– Но все же он кое-что сказал! – выпалила я.
– Что же? – вновь оживился отец.
– Я просила его поговорить со мной. Обещала, что передам его слова тебе. И тогда он сказал «кливер»! Что это может значить, папа?
– Кливер? Он сказал «кливер»?
– Да, он повторил это слово много раз. Потом стал кричать и уронил голову на руки. Санитарам пришлось увести его в комнату.
– Бедный Жан, – проронил отец. – Бедный мой, бедный брат. Что я натворил?
Одна свеча догорела, и лицо отца потонуло в сумраке.
– О чем ты, папа? И что он хотел сказать, когда без конца твердил «кливер»? Парень, с которым я там познакомилась, сказал, что это слово имеет отношение к парусному спорту.
– Да, – вздохнул отец.
Невидящий его взгляд, казалось, устремился в прошлое.
Несколько секунд он молчал, потом заговорил ровным невыразительным голосом, словно человек, впавший в гипнотический транс:
– В тот день погода была прекрасная. Честно говоря, мне совершенно не хотелось отправляться в плавание под парусом. Но Жан постоянно поддразнивал меня, называл слабаком, говорил, что мне нужно больше времени проводить на воздухе. «Ты бледный, как банковский клерк, – говорил он. – Неудивительно, что Дафна предпочитает мое общество. Тебе необходимо как следует проветриться и размяться». В конце концов я сдался. Но когда мы добрались до озера Пончартрейн, погода начала меняться. На горизонте собрались тучи. Я предупреждал Жана, но он в ответ лишь смеялся. Дескать, я ищу предлог, чтобы вернуться домой. В результате мы подняли парус и вышли на середину озера. Я был вовсе не так несведущ в парусном спорте, как считал Жан. И мне совсем не нравилось, что мой младший брат командует мной, как галерным рабом. А он, напротив, был уверен, что имеет право мной помыкать. Как я ненавидел эту его самонадеянность! В отличие от меня, он никогда не сомневался в собственной неотразимости. Никогда не терялся в присутствии женщин. В присутствии Дафны. Тучи затягивали небо все плотнее, ветер усиливался, – продолжал отец. – Разгулявшиеся волны швыряли нашу яхту то вверх, то вниз. Несколько раз я говорил Жану, что нам лучше вернуться на берег. Но он хохотал мне в лицо. Называл трусом, лишенным авантюрной жилки. «Вот отличный случай проверить, на что мы годимся, – говорил он. – Настоящий мужчина должен смело глядеть в лицо разъяренной природы». Я умолял его быть благоразумнее. Он отвечал, что я слишком благоразумен и в этом моя беда. «Женщины, Пьер, считают здравомыслящих мужчин занудами, – говорил он. – Авантюристы и искатели приключений им куда больше по душе. Опасность их возбуждает. Если хочешь завоевать сердце Дафны, обязательно предложи ей покататься по озеру в такую погоду, как сейчас. Пусть яхту качает из стороны в сторону, а брызги летят Дафне в лицо. Дай ей возможность вдоволь повизжать». Но шторм становился все сильнее. Я видел, что Жан начал беспокоиться, и злился, что он заставил меня попусту рисковать жизнью. А еще я отчаянно ревновал. И вот, когда он боролся с парусом, я… – Отец испустил тяжкий вздох, закрыл глаза и произнес: – Я выпустил кливер из рук и позволил мачте ударить Жана по голове. Это была вовсе не случайность.
Он уронил голову и закрыл лицо руками. Плечи его содрогались.
– О, папа! – прошептала я, обнимая его колени. – Я уверена, ты не думал, что удар будет таким сильным. И наверняка ты сразу пожалел о том, что сделал. Но исправить было ничего нельзя.
– Исправить было ничего нельзя, – эхом повторил отец, отнимая ладони от лица. – Я погубил его. Из-за меня он оказался там, где сейчас. Посмотри, каким он был! – Отец указал на фотографию. – Никто не мог с ним сравниться!
Слезы вновь поползли у него по щекам. Он вздохнул так тяжело, что казалось, сердце его разрывается на части.
– Папа, но ведь он жив! И он такой же красивый, как в молодости! Вполне вероятно, ему станет лучше и он выйдет из клиники. Уверена, так и будет. Когда я с ним разговаривала, он все понимал.
– Думаешь?
В затуманенных слезами глазах отца блеснула слабая тень надежды.
– О, если бы это было правдой! Если бы Жан мог поправиться! За это я отдал бы все… все свои деньги.
– Конечно, он может поправиться, папа! Но ты должен чаще его навещать. И наверное, стоит поискать другую клинику, других докторов, которые будут лечить его лучше. Здесь его содержат в комфортных условиях, и только. Все, что их заботит, – как вытянуть из тебя побольше денег, – с горечью заявила я.
– Возможно, так и есть.
Отец помолчал, взглянул на меня и неуверенно улыбнулся:
– Руби, ты такая милая. Если б я верил, что мой грех можно простить, я бы решил, что ты послана мне в знак прощения. Я не заслуживаю такой дочери.
– Меня тоже хотели запереть в этой клинике, папа, – вернулась я к теме, волновавшей меня сильнее всего.
– Да-да, – спохватился он. – Расскажи, что произошло.
Я принялась описывать сегодняшние злоключения. Отец слушал внимательно, взгляд его становился все более беспокойным.
– Папа, тебе нужно взять себя в руки, – заключила я. – Дафна призналась, что собирается отстранить тебя от дел. Не позволяй ей вертеть собой как хочется. Не позволяй командовать мной. И даже командовать Жизелью.
– Ты права, моя девочка. Я слишком долго хандрил. Позволил себе погрязнуть в печали.
– Мы погрязли во лжи, папа. Надо положить этому конец. Ложь – как лишний груз в лодке. Она может пустить ко дну всю нашу жизнь.
Отец кивнул.
– Папа, Жизель должна узнать правду, – продолжала я. – Правду о нашем рождении. Нравится это Дафне или нет. Все эти хитросплетения не делают Дафну нашей матерью. Матерью ее может сделать только любовь.
– Ты права, моя девочка, – повторил отец и вновь тяжело вздохнул.
Он встал, пригладил волосы, подтянул узел галстука, заправил рубашку в брюки.
– Я немедленно поговорю с Дафной. Обещаю, Руби, она больше не сделает… ничего такого.
– А я пойду к Жизели и расскажу ей все. Боюсь только, она мне не поверит. Ты должен подтвердить мои слова.
– Конечно, конечно. – Он привлек меня к себе и поцеловал в макушку. – Видела бы тебя Габриелла! Она бы так тобой гордилась.
Высоко подняв голову и расправив плечи, он вышел из комнаты.
Я бросила прощальный взгляд на фотографии дяди Жана и пошла к сестре. Настало время рассказать ей правду.
– Ну что, набегалась? – протянула Жизель, увидев меня. – Мама давным-давно вернулась. Я сто раз спрашивала, где ты, и мне отвечали, что тебя нет дома. Потом мама призналась, что ты сбежала. Я так и знала, что этим кончится, – доверительно сообщила она. – Не сомневалась, рано или поздно тебя потянет в обожаемое грязное болото, к разлюбезным дикарям.
Я молчала. Довольная улыбка, сияющая на лице Жизели, погасла.
– Что стоишь как столб? – набросилась она на меня. – Как ты смела меня бросить? Ты же знаешь, что эта чертова сиделка сводит меня с ума.
– Жизель, мама солгала тебе, – спокойно произнесла я.
– Солгала?
– Я и не думала убегать. – Я уселась на кровать напротив ее инвалидного кресла. – Утром мы отправились в клинику проведать дядю Жана. Только…
– Только что? – нетерпеливо спросила Жизель.
– У Дафны были другие намерения. Она хотела оставить меня в этой клинике. Хотела объявить меня сумасшедшей. Меня завлекли туда обманом и отказались выпускать.
– Да ты что!
У Жизели глаза на лоб полезли.
– Один замечательный парень помог мне сбежать. Я уже рассказала папе, что произошло.
Жизель недоверчиво покачала головой:
– Не верю, что мама на это способна.
– Зря, – пожала плечами я. – Может, поверишь, когда узнаешь, что она вовсе не наша мать.
– Что ты несешь?
Жизель попыталась насмешливо улыбнуться, но я схватила ее руку и крепко сжала:
– Жизель, мы с тобой родились в бухте. Наш папа приезжал туда охотиться вместе с дедушкой Дюма. Там он познакомился с нашей настоящей мамой, Габриеллой Лэндри, и влюбился в нее. Вскоре она забеременела. Дедушка Дюма очень хотел иметь внуков, но Дафна бесплодна. Тогда дедушка Дюма заключил сделку с нашим вторым дедушкой, Джеком. Попросту говоря, уговорил дедушку Джека продать будущего ребенка. Но никто не знал, что родятся близнецы. Бабушка Кэтрин догадывалась, но сохранила это в секрете. Когда мы родились, тебя дедушка Джек отдал семье Дюма, а я осталась в бухте.
Несколько мгновений Жизель молчала, словно лишившись дара речи. Вдруг она резко выдернула у меня руку:
– Ты просто спятила! Неужели ты думаешь, я по верю в подобную чушь?
– Это правда, – невозмутимо возразила я. – Чушь – вся эта история с моим похищением. Ее выдумали с одной только целью: чтобы все считали Дафну нашей матерью.
Жизель отъехала от меня прочь.
– Но я не каджунка! – воскликнула она с обидой. – Я не могу быть каджункой!
– Какая разница, каджунка ты или креолка, Жизель. Правда – вот что действительно важно. Оттого что она тебе не нравится, она не перестает быть правдой.
