Катарина Причард - Девяностые годы

На следующий день «Горняк» писал: «Не меньше тысячи старателей собралось вчера на вокзале, чтобы попрощаться со своими товарищами, ставшими жертвой беззаконных действий со стороны именно того лица, которое давало присягу исполнять закон. Это было незабываемое зрелище, и мы можем сказать — невиданное еще со времени открытия приисков. Не было ни одной попытки применить силу. Старатели знали, что закон и справедливость на их стороне, и были полны решимости подать пример организованности и порядка тем, кто, не считаясь с последствиями, подает примеры совсем иного рода».

Когда поезд отошел, старатели собрались на митинг неподалеку от вокзала.

— Двоих наших товарищей отправили в тюрьму, — сказал Боб Гарри. — Это начало. Если они засадили двоих, им придется засадить еще немало. Место каждого арестованного займет на участке его товарищ. Мы будем продолжать разрабатывать россыпи на наших участках. И если отказ подчиниться предписаниям инспектора Хейра считается оскорблением суда — значит им придется привлечь к суду тридцать тысяч старателей.

— Да здравствуют Билл Брей и Пэт Хьюз! — кричали в ответ. Сразу несколько человек вызвались работать на участках Билла и Пэта до тех пор, пока их не выпустят из тюрьмы. Сотни старателей громкими криками выражали свою решимость проявить такую же стойкость и мужество, как Билл Брей и Пэт Хьюз.

Было решено идти к мистеру Морану, депутату парламента и одному из заправил синдиката Айвенго. Толпа остановилась перед его домом, распевая песенку, которую любил мурлыкать Чарли Моран на холостых пирушках за стаканом вина:

Старатели просили мистера Морана выйти к своим избирателям и поговорить с ними. Моран отказался.

Полицейское управление делало попытки очистить улицу, но местные констебли отнюдь не горели желанием связываться со старателями в тот день. Кто-то смастерил чучело, которое должно было изображать министра горной промышленности. Под громкие крики толпы чучело вздернули на фонарном столбе на улице Мари-таны и подожгли.

Часа через два волнение улеглось. Это было шумное, беспорядочное буйство, укрощать которое никто не осмелился, но оно не причинило разрушений.

Пострадавших не было, заявил Динни, если не считать чучела господина министра, а ребятам пошло на пользу, что они пошумели и отвели душу. Ну а правительству тоже полезно было увидеть, что такое Союз охраны прав старателей и его политика пассивного сопротивления, какие за ними скрыты силы.

Воспер посетил заключенных во фримантлской тюрьме.

Через некоторое время из министерских кругов дали понять, что Брей и Хьюз должны выразить раскаяние по поводу своих действий и обратиться с ходатайством к инспектору, после чего они будут немедленно освобождены. Воспер сообщил Мэньону, что оба заключенные готовы просидеть всю жизнь в тюрьме, но не станут просить об освобождении на подобных условиях.

Пэт Хьюз сказал:

— Сделать так — значит признать, что мы пытались украсть золото у айвенговского синдиката. На самом деле это они нас хотят обокрасть. Мы подчинились силе, но не отступим ни на шаг.

«Пусть правительство продолжает бросать людей в тюрьмы, — писал Воспер. — Скоро они будут забиты мужественными и стойкими людьми, готовыми на любые жертвы. Министерство вынуждено будет прекратить это издевательство над людьми».

Старатели продолжали работать на своих участках на айвенговском отводе. Еще двое из них были арестованы и брошены во фримантлскую тюрьму. На прииске Булонг тоже были арестованы двое старателей и отправлены во Фримантл.

События на руднике Айвенго послужили причиной жестокой стычки между Динни и Олфом.

— Как ты можешь так говорить, Олф! — возмущался Динни. — Шутишь ты, что ли? Если ты заделался управляющим, это же не значит, что ты можешь переметнуться на сторону этих мерзавцев, которые бросают людей в тюрьму за то, что они защищают свои права!

— Закон о добыче золота был издан до того, как на Западе нашли глубокие россыпи, — отвечал Олф.

— Это ложь! — горячился Динни. — Глубокие россыпи разрабатывались у Лейк-Остин и на прииске Наннин еще в девяносто втором. Да не в этом дело. Ты не хуже меня знаешь, что на всех наших приисках россыпное золото считалось золотом бедняков. Старатели в нашей стране всегда имели право добывать его. Богачи и так получают отводы по двадцать четыре акра и разрабатывают жилы при помощи машин и техники. Но что это будет, если они приберут таким образом к рукам всю землю и совсем сгонят с нее старателей? Нам останется только сдохнуть с голоду, и ты сам это отлично понимаешь.

— Двойственного владения не должно быть, — сказал Олф раздраженно. — Не должно быть такого положения, при котором промышленник владеет отводом, а старатели имеют разрешение отмерять себе участки в двадцать пять на двадцать пять на расстоянии пятидесяти футов от жилы.

— А почему нет? До сих пор было именно так. И ты, как мне помнится, сам неплохо зарабатывал время от времени этим самым способом. Золотопромышленные компании имеют право на жильное золото, и все.

— Дело не только в этом, — сказал Олф упрямо. — Английские вкладчики не понимают наших приисковых законов. Они никогда не признают двойственного владения, потому что не могут понять, почему на отведенных им под разработку участках часть золота принадлежит не им. Теперь они грозят изъять все деньги из местных предприятий, если правительство уступит старателям в этом вопросе. А это значит, что акции упадут. И тогда все полетит к черту.

— Акции падают уже не первый месяц, — сердито возразил Динни. — И вовсе не потому, что старатели борются за свои права. Жульнические махинации на рудниках, истощение окисленных руд и оголтелая спекуляция на лондонской бирже — вот в чем тут дело. Только не беспокойся, никуда их капиталы отсюда не уйдут. Если акции будут падать, они скупят их за бесценок, а потом продадут, когда начнется повышение. Нет, никуда они отсюда не денутся. Будут выкачивать из страны все золото, а правительству предоставят расхлебывать кашу. Капиталисты сами о себе позаботятся, тебе незачем так печься о промышленниках и министрах, Олф.

— Я служу в мидасовской золотопромышленной компании и должен соблюдать ее интересы, — сказал Олф, стараясь не глядеть на Динни.

— Что ж, значит, ты потребуешь у инспектора ордер на арест, если старатели застолбят участки на твоем отводе? — спросил Динни.

— Да, я получил такое распоряжение.

— Нет, ты просто рехнулся! Не делай этого, Олф, не иди против ребят, — взмолился Динни. — Они тебе никогда не простят. Одно дело — разные проходимцы и выскочки, вроде Фриско, который продался богачам, — так от него ничего другого и не ждали. Но ты не можешь предать товарищей, Олф. Вспомни, как ты продирался с ними через всю эту проклятую пустыню до самого Южного Креста! А теперь ты хочешь, чтобы их выжили с приисков эти негодяи, охотники до чужого добра, которые готовы распродать с молотка всю страну, лишь бы им можно было сорить деньгами за границей.

Динни чуть не плакал от досады и огорчения.

— Я сам не рад, что так вышло, Динни. — У Олфа тоже дрогнул голос, однако решение было им принято бесповоротно. — Но я дал слово, что буду отстаивать интересы хозяев, если на Мидасе произойдет то же, что на Айвенго. Они вышвырнули бы меня вон, если бы я не согласился. И что было бы тогда с Лорой и с Эми?

— А что ж, у старателей, по-твоему, нет ни жен, ни детей, что ли? — вскипел Динни. — Однако они не боятся постоять за правое дело, а ты что ж — не можешь?

— Не могу! В том-то и дело, что не могу! — простонал Олф. — Не могу я опять остаться без работы. В особенности сейчас, когда все только и толкуют о том, что нужны управляющие с дипломом, а таких, дескать, как я, которые только нахватались знаний, пора гнать в шею.

— У меня есть деньги, Олф, — сказал Динни. Участие к этому человеку, которого он любил, как брата, пересилило в нем в эту минуту все другие чувства. — Я выручу тебя, если придется туго. Какие могут быть счеты между старыми товарищами.

— Нет, нет! — в отчаянии выкрикнул Олф. — Не говори об этом, Динни. Ты и так уже немало помогал мне. Мы добывали деньги вместе. Я все истратил и потерял, а ты сумел приберечь на черный день. Не могу я начинать все сначала и ловить счастье за хвост. Я должен держаться за то, что у меня есть.

— Так! — Динни был вне себя. — Мы с тобой долго дружили, Олф, но теперь конец. Если ты против старателей — значит, и против меня. И я знать тебя не хочу, раз ты готов терпеть любое беззаконие, лишь бы набить себе брюхо, а остальные пусть дохнут с голоду. Подлец ты, значит, и больше ничего!