— О Мифф, только бы он не умер, — всхлипывала Шарн.
— Ну что ты, — сказала Мифф. — Не доставит он такого удовольствия этим негодяям и подонкам. Так просто отца не сломить.
Нийл ушел, и Дэвид снова впал в лихорадочное забытье, хаотические мысли и разрозненные воспоминания непрерывной чередой проносились в мозгу, день за днем терзая его.
Вот он в подвальном помещении редакции газеты «Диспетч». Со всех сторон его обступают гигантские печатные машины — как он гордился, когда по его настоянию их приобрели и установили в типографии! Дэвид слышит оглушительный грохот, видит, как белая бумажная полоса, ползущая но валикам, покрывается столбцами последних известий. И вдруг чистую бумагу заливает жидкая черная краска. А машины все крутятся, крутятся, извергая из своего чрева уже не газетные полосы, а тысячи тысяч раздавленных, изуродованных трупов молодых людей.
Весь в холодном поту, он снова погружается все в тот же мучительный кошмар. Краткое забытье, и вот он уже в опустошенной войной Корее бредет в глубоком снегу, разыскивая тело сына. Наконец он находит труп, но опознать его невозможно. Лицо горячо им любимого мальчика разложилось, от него исходит тлетворный запах. Дэвид продолжает разгребать руками снег и вдруг понимает, что откопал не сына, а Тони. И тут на него наваливаются новые видения — итальянский ресторан, зловещие темные морды торговцев наркотиками. И снова перед ним Тонн — он подбирает его в переулке позади ресторана и тащит под проливным дождем по улицам.
Но вот над ним нависли серые каменные стены огромной тюрьмы Пентридж, отгораживающие от мира исковерканных неволей узников, столпившихся на тюремном дворе. Оп явственно видит обращенные к нему лица, лица жалких созданий, искаженные злобой и безумием, лица фантастических чудовищ, хромых, кривых и горбатых; а посреди двора высится только-только выкрашенная в голубой цвет виселица.
И снова он слышит какофонию из криков, воплей и брани на Ярра-Бэнк в тот воскресный день: эхом отдается в мозгу непристойная ругань, глумливые насмешки, пронзительные вопли, крики его защитников, пытающихся урезонить хулиганов.
И снова в голове отзывалось:
— Голову проломлю, сволочь!
— Мы хотим слушать Ивенса, а не вас!
И издевательский вопрос:
— Как насчет твоего мальчика, Дэйви?
Он содрогнулся от скрытого в нем отвратительного намека. И наконец завершающий вопль:
— А ну-ка, подбавим ему еще?
Снова, как и тогда, Дэвид погрузился в хаос разноречивых чувств, и его охватило отчаяние от сознания своего полного бессилия: он бессилен совладать с бесчинствующей толпой, бессилен совладать с собственными мыслями. Не выдержав напряжения, он вновь провалился в пучину небытия.
Беспорядочные бредовые видения вихрем проносились в мозгу, мучая и истощая Дэвида. Весь в холодном поту от непрерывно преследующих его кошмаров, он часами метался по постели, не различая дня и ночи.
Спустя неделю бредовые кошмары оставили его, и он впал в полную апатию, словно, измерив всю глубину постигшего его поражения и позволив отчаянию завладеть собой, он смирился с невозможностью выздоровления и почувствовал неотвратимое приближение смерти.
Иногда, когда горячечный бред отпускал его, а тьма хаотических видений отступала, он встречал устремленные на него глаза Шарн. Полные тоски и боли, они молили Дэвида не покидать ее, пытались взглядом удержать его, не дать снова уйти в тьму небытия. Он не знал, что ежедневно все приемные часы она безмолвно просиживала у постели, держа его за руку.
— Кто эта девушка? — спросил как-то Нийл у сопровождавшей его сестры; при их появлении Шарн поднялась со стула и отошла в сторону.
— Не знаю, — ответила сестра. — Должно быть, приятельница вашего отца. На мой взгляд, ее присутствие действует на него очень успокаивающе.
Нийл был предельно внимателен к отцу во все время его пребывания в больнице. Однако выздоровление шло гораздо медленнее, чем он ожидал, и у него явилось подозрение, что виной тому глубокая апатия, в которую погрузился Дэвид и из которой его необходимо вывести.
— Брось валять дурака, папа, — сказал он деланно сердитым тоном. — Что ж ты меня подводишь! Возьми-ка себя в руки и прояви характер!
Голос Нийла дошел до Дэвида откуда-то очень издалека, разорвав на миг окутавший его мрак.
В тот день Нийл впервые заговорил с Шарн.
— Постарайтесь расшевелить его, — сказал оп. — Попробуйте пробудить в нем желание жить.
— Я постараюсь! — В ее голосе прозвучала страстная решимость помочь Дэвиду.
Чуть позже Дэвид открыл глаза и встретился с пристальным взглядом Шарн.
— Ну очнитесь же, Дэвид, — молила она. — Вернитесь к жизни! Вы должны жить хотя бы ради меня!
Он улыбнулся ей. Мучившие его видения куда-то отхлынули. А затем постепенно стала возвращаться ясность мышления, и скоро он уже относился к пребыванию в больнице как к небольшой передышке — отдыху от неотложных проблем, за решение которых он взялся.
Когда Шарн привела к нему Тони, он уже сидел в кресле.
Топи рассказал, что вышел из тюрьмы несколько месяцев назад. Он заходил в больницу справиться о здоровье Дэвида, но вскоре после этого его судно ушло в плаванье. И вот впервые выпал случай повидаться. Дэвид с удовольствием смотрел на здоровое, загорелое, улыбающееся лицо Тони.
— У меня все как нельзя лучше, мистер, — улыбаясь во весь рот, сказал Тони. — И работа есть и подружка — дочка Тэда Диксона.
Когда пришло время выписывать Дэвида из больницы, Шарн попросила Нийла разрешить ему пожить уши с теткой. Если же он против, — то у Мифф. Все лучше, чем везти его сразу к м-с Баннинг.
— Моя тетя, миссис Уорд, вдова, — объяснила она. — Мы живем одни. У нас старый дом в тихом районе города.
— Я знаю, Мифф с радостью заберет папу к себе. — Нийл обдумывал предложение Шарн. — Но ведь от ев шалунов не видать ему покоя. Конечно, тихий район несравненно лучше для выздоравливающего. При одном условии, — шутливо добавил он. — Обещайте не подстрекать его выступать на митингах или ввязываться в драку с полицией.
— Неужели я произвожу такое впечатление?! — негодовала Шарн, пересказывая разговор Мифф.
— Не обращай внимания, — рассмеялась Мифф. — Нийл у нас бывает несколько бесцеремонен, а вообще-то он хотел сказать, что, по его мнению, ты имеешь несомненное влияние на отца.
Когда Нийл в следующий раз увиделся с Дэвидом, тот сидел в уютной гостиной старого дома, о котором говорила Шарн, с выцветшими акварелями на стенах и ситцевыми чехлами на креслах.
Открытые окна выходили в старый заброшенный сад, вдоль улицы шелестели молодой весенней листвой деревья. Комнату и подоконник, на который Шарн поставила вазу с цветами, заливало яркое солнце.
— Вот видишь, до чего ты довел себя, — заметил Нийл, остановившись возле мягкого дивана, покрытого выцветшей потертой парчой, на котором сидел в подушках Дэвид.
Нийл пододвинул себе кресло и развалился, довольный явным улучшением в состоянии пациента. Но Дэвид решил не сдаваться без борьбы.
— Важно одно — удалось ли мне сделать хоть что-то из задуманного мною.
— Я прямо поражаюсь, как у тебя хватает терпения: ухлопать столько сил и труда и почти никаких результатов, — словно нехотя сказал Нийл. — Ты по-прежнему убежден, что игра стоит свеч?
— Более, чем когда-либо; это единственная игра, ради которой стоит жить. Шарн уверяет, что у меня в душе горит негасимое пламя. Цитирует при этом Криса Бреннана. Помнишь его стихотворение, в котором он говорит о негасимом пламени жизни?
— Ну, уж у тебя-то оно не погасло!
Нийлу не хотелось продолжать разговор; он встал и посмотрел на отца.
— Кстати, папа, — небрежно заметил он, — пора мне вернуть тебе деньги, которые ты одолжил мне перед свадьбой.
— И не вздумай, Нийл. Ничего ты мне не должен, это был мой тебе подарок к свадьбе.
— Я знаю, — ответил Нийл, — но теперь я могу вернуть их, и мне бы очень хотелось это сделать.
«Как раздался и раздобрел Нийл, — подумал Дэвид, — что-то в нем появилось чужое — вылощенный, вежливый, с авторитетным видом, который идет ему не меньше прекрасно сшитого костюма». Вставая, Нийл поддернул сначала одну штанину, потом другую, поправляя складки элегантных брюк. Потом поднял с полу докторский саквояж для экстренных вызовов.
— Не забывай, — с профессиональной резкостью сказал он, — я разрешаю тебе жить здесь только на одном условии: ты не выкинешь никакой глупости. Не переутомляться, не волноваться по пустякам. Я пришлю сестру, она сделает очередной укол, а как-нибудь на педеле загляну и сам.
— Благодарю вас, доктор!
Нийл был уже у самой двери. Услышав в голосе отца ласково-насмешливые нотки, он вздрогнул и обернулся. Раздираемый любовью к отцу и стыдом за ту роль, которую вынужден играть, он воскликнул:
