более со вкусом, чем все проходившие мимо женщины. Даже девушки. И лицо ее было не старше, чем в прошлый раз, даже свежее. Лишь морщины у глаз стали глубже и резче, и темный бабкин пламень в них вроде бы полыхал сильнее.
Я рассказал, в чем дело. Мать взяла меня под руку. Мы медленно шли по направлению к Выставке.
– А он не жулик? – спросила мать.
– Лида говорит, нет. Она говорит, что это ее старый знакомый.
– Я дам деньги, – сказала мать. – Взамен ты сделаешь следующее. Ты дашь расписку о том, что полностью отказываешься от прав на отцовский дом в мою пользу.
– Там же отец! – с изумлением сказал я. – Бабка! Зачем он тебе?
– Отец твой скоро умрет. Бабка, может быть, еще раньше.
– Ну я тебе так просто его отдам. Мне он не нужен. Мать подняла голову. Взгляд ее был короткий и какой–то жалостливый. Она жалела меня.
– Ты же ученый, – сказала мать. – Институт кончил. Тебе известно, что был такой царь Соломон. Он носил золотое кольцо с надписью: «Все проходит».
– Это не о том надпись, – сказал я.
– О том! Все проходит. Любовь, жалость. Благодарность. Благодарность проходит быстрее всего. Поэтому лучше расписку.
– Дом–то тебе зачем?
– Дачу устрою, – коротко и зло сказала мать. – Тысячу я занесу завтра утром. И чтобы этой… твоей… не было дома. Я с ней говорить не хочу.
– Ладно, – сказал я. – Расписку когда оформим, сейчас?
– Сейчас я пойду, – сказала мать. – Поймаю такси и поеду. Не провожай.
…Дома меня ждала посылка Рулева. От посылки шел знакомый запах слегка подкопченного чира. На почтовом квитке «для письма» рукой Рулева было написано: «Растешь, юноша. Мужаешь. Но все–таки помни, что я у тебя есть».
Утром мать принесла деньги. Вечером явился Боря. Теперь, когда он был в своей сфере, молчаливость и застенчивость у него исчезли. Боря шумно хлопнул дверью и, не раздеваясь, прошел к дивану. Он сел, положил руки на колени и начал смеяться. Он мотал головой, животик его подрагивал, и короткие пальцы весело барабанили по коленям.
– Посадили, – отдышавшись, сказал Боря. – Сашку позавчера посадили.
– Как посадили? – спросила Лида. – Сашка, который в очках?
– Ну как? Обычно! Пришел майор Пронин и сказал: «Пройдемте».
– Что же ты веселишься?
– Сгорел Сашка, – сказал своим коленям Боря. – Коньяк любил. Армянский. Баб любил. Тощеньких. Чтобы вместо ягодиц два теннисных мячика, и в них спички воткнули вместо ног. Обожал таких мымр. Сгорел Сашка.
– Прекрати! – сказала Лида.
– Ты прекрати, – отмахнулся Боря. – Если бы я твои деньги ему позавчера отдал. А? То–то!
– А ты, ты не замешан? Тебя не арестуют?
– Нее, – сказал Боря. Веселость его прошла, и он как–то отяжелел. – Я, Лидок, свои полтора года отбыл и больше не хочу. Я со всех сторон всегда чистый.
– А как с кооперативом?
– Дураки вы, что ли? Я же говорю: сгорел Сашка.
– Но может быть…
– Нон проблемас. Но в другом районе. На окраине нашей прекрасной столицы. И еще тысячу сверху.
– Зачем еще тысяча? – тоскливо спросил я.
– Потому что другой район. Потому что там не Сашка, а другой человек.
– Пятьсот я достану, – быстро сказала Лида.
– Не буду и больше просить у матери, – сказал я.
– Ваше дело, бобики. Решайте, – Боря вздохнул и расстегнул пальто.
И вдруг я вспомнил приписку Рулева: «Помни, что я у тебя ость».
– Есть шанс, – сказал я. – Пожалуй, пойду и прямо сейчас дам телеграмму.
…К февралю мы въехали в двухкомнатную квартиру, похожую на тысячи других квартир, в доме, похожем на тысячи других домов. Это был новый район Москвы. Здесь было тихо, и воздух был как в пригороде. Въехали – но то слово. Вошли. Все наше имущество уместилось в трех чемоданах. В двух была одежда и белье, в одном книги. Из моих книг были два тома Монтеня – «Опыты». Я купил их случайно. Мне нравилось слово «Опыты», нравилась биография Монтеня.
Я перестану писать о квартире, потому что теперь все взяла на себя Лида. Я был отстранен и только рад был этому. Осталась лишь клятва, что я верну матери деньги, несмотря на расписку о доме, которую я дал взамен. Осталось еще что–то. Не знаю что. Чистоплюйство, в общем.
Читайте Монтеня, «Опыты». У вас ведь были свои опыты, приятель. А?
* * *
В марте у меня был отпуск. Я решил поехать к отцу. Отношение в нашем НИСе ко мне как–то изменилось. Не знаю, какими путями, но все знали, что я вступил в кооператив, и оказалось, что я как бы попал в некий клан заговорщиков, в какую–то секту. Со мной говорили о высоте потолков, о разделенных и, напротив, совмещенных санузлах, смежных комнатах и комнатах с отдельным входом. Я отмалчивался, отшучивался и говорил, что все это жена моя – Лида, я тут ни при чем. Но все как бы не замечали моих возражений. Я был член сообщества, и членским билетом был ордер ЖСК. Как раз перед самым отпуском мне сказали: «Небось по уши в долгах, Возмищев? Есть работенка. Оплачивается хорошо. И для тебя».
Выяснилось, что весьма именитый ученый написал труд «Поговорка и прибаутка как жанр народного словесного искусства». Я должен был сделать ему подборку народов Сибири. По литературным источникам, разумеется. За это он давал мне прямо в руки пятьсот рублей.
